Re: Что читаешь, Бердичевлянин ?

автор Borys Пн 17 Янв - 21:16:33

Булгаковская Маргарита

http://free2xpress.livejournal.com/163920.html

автор Borys Чт 3 Фев - 15:58:36

--- 110 лет назад родился мальчик, которому суждено было стать одним из самых знаменитых джазовых композиторов ХХ века. Родился он в Бруклине, в еврейской семье, приехавшей из России. Имя его Джордж Гершвин. С раннего утра юный Джордж уже сидел за фортепиано и подбирал мелодии. В 15 лет он стал работать в музыкальном магазине пианистом-популяризатором для заходящих покупателей за 15 долларов в неделю. В 1916 г. модная певица Софи Такер заинтересовалась песней Гершвина "Когда вы захотите" и с успехом исполнила ее. Гершвин становится все более известным в музыкальных кругах Бродвея. Но широкую славу ему принесла "Рапсодия в стиле блюз", которую он написал за три недели и которая стала музыкальным шедевром. На премьере присутствовали Сергей Рахманинов, Леопольд Стоковский, Игорь Стравинский, другие знаменитости. Они восторженно аплодировали ему вместе со всем залом. Со славой пришли и деньги. Гершвины купили пятиэтажный дом на 103 улице в Манхэттене. Начались гастроли по Европе, под впечатлением которых он написал симфоническую поэму "Американец в Париже". Вершиной творчества стала знаменитая опера "Порги и Бесс".
Жизнь Гершвина оборвалась неожиданно и трагически. У него обнаружили опухоль мозга, спасти его не удалось, и он скончался 11 июля 1937 г. в возрасте 38 лет.
30 мая 1909 г. родился другой джазовый гений, которого в дальнейшем стали называть "королем свинга"- Бенни Гудман. Бедная многодетная еврейская семья эмигрировала из России. Отец - портной из Варшавы, мать - домохозяйка из Каунаса. Они осели в Чикаго, в бедном квартале, жили в подвале, питались скудно. В то время в местной синагоге давали напрокат инструменты за 25 центов в неделю. Как-то туда зашли трое братьев Гудманов. Гари, старшему, дали тубу, Фредди получил трубу, а 10-летнему Бенни достался кларнет. Этот инструмент и стал смыслом всей его жизни. В 12 лет он заработал свои первые деньги. А вскоре мальчик в коротких штанишках повзрослеет и станет знаменитостью. В 25 лет он организует свой собственный оркестр, который с триумфом станет выступать с концертами по стране, а затем по миру. В 1938 г. Гудман стал первым джазистом, который со своим оркестром вышел на сцену престижного "Карнеги-холл". Ему удалось даже побывать с гастролями в СССР, где он дал 32 концерта, на одном из них побывал сам Никита Хрущев...
В день американской трагедии - 11 сентября 2001 г. - члены конгресса и сената США экстренно собрались, чтобы обсудить ситуацию. После речей зал замер, а все шепотом читали молитву в память о погибших. И вдруг раздается голос одного из сенаторов: " God Bless America Land that I love..." И сотни людей подхватывают: "Господь, благослови Америку, землю, которую я люблю..." Зазвучала песня, которая стала неофициальным гимном США. Американцы пели ее на фронтах и в тылу Второй мировой войны, в дни национальных праздников и трагедий. Этой песне уже 70 лет, а автор ее Ирвин Берлин. Он же автор еще более 1000 песен. Кто же он такой? Родился Берлин в Могилевской губернии (сейчас Витебская область Белоруссии) в семье Мойши и Леи Бейлин. В семье было восемь детей. Отец подрабатывал канторским пением в синагоге. В 1893 г. семья переехала в Нью-Йорк. Отец вскоре скончался, и Изя Бейлин оказался один в суровом мире безработицы и нищеты. Он начинает петь на улицах за несколько центов, прислуживать в китайском ресторанчике. В то время в Чайна Тауне было полно музыкальных кафе, где официанты пели. То кафе, где работал Израиль Бейлин, называлось "Пейлин кафе". Посетителей было много, и они поющим официантам швыряли чаевые прямо на пол. Но поющий официант не имел права сразу их поднимать - это мешало исполнению. Поэтому они подталкивали их ногами, собирая в одном месте, чтобы потом сразу поднять. Изя делал это виртуозно, то он изображал из себя футболиста, который катит мяч, то ходил вокруг них, оглядывался на других официантов, словом, всех очень смешил.
В 1921 г. Берлин выпустил свою первую песенку "Мэри из солнечной Италии". И появился Ирвин Берлин. В 1911 г. после создания музыкальной композиции, ставшей всемирно известной, именно Берлин оказался у истоков американского джаза. На Бродвее с успехом шел первый мюзикл Берлина. В 1921 г. Берлин открывает там же свой собственный театр "Музыкальная шкатулка". Затем он основал музыкальную фирму грамзаписей, которая стала выпускать пластинки с записями его музыки. Он также стал писать музыку к фильмам.
В 1918 г. Берлин получает американское гражданство и сразу идет служить в армию. Там он пишет свой первый мюзикл - Yip Yip - Yaphank, для финала которого сочиняет God Bless America . В то время многие писали патриотические песни, и секретарь Ирвина сказал: "Еще одна!" - и он отложил песню в архив на... двадцать лет. Кстати, Ирвинг Берлин мог писать музыку с ассистентами - пианистами, которым наигрывал мелодию, используя почему-то только черные клавиши: сам он не читал нот и не играл по нотам. Так он напел 900 мелодий, 450 из которых стали хитами, 282 попали в первую десятку популярных песен, а 35 стали бессмертными песнями Америки. Одна из таких песен называлась "Белое Рождество", хотя Ирвинг никогда не отмечал этот праздник, потому что в Рождество 1928 года умер его новорожденный сын.
Но вернемся к песне God Bless America , которая пролежала 20 лет. Только в 1938 г., слегка переработанную, ее впервые исполняет по радио певица Кэйт Смит. И сразу же эта песня становится сенсацией. Ее распевает вся страна. На стадионах и в концертных залах тысячи людей встают при ее исполнении. Это действительно феноменально: ведь автор так и остался неграмотным в нотах человеком, имеющим вообще двухклассное образование (нотных записей Берлина не существует).
С мировым признанием пришли и деньги. Первое, что он сделал, - это купил матери квартиру. Однажды он сказал ей: "Мамэ, кум мит мир" (он всегда с ней говорил на идиш), привез ее в Бронкс и показал прекрасную квартиру. Сын до конца ее жизни относился к маме с большой любовью и до конца его жизни над кроватью Ирвина висел ее портрет. А как складывалась личная жизнь Ирвина Берлина? Он много времени проводил на 28 стрит, где были сосредоточены все салоны музыкальных издателей. Там собирались певицы, желающие получить новые песни. Как-то из-за очередной новой песни Ирвина подрались две молоденькие бродвейские певицы. Берлин разнял этих красавиц, отдал песню одной, а на второй... женился. У Дороти Гетс был замечательный голос, она обожала творчество Берлина и меньше всего интересовалась его деньгами. Поженившись, они провели медовый месяц на Кубе. Там Дороти заболела тифом и вскоре после возвращения в Нью-Йорк умерла. Прошло 14 лет и Ирвинг Берлин вновь женится. Его женой стала Элен Маккей, дочь миллионера. Она выросла в доме, где было 130 слуг. Ей - 21 год, она помолвлена с известным адвокатом. И, тем не менее, она предпочла талантливого музыканта с его ярким окружением: актер Фред Остер, братья Гершвины и др. Ее отец так и не дал дочери своего благословения и лишил ее наследства. Брак Ирвина и Элен был счастливым и продолжался 62 года. Берлин умер в 1989 г. в своем доме в Нью-Йорке, через год после смерти Элен. Ему был 101 год.
В день его столетнего юбилея в его честь в Карнеги-холл состоялся концерт, в котором участвовали Леонард Бернстайн, Фрэнк Синатра, Исаак Стерн и другие знаменитости. Почтовое ведомство США выпустило марку с портретом Берлина на фоне текста God Bless America . За эту песню Гарри Трумэн наградил Берлина Военной медалью за заслуги, Эйзенхауэр - Золотой медалью конгресса, а президент Форд - медалью Свободы.
Вот вам и нищий еврейский мальчик из Могилева!

автор Borys Пн 14 Фев - 18:48:39

«Гений поведения»

"Так назвал кто-то Александра Ширвиндта. Автор формулировки сам близок к гениальности: определение, на мой вкус, точнейшее.
Дело было в конце шестидесятых. В Доме актера шел новогодний вечер, за столами сидела эпоха — Утесов, Раневская, Плятт, мхатовские «старики»...[more]
Эпоха, впрочем, была представлена довольно всесторонне: за одним из центральных столов, с родными и челядью, сидел директор большого гастронома, «спонсировавший» дефицитом элитарный вечер. Молодой Александр Ширвиндт, ведший программу, разумеется, не мог не поприветствовать отдельно «крупного работника советской торговли».
Но крупный работник советской торговли ощущал себя царем горы — и духа иронии, царившего в зале Дома актера, по отношению к себе допустить не пожелал.
— Паяц! — громко бросил он Ширвиндту прямо из-за стола.

Царь горы даже не понял, что сказанное им относилось, в сущности, почти ко всем, кто сидел в этом зале. Наступила напряженная тишина, звуки вилок и ножей, гур-гур разговоров — все стихло. Все взгляды устремились на молодого артиста.
Но Ширвиндт словно не заметел оскорбительности произшедшего. И даже как будто засобирался извиняться... Мол, я ведь только потому позволяю себе отвлекать вас от закуски-выпивки, только для того и пытаюсь шутить, чтобы сделать вечер приятным, потому что очень уважаю собравшихся... ведь здесь такие люди: вот Фаина Георгиевна, вот Ростислав Янович, вот...
Ширвиндт говорил темно и вяло, и директор гастронома, не получивший отпора, успел укрепиться в самоощущении царя горы.
—...и все мы здесь, — продолжал Ширвиндт, — в этот праздничный вечер, в гостеприимном Доме актера...
Директор гастронома, уже забыв про побежденного артиста, снова взялся за вилку и даже, говорят, успел что-то на нее наколоть.
— И вдруг какое-то ГОВНО, — неожиданно возвысив голос, сказал Ширвиндт, — позволяет себе разевать рот! Да пошел ты нахуй отсюда! — адресовался Ширвиндт непосредственно человеку за столом.
И перестал говорить, а стал ждать. И присутствующая в зале эпоха с интересом повернулась к директору гастронома — и тоже стала ждать. Царь горы вышел из столбняка не сразу, а когда вышел, то встал и вместе с родными и челядью навсегда покинул Дом актера.
И тогда, рассказывают, поднялся Плятт и, повернувшись к молодому артисту Ширвиндту, зааплодировал первым. И эпоха в лице Фаины Георгиевны, Леонида Осиповича и других легенд присоединилась к аплодисментам в честь человека, вступившегося за профессию."

Виктор Шендерович, книга "Изюм из булки"

автор **Kim** Вт 15 Фев - 16:13:45

Уезжают русские евреи...
Соломон Динкевич, Нью-Джерси

Глава 11. Евреи покидают Россию

11.2. Исход

“Евреи отделились от России.
Не все, конечно, только те, кто смог”
Марк Мордухович

“И стою я под Стеною Плача
В позднем покаянии жестоком,
Возвращаясь так или иначе
К ранее неведомым истокам”
Александр Городницкий

12 героев ценой многолетних страданий пробили брешь в “железном занавесе”, отгородившем советский народ от остального мира. В мае 1971 года прошел второй процесс — дело сионистской организации в Ленинграде, за ним последовали процессы в Риге и Кишиневе. И, как говорил, правда по другому поводу, М. С. Горбачев, “процесс пошел”. Уже в том же 1971 году почти 13 тысяч евреев получили разрешение на выезд. И это несмотря на то, что ОВИР продолжал ставить мощные препоны на пути репатриантов.

По инициативе М. Суслова с отъезжающих взималась плата за институтские дипломы, за ученые степени и звания. В соответствии с постановлением Верховного Совета от 27 декабря 1972 года за диплом о высшем образовании взималось от 4500 руб. (гуманитарный диплом) до 12000 руб. (университетский диплом). Кандидаты наук должны были дополнительно заплатить 5100 руб., а доктора – 6400 руб. Ходил анекдот: какая наиболее прибыльная область животноводства? Жидоводство. (Ион Деген) В 1972 году ОВИР получил 4 миллиона 427 тысяч рублей с 972 евреев, в первые 2 месяца 1973 года 393 еврея выплатили 1 миллион 561 тысячу рублей. (Арк. Красильщиков, “Выкуп”, Иудея.ру, 2003). Позднее позорная плата за образование была отменена, но плата за отказ от гражданства продолжала взиматься в размере 900 руб. с каждого взрослого члена семьи.

3 января 1975 года несмотря на возражения президента Никсона и госсекретаря Киссенджера американский Конгресс принял поправку сенатора Генри Джексона и конгрессмена Мартина Веника к закону о торговле с СССР. Согласно поправке Джексона-Вэника предоставление СССР режима наибольшего благоприятствования в торговле (торговые льготы) будет осуществляться только в случае предоставления евреям права свободного выезда из страны (в соответствии с подписанной СССР Женевской конвенцией). [2 января 1989 года сенатор Фрэнк Лаутенберг и конгрессмен Брюс Моррисон внесли дополнение к поправке Джексона-Вэника, предусматривающее предоставление евреям, эмигрирующим из СССР в США, статуса беженца. Одновременно была увеличена президентская квота для евреев-беженцев].

Все отъезжающие подвергались жесточайшему досмотру на таможне. Всё, как в древности во времена библейских филистимлян, которые считали верхом благородства, что выслали нашего праотца Ицхака и его жену Ривку, предварительно ограбив, но не убив! (Берешит, 26:26).

В ноябре 1971 г. Л. И. Брежнев обещает президенту Франции Жоржу Помпиду, что “все технические трудности по выдаче виз евреям, желающим воссоединиться со своими родственниками в Израиле, будут устранены”. Это обещание явилось результатом февральской акции нескольких десятков евреев-отказников, собравшихся в небольшом помещении приемной Президиума Верховного Совета СССР. Они отказались покинуть помещение, а один из них сел на пол и начал громко читать Тору: “Так сказал Б-г, Всесильный Б-г Израиля: Отпусти народ мой...” (Шмот, 5:1). Это случилось накануне XXIV съезда КПСС, и их всех выпустили, чтобы не устраивать шума. В следующем, 1972 году, начал выходить “самиздатовский” журнал “Евреи в СССР”, и 32 тысячи евреев покинули страну “красного фараона”, а в 1973 году — 35 тысяч.

Тогда или позднее возникли стихи-перифраз известной песни:

С чего начинается Родина?
С заветной овирской скамьи,
С той самой анкеты, в которую
Ты впишешь приметы свои...
А может, она начинается
С весенней запевки скворца
И с выдачи характеристики,
Которой не видно конца.

С чего начинается Родина?
С участия в общей борьбе,
С хороших и верных товарищей,
Что вызов прислали тебе.
А может, она начинается
С той песни, что пела нам мать,
И с внешности нашей, которую
У нас никому не отнять.

С чего начинается Родина?
Со многих смертельных утрат,
Возможно, с предательства родины,
В котором тебя обвинят.
А может, она начинается
С того, что ты начал копить,
С той тысячи рэ, за которую
Здесь можно свободу купить.

“Трещина пролегла посреди евреев. Глубокая извилистая трещина, как при мощном землетрясении. Трагедия в семьях” (Феликс Кандель).

“Тот, кто начинал думать об отъезде, сколько бы он не выставлял против этого доводов, всё равно уедет. Это процесс необратимый”, — пишет Феликс Розинер (“Серебряная цепочка”, Б-ка Алия, № 103, 1983). И далее: “Пока едут единицы, я смотрю на них с недоумением; когда поедут десятки, я задамся вопросом, а не следует ли и мне присоединиться к ним; но когда поедут тысячи, я уже буду бояться, не опоздал ли я уехать раньше”.

“Взлетая, мы оставляли знакомое. Приземляясь, попадали в неведомое” (Феликс Кандель). Нас провожали, “как в крематорий”(Станислав Рассадин), будучи уверены, что расстаются навсегда. Мы увозили с собой русский язык и русскую классическую литературу от Пушкина до Толстого. Мы не подозревали, что наши внуки не смогут ею воспользоваться, ибо будут говорить на языках стран проживания. Лишь для немногих русский язык сохранится как second language.

Первые прибывшие в Израиль репатрианты пытались привлечь внимание израильского правительства к положению советских евреев. Но правительство социалистов потребовало, чтобы они не проявляли никакой инициативы, заверив, что “тихая дипломатия” на государственном уровне гораздо эффективнее. Рассекреченные в 2000 году документы советско-израильских отношений показали, что главной заботой социалистических лидеров было установление добрых отношений с СССР, а отнюдь не судьба евреев. До сих пор в музее Яд ва-Шем нет отдела жертв советской власти.

Отметим, что еще в 1958 году в Израиле была сформирована неправительственная организация за выезд советских евреев МАОЗ (“Крепость”). Ею руководил репатриант из СССР Шабтай Бен-Цви. В 1968 году его сменила Голда Елин и возглавляла вплоть до своей смерти в 2000 году. Израильская МАОЗ и американская “Лига защиты евреев” рабби Меира Кахане были единственными общественными организациями, объявившими открытую борьбу “красному фараону”. Именно благодаря их деятельности мир узнал правду о пложении евреев в СССР.

Динамика нашего исхода представлена в таблице (Judah Gribetz, Edward L. Greenstein, and Regina Stein. “The Timetable of Jewish History”, A. Touchstone Book, 1994). Таблица кончается 1991 годом — годом распада Советского Союза и предоставления всем гражданам права на выезд.

Число евреев, оказавшихся в отказе чуть ли не до конца 80-х годов, значительно превышало число тех, кому был разрешен выезд. В течение многих лет десятки тысяч “отказников” подвергались гонениям, судебным преследованиям, попадали в ГУЛАГ или на поселения. Все без исключения теряли работу по специальности, очень многие вынуждены были зарабатывать на жизнь тяжелым физическим трудом. И никто не знал, как долго его продержат в отказе.

Вот, что писали Киевские отказники в обращении к народу Америки: “Мы живем в Советском Союзе против нашей воли, законы этой страны нас больше не защищают. Нам угрожает заключение за посещение синагоги, за поминовение замученных и убитых в Бабьем Яре и в Варшавском гетто. Большинство из нас уволены с работы, мы не знаем кто решает нашу судьбу и что нас ждет в дальнейшем. Частые угрозы ареста со стороны государственных чиновников, запугивающие статьи в газетах и передачах по радио создают вокруг нас атмосферу психологического террора. У нас отняли право жить и нам не дают возможности уехать. Мы обращаемся к вам, люди великой страны, в этот трудный для нас час. Помогите нам!” (Юлий Кошаровский из книги “Мы снова евреи”. (“Форум”, № 229, 26 марта – 1 апреля 2009).

В стране издается и распространяется через все библиотеки массовая антисионистская, а по существу просто антисемитская литература. Вот некоторые наиболее “прославленные” публикации: Т. Кичко “Иудаизм и социализм”, Киев, 1968; Юрий Иванов “Осторожно: сионизм!”, М., 1969; Владимир Бегун “Ползучая контрреволюция”, Минск, 1974; В. Скурлатов “Сионизм и апартеид”, Киев, 1975; Цезарь Солодарь “Дикая полынь”, 1977; Л. Корнеев “Самый сионистский бизнес”, Огонек, 1978.

Аркадий Ваксберг (“Из ада в рай и обратно”М., “Олимп”, 2003) полагает, что за период с 1965 по 1985 годы было выпущено “около 230 антисионистских, то есть антисемитских книг общим тиражом около 9 миллионов экземпляров, не считая несметного количества газетных и журнальных статей всё на ту же тему”.

21 октября 1973 года Яков Малик заявил в ООН, что “сионизм — это религиозный расизм”. Через два года ООН подтвердила это специальной резолюцией № 3379, отбросив слово “религиозный”. 111 государств Восточного блока, мусульманских стран и стран “третьего мира” послушно проголосовали за это позорное решение, только 25 государств проголосовали против и 17 воздержались.

В июне 1971 года в Москве состоялся Всемирный конгресс хирургов, в нем участвовала израильская делегация: организаторы конгресса заявили, что в противном случае конгресс не состоится. Хирургу Юлию Нудельману через члена израильской делегации проф. Цви Эяля удалось завязать контакты с консулом голландского посольства. (Голландское посольство представляло интересы Израиля в Москве, т. к. СССР прервал дипломатические отношения с Израилем еще в 1967 году).

Эти контакты оказались чрезвычайно важными для организации вызовов из Израиля, передачи на Запад протестов на беззаконные действия ОВИРа: “Некоторые из нас уже успели состариться, т. к. подают документы уже более 10 лет”. Из ОВИРа зачастую следовали ответы: “Ни через год, ни через два, никогда в будущем... Сначала отработайте русский хлеб, который едите сколько лет... Есть у вас Биробиджан, туда и поезжайте...”.

И в это самое время всё больше молодых евреев начинают тайно заниматься самообразованием. Среди них Илья Эссас, математик по образованию, он в возрасте 25 лет начал самоучкой изучать иврит (1971–72 годы), а затем и подпольно преподавать его. Как это происходило, он рассказал в интервью с Анной Кронштейн (“Еврейский интернет-клуб”). Один еврей научил его алфавиту комментариев — “шрифту Раши”, и он начал читать книгу пророка Исайи, а затем и Тору. Он пришел в московскую синагогу изучать Тору. Когда председатель синагогального комитета Э. Г. Каплун узнал, что Эссас — отказник, он изгнал его из синагоги: “Советским евреям нечего делать в Израиле, им здесь хорошо”.

В 1971 году Эссас начинает серьезное ежедневное преподавание Торы. Из 15 его учеников 13 проникаются еврейским самосознанием, а 5 из них через полгода повели свои кружки. В 1979 году по его словам (“Еврейский мир”, № 359, 1999) уже не менее 50 молодых евреев начали соблюдать законы Торы, изучать и преподавать ее. Наиболее способные из его учеников отправились в Ленинград, Вильнюс, Ригу, Куйбышев, Одессу, Минск, Кишинев. Когда в 1982 году выезд был резко сокращен, в Москве действовало уже 20 таких кружков и еще столько же — вне Москвы. “Важно подчеркнуть, — говорит раввин Элиягу Эссас (он уже давно в Израиле, преподает в ешиве “Эш ха-Тора” / “Пламя Торы”, ивр. и ведет в интернете популярный сайт “Спроси у раввина”), — что всё еврейское движение строилось на принципе ненарушения советских законов — борьба в рамках закона”.

В августе 1975 года 35 стран, включая СССР и США, подписали “Хельсинский аккорд” о разрядке напряженности, включая и т. н. “третью корзину”— права человека. Она предусматривала право на воссоединение семей. Под этим лозунгом и происходил выезд евреев из СССР.

Через год, в мае 1976 года, в Москве был организован Комитет по наблюдению за выполнением Хельсинкских соглашений. Его возглавил молодой талантливый физик Юрий Орлов, создатель уникального ускорителя элементарных частиц в Ереванском институте физики. Позднее он был арестован, судим и сослан в ссылку, где провел долгие годы, вплоть до начала горбачевской перестройки. И движение евреев за выезд пошло в тесном контакте с правозащитным движением в СССР, во главе которого стояли акад. А. Д. Сахаров, проф. Ю Орлов, генерал Петр Григоренко, Людмила Алексеева, Владимир Буковский и др. Западные корреспонденты порой не могли понять, кто там правозащитник, а кто еврейский активист. (Э. Финкельштейн, “Форвертс”, № 319, 2002).

В том же 1976 году группа отказников попыталась провести в Москве Международный симпозиум на тему “Еврейская культура в СССР. Состояние. Перспективы”. В пяти секциях симпозиума намечалось прочитать 77 докладов. Вот названия секций: I Состояние еврейской культуры в СССР; II Роль религии; III Новые очаги — зародыши еврейской культуры в СССР; IV Еврейская культура в Израиле и на Западе; V Характеристика еврейства.

На пресс-конференции для отечественных и иностранных корреспондентов проф. Биньямин Файн говорил (цитирую по книге Биньямин Файн, “Вера и разум”, Иерусалим, МАХАНАИМ, 2007):
“...Хорошо известно, что еврейская культура и национальная жизнь сегодня в СССР практически не существуют. Гораздо меньше известны другие факты, которые отражают растущий интерес и стремление к знакомству с подлинной еврейской культурой и традициями, имеющими почти четырехтысячелетнюю историю. Интерес к иудаизму, к еврейской истории и к ивриту, причем речь здесь идет не о небольшой группе “отказников”, а о широких слоях советского еврейства... Это произошло в условиях интенсивной антисионистской пропаганды с одной стороны, и при полном отсутствии публикаций с положительной информацией о евреях — с другой. Древняя еврейская история полностью исчезла из школьных учебников. В результате образовался синдром еврейского страха: человеку представляется опасным любое открытое проявление своей еврейской принадлежности. Этот синдром еврейского страха тщательно культивировался режимом на протяжении многих лет (вспомним красноречивое выражение Эли Визеля: “евреи молчания”). И то, что евреи, несмотря на этот страх, стремятся к своей культуре, лишь показывает всю глубину их чувств. Идея симпозиума зародилась на этой волне интереса к подлинной еврейской культуре и традиции, с желанием преодолеть этот синдром страха... Мы надеемся, что симпозиум привлечет внимание к этой проблеме широких общественных кругов в СССР и на Западе...”.

Чуть ли не за месяц до открытия симпозиума, в декабре 1976 года, КГБ начал повальные обыски в квартирах организаторов и участников (симпозиум готовили гласно, и КГБ располагал всей информацией). Открытие симпозиума намечалось на 21 декабря, в годовщину рождения великого юдофоба Сталина. Однако уже утром были задержаны, доставлены в милицию и продержаны там до глубокой ночи все участники симпозиума. КГБ отрапортовал Центральному Комитету об успешной ликвидации “сионистской провокации”. Вскоре все доклады были опубликованы за рубежом (И. Бегун “Еврейская культура в СССР. История геноцида”. Журнал “Новый век”, № 2, Москва — Иерусалим, 2002).

Приход к власти М. С. Горбачева и последовавшая за этим перестройка никак не снизили уровень антисемитизма. “Будет ли пятая графа (в паспорте) при коммунизме? — спросили Фаину Григорьевну Раневскую. — Нет, ответили она, — будет шестая: был ли евреем при социализме?”.

Вот что писал Юрий Нагибин в повести “Тьма в конце туннеля”(ПИК, 1994):
“Почему-то падение тоталитарного режима пробудило в моих соотечественниках всё самое темное и дурное, что таилось в укромьях их пришибленных душ.
Народ, считавшийся интернационалистом, обернулся черносотенцем-охотнорядцем. Провозгласив демократию, он всем существом своим потянулся к фашизму. Получив свободу, он спит и видит задушить ее хилые ростки: независимую прессу и другие средства информации, шумную музыку молодежи, отказ от тошнотворных сексуальных табу. Телевидение завалено требованиями: прекратить, запретить, не пускать, посадить, расстрелять — рок-певцов, художников-концептуалистов, композиторов авангарда, поэтов-заумщиков, всех, кто не соответствует нормам старого доброго соцреализма. И больше жизни возлюбил мой странный народ несчастного придурка Николая II, принявшего мученическую смерть... Этот липовый монархизм можно сравнить лишь с внезапной и такой же липовой религиозностью. Едва ли найдется на свете другой народ, столь чуждый истинному религиозному чувству, как русский... От лица этого народа говорят, кричат, вопят, визжат самые алчные, самые циничные, самые подлые и опустившиеся из коммунистического болота...

Во что ты превратился, мой народ! Ни о чём не думающий, ничего не читающий, не причастный ни культуре, ни экологической заботе мира, его поискам и усилиям, нашедший второго великого утешителя — после водки — в деревянном ящике, откуда бесконечным ленточным глистом ползет одуряющая пошлость мировой провинции, заменяющая тебе собственную любовь, собственное переживание жизни, но не делающая тебя ни добрее, ни радостнее...

У совкового гиганта — вся таблица Менделеева в недрах, самый мощный на свете пласт чернозема и самые обширные леса, все климатические пояса — от Арктики до субтропиков, а люди нищенствуют, разлагаются, злобствуют друг на друга, скопом — на весь мир...

И всё же есть одно общее свойство, которое превращает население России в некое целое, я не произношу слова “народ”, ибо, повторяю, народ без демократии — чернь. Это свойство — антисемитизм. Только не надо говорить: позвольте, а такой-то?! Это ничего не означает, кроме того, что такой-то по причинам, неведомым ему самому, не антисемит...
Антисемитизму не препятствует ни высокий интеллектуальный, духовный и душевный уровень — антисемитами были Достоевский, Чехов, З. Гиппиус, ни искреннее отвращение к черносотенцам, погромам и слову “жид”, такому же короткому и общеупотребительному, как самое любимое слово русского народа...
С него, как с гуся вода, стекли все ужасы века: кровавая война, печи гитлеровских лагерей, Бабий Яр и варшавское гетто, Колыма и Воркута и... стоп, надоело брызгать слюной, всем и так хорошо известны грязь и кровь гитлеризма и сталинщины. Но вот разрядилась мгла, “встала младая с перстами пурпурными Эос”, продрал очи народ после тяжелого похмельного сна, потянулся и... начал расчищать поле для строительства другой, разумной, опрятной, достаточной жизни — ничуть не бывало, — потянулся богатырь и кинулся добивать евреев. А надо бы, перекрестясь, признаться в соучастии в великом преступлении и покаяться перед миром. Но он же вечно безвинен, мой народ, младенчик-убийца. А виноватые — вот они. На свет извлекается старое, дореволюционное, давно иступившееся, проржавевшее — да иного нету! — оружие: жандармская липа — протоколы сионских мудрецов, мировой жидомасонский заговор, ритуальные убийства... Всё это было, было, но не прошло. Черносотенец-охотнорядец поднимается во весь свой исполинский рост. Тот, что возник в конце сороковых — начале пятидесятых, был карликом в сравнении с ним.
Послеперестроечный антисемитизм взял на вооружение весь тухлый бред из своих затхлых закромов: давно разоблаченные фальшивки, поддельные документы, лжесвидетельства, — ничем не брезгуя, ничего не стесняясь, ибо всё это не очень-то и нужно. Истинная вера не требует доказательств. А что может быть истиннее, чище и незыблемее веры антисемита: всё зло от евреев...” (Выделено мной — С. Д.).

Вот что говорил член Государственной думы генерал Макашов: “Никогда в России не было так плохо, даже во времена монгольского ига... Кто виноват? Жиды!.. Жид — это не национальность, жид — это профессия... Каждый патриот должен быть антисемитом”.

Твердит тупой антисемит:
“Во всём повинен только жид.
Нет хлеба — жид, нет счастья — жид”.
И что он глуп - виновен жид,
Так тупость голову кружит.
Леонид Утесов

А вот что писал Баркашов (“Азбука русского националиста”, М., 1994): “Свастика является древнейшим и важнейшим русским символом... Красивое и благородное лицо (Иисуса) по заключениям антропологов принадлежит к арийскому, славянскому типу”.

Известный юдофоб, главный редактор журнала “Наш современник” Станислав Куняев расправляется с “еврейским вопросом”в духе “великого кормчего”, утверждавшего в 1913 году, что “евреи — это бумажная нация”. Этот теоретик пишет: “Еврейский вопрос — это не национальный вопрос, у евреев в России нет своей территории, за которую они бы ратовали, нет мощной религиозной жизни, которая могла бы войти в противоречие с нашим православием. У евреев нет такой общины, которая бы говорила на своем национальном языке и которая боролась бы за национальную автономию, как борются русские в Прибалтике. Это всё дымовая завеса, которая лишь является как бы национальным вопросом... Есть только борьба за власть. Больше ничего” (выделено мной — С. Д.).

Таким образом, если в “застойные и дозастойные годы антисемитизм выступал как тщательно скрываемая, но фактически официальная политика партии и государства, (то) в перестроечные и постперестроечные годы — как устойчивая “корневая” установка значительной части бюрократии, широких “низов” и даже “патриотической интеллигенции”, — констатирует Александр Бовин в “Записках ненастоящего посла” по возвращении из Израиля в Россию. [Прошло совсем немного времени с момента возвращения Бовина в Россию. Он возглавил в Москве факультет журналистики Российского государственного гуманитарного университета, и, увы, тон и содержание его речей резко изменились, о чём с сожалением узнали мы на встрече с ним в Америке, куда он приезжал с презентацией новой книги “ХХ век как жизнь”, М., Захаров, 2003].

Государственный антисемитизм не исчез в путинской России, как бы ни пытались нас убедить в противном раввин Берл Лазар и другие. Он только принял новые формы: Из предписывающего (ограничение в приеме на работу, процентная норма и т. п.) он превратился в разрешающий - свободная продажа массовой антисемитской литературы, выступления думских депутатов, знаменитые “письма 50, 500 и 5000”, антисемитские демонстрации, изгнание Березовского и Гусинского, заключение в лагерь Ходорковского и т. д. Может быть, кто-нибудь скажет, что это традиционный “бытовой антисемитизм”?

О вы, наивные евреи,
Готовые прощать и верить,
Что в Бабий Яр нас гнали звери,
И что закончен счет потерям.
Марк Фельдман

“Всё течет, но ничего не изменяется”, — написал Юрий Нагибин. Нет, изменяется. Когда-то знаменитый пограничник Карацупа и его собака Индус намертво закрыли границы СССР не столько от проникновения к нам шпионов, сколько от бегства из СССР советских граждан. Революция 1991 года разрешила свободный выезд из страны, и сегодня, в отличие от мучительного выезда в 70-е и 80-е годы, евреям предоставлена полная свобода покинуть Россию.

В 1990 году Римма Казакова опубликовала стихи:

Уезжают русские евреи,
Покидают отчий небосвод.
И кому-то, видно, душу греет
Апокалиптический исход.

Расстаются невозвратно с нами,
С той землей, где их любовь и пот.
Были узы, а теперь узлами
Словно склад, забит аэропорт.

Что сказать, что к этому добавить?
Чья это победа, чья беда?
Что от них нам остается? Память?
Памятники духа и труда.

Удержать их, не пустить могли ли?
Дождь над Переделкиным дрожит.
А на указателе “К могиле
Пастернака” выведено – “жид” ...

“Железный занавес”, отделявший СССР от остального мира, если и не разобран полностью, то во всяком случае высоко поднят, а скорее всего пылится где-то на антресолях в России и в странах бывшего СНГ.

“Беги от кумачевых их полотен”, - Написал Александр Городницкий:

... Беги, покуда не увязнул в рабстве
Пусть голову не кружит ерунда
О равенстве всеобщем и о братстве:
Не будешь ты им равен никогда...

Свобода путешествий и переписки, средства массовой информации и Internet сделали мир прозрачным. Сегодня как никогда раньше актуально звучат слова поэта Юрия Левитанского:

Каждый выбирает для себя
Женщину, религию, дорогу.

Выезд открыт, правда, въезд во все страны, кроме Израиля, ограничен. Да и Израиль всё еще не может оправиться после преступных Ословских соглашений. Об Израиле речь пойдет в главах 3-го тома.

Будем помнить слова Б-га:

“Сын Мой, первенец Мой, Израиль. (Шмот, 4:22). Я сотворил его и буду заботиться о нем, буду терпелив, и я спасу его” (Иешаягу, 46:4).

автор **Kim** Пт 18 Фев - 14:28:55

Исаак Бабель
Одесские рассказы. Король

Венчание кончилось, раввин опустился в кресло, потом он вышел из комнаты и увидел столы, поставленные во всю длину двора. Их было так много, что они высовывали свой хвост за ворота на Госпитальную улицу. Перекрытые бархатом столы вились по двору, как змеи, которым на брюхо наложили заплаты всех цветов, и они пели густыми голосами — заплаты из оранжевого и красного бархата.

Квартиры были превращены в кухни. Сквозь закопченные двери било тучное пламя, пьяное и пухлое пламя. В его дымных лучах пеклись старушечьи лица, бабьи тряские подбородки, замусоленные груди. Пот, розовый, как кровь, розовый, как пена бешеной собаки, обтекал эти груды разросшегося, сладко воняющего человечьего мяса. Три кухарки, не считая судомоек, готовили свадебный ужин, и над ними царила восьмидесятилетняя Рейзл, традиционная, как свиток торы, крохотная и горбатая.

Перед ужином во двор затесался молодой человек, неизвестный гостям. Он спросил Беню Крика. Он отвел Беню Крика в сторону.

— Слушайте, Король, — сказал молодой человек, — я имею вам сказать пару слов. Меня послала тетя Хана с Костецкой…

— Ну, хорошо, — ответил Беня Крик, по прозвищу Король, — что это за пара слов?

— В участок вчера приехал новый пристав, велела вам сказать тетя Хана…

— Я знал об этом позавчера, — ответил Беня Крик. — Дальше.

— Пристав собрал участок и оказал участку речь…

— Новая метла чисто метет, — ответил Беня Крик. — Он хочет облаву. Дальше…

— А когда будет облава, вы знаете. Король?

— Она будет завтра.

— Король, она будет сегодня.

— Кто сказал тебе это, мальчик?

— Это сказала тетя Хана. Вы знаете тетю Хану?

— Я знаю тетю Хану. Дальше.

— …Пристав собрал участок и сказал им речь. «Мы должны задушить Беню Крика, — сказал он, — потому что там, где есть государь император, там нет короля. Сегодня, когда Крик выдает замуж сестру и все они будут там, сегодня нужно сделать облаву…»

— Дальше.

— …Тогда шпики начали бояться. Они сказали: если мы сделаем сегодня облаву, когда у него праздник, так Беня рассерчает, и уйдет много крови. Так пристав сказал — самолюбие мне дороже…

— Ну, иди, — ответил Король.

— Что сказать тете Хане за облаву.

— Скажи: Беня знает за облаву.

И он ушел, этот молодой человек. За ним последовали человека три из Бениных друзей. Они сказали, что вернутся через полчаса. И они вернулись через полчаса. Вот и все.

За стол садились не по старшинству. Глупая старость жалка не менее, чем трусливая юность. И не по богатству. Подкладка тяжелого кошелька сшита из слез.

За столом на первом месте сидели жених с невестой. Это их день. На втором месте сидел Сендер Эйхбаум, тесть Короля. Это его право. Историю Сендера Эйхбаума следует знать, потому что это не простая история.

Как сделался Беня Крик, налетчик и король налетчиков, зятем Эйхбаума? Как сделался он зятем человека, у которого было шестьдесят дойных коров без одной? Тут все дело в налете. Всего год тому назад Беня написал Эйхбауму письмо.

«Мосье Эйхбаум, — написал он, — положите, прошу вас, завтра утром под ворота на Софийевскую, 17, — двадцать тысяч рублей. Если вы этого не сделаете, так вас ждет такое, что это не слыхано, и вся Одесса будет о вас говорить. С почтением Беня Король».

Три письма, одно яснее другого, остались без ответа. Тогда Беня принял меры. Они пришли ночью — девять человек с длинными палками в руках. Палки были обмотаны просмоленной паклей. Девять пылающих звезд зажглись на скотном дворе Эйхбаума. Беня отбил замки у сарая и стал выводить коров по одной. Их ждал парень с ножом. Он опрокидывал корову с одного удара и погружал нож в коровье сердце. На земле, залитой кровью, расцвели факелы, как огненные розы, и загремели выстрелы. Выстрелами Беня отгонял работниц, сбежавшихся к коровнику. И вслед за ним и другие налетчики стали стрелять в воздух, потому что если не стрелять в воздух, то можно убить человека. И вот, когда шестая корова с предсмертным мычанием упала к ногам Короля, тогда во двор в одних кальсонах выбежал Эйхбаум и спросил:

— Что с этого будет, Беня?

— Если у меня не будет денег — у вас не будет коров, мосье Эйхбаум. Это дважды два.

— Зайди в помещение, Беня.

И в помещении они договорились. Зарезанные коровы были поделены ими пополам. Эйхбауму была гарантирована неприкосновенность и выдано в том удостоверение с печатью. Но чудо пришло позже.

Во время налета, в ту грозную ночь, когда мычали подкалываемые коровы, и телки скользили в материнской крови, когда факелы плясали, как черные девы, и бабы-молочницы шарахались и визжали под дулами дружелюбных браунингов, — в ту грозную ночь во двор выбежала в вырезной рубашке дочь старика Эйхбаума — Циля. И победа Короля стала его поражением.

Через два дня Беня без предупреждения вернул Эйхбауму все забранные деньги и после этого явился вечером с визитом. Он был одет в оранжевый костюм, под его манжеткой сиял бриллиантовый браслет; он вошел в комнату, поздоровался и попросил у Эйхбаума руки его дочери Цили. Старика хватил легкий удар, но он поднялся. В старике было еще жизни лет на двадцать.

— Слушайте, Эйхбаум, — сказал ему Король, — когда вы умрете, я похороню вас на первом еврейском кладбище, у самых ворот. Я поставлю вам, Эйхбаум, памятник из розового мрамора. Я сделаю вас старостой Бродской синагоги. Я брошу специальность, Эйхбаум, и поступлю в ваше дело компаньоном. У нас будет двести коров, Эйхбаум. Я убью всех молочников, кроме вас. Вор не будет ходить по той улице, на которой вы живете. Я выстрою вам дачу на шестнадцатой станции… И вспомните, Эйхбаум, вы ведь тоже не были в молодости раввином. Кто подделал завещание, не будем об этом говорить громко?.. И зять у вас будет Король, не сопляк, а Король, Эйхбаум…

И он добился своего, Беня Крик, потому что он был страстен, а страсть владычествует над мирами. Новобрачные прожили три месяца в тучной Бессарабии, среди винограда, обильной пищи и любовного пота. Потом Беня вернулся в Одессу для того, чтобы выдать замуж сорокалетнюю сестру свою Двойру, страдающую базедовой болезнью. И вот теперь, рассказав историю Сендера Эйхбаума, мы можем вернуться на свадьбу Двойры Крик, сестры Короля.

На этой свадьбе к ужину подали индюков, жареных куриц, гусей, фаршированную рыбу и уху, в которой перламутром отсвечивали лимонные озера. Над мертвыми гусиными головками покачивались цветы, как пышные плюмажи. Но разве жареных куриц выносит на берег пенистый прибой одесского моря?

Все благороднейшее из нашей контрабанды, все, чем славна земля из края в край, делало в ту звездную, в ту синюю ночь свое разрушительное, свое обольстительное дело. Нездешнее вино разогревало желудки, сладко переламывало ноги, дурманило мозги и вызывало отрыжку, звучную, как призыв боевой трубы. Черный кок с «Плутарха», прибывшего третьего дня из Порт-Саида, вынес за таможенную черту пузатые бутылки ямайского рома, маслянистую мадеру, сигары с плантаций Пирпонта Моргана и апельсины из окрестностей Иерусалима. Вот что выносит на берег пенистый прибой одесского моря, вот что достается иногда одесским нищим на еврейских свадьбах. Им достался ямайский ром на свадьбе Двойры Крик, и поэтому, насосавшись, как трефные свиньи, еврейские нищие оглушительно стали стучать костылями. Эйхбаум, распустив жилет, сощуренным глазом оглядывал бушующее собрание и любовно икал. Оркестр играл туш. Это было как дивизионный смотр. Туш — ничего кроме туша. Налетчики, сидевшие сомкнутыми рядами, вначале смущались присутствием посторонних, но потом они разошлись. Лева Кацап разбил на голове своей возлюбленной бутылку водки. Моня Артиллерист выстрелил в воздух. Но пределов своих восторг достиг тогда, когда, по обычаю старины, гости начали одарять новобрачных. Синагогальные шамесы, вскочив на столы, выпевали под звуки бурлящего туша количество подаренных рублей и серебряных ложек. И тут друзья Короля показали, чего стоит голубая кровь и неугасшее еще молдаванское рыцарство. Небрежным движением руки кидали они на серебряные подносы золотые монеты, перстни, коралловые нити.

Аристократы Молдаванки, они были затянуты в малиновые жилеты, их плечи охватывали рыжие пиджаки, а на мясистых ногах лопалась кожа цвета небесной лазури. Выпрямившись во весь рост и выпячивая животы, бандиты хлопали в такт музыки, кричали «горько» и бросали невесте цветы, а она, сорокалетняя Двойра, сестра Бени Крика, сестра Короля, изуродованная болезнью, с разросшимся зобом и вылезающими из орбит глазами, сидела на горе подушек рядом с щуплым мальчиком, купленным на деньги Эйхбаума и онемевшим от тоски.

Обряд дарения подходил к концу, шамесы осипли и контрабас не ладил со скрипкой. Над двориком протянулся внезапно легкий запах гари.

— Беня, — сказал папаша Крик, старый биндюжник, слывший между биндюжниками грубияном, — Беня, ты знаешь, что мине сдается? Мине сдается, что у нас горит сажа…

— Папаша, — ответил Король пьяному отцу, — пожалуйста, выпивайте и закусывайте, пусть вас не волнует этих глупостей…

И папаша Крик последовал совету сына. Он закусил и выпил. Но облачко дыма становилось все ядовитее. Где-то розовели уже края неба. И уже стрельнул в вышину узкий, как шпага, язык пламени. Гости, привстав, стали обнюхивать воздух, и бабы их взвизгнули. Налетчики переглянулись тогда друг с другом. И только Беня, ничего не замечавший, был безутешен.

— Мине нарушают праздник, — кричал он, полный отчаяния, — дорогие, прошу вас, закусывайте и выпивайте…

Но в это время во дворе появился тот самый молодой человек, который приходил в начале вечера.

— Король, — сказал он, — я имею вам сказать пару слов…

— Ну, говори, — ответил Король, — ты всегда имеешь в запасе пару слов…

— Король, — произнес неизвестный молодой человек и захихикал, — это прямо смешно, участок горит, как свечка…

Лавочники онемели. Налетчики усмехнулись. Шестидесятилетняя Манька, родоначальница слободских бандитов, вложив два пальца в рот, свистнула так пронзительно, что ее соседи покачнулись.

— Маня, вы не на работе, — заметил ей Беня, — холоднокровней, Маня…

Молодого человека, принесшего эту поразительную новость, все еще разбирал смех.

— Они вышли с участка человек сорок, — рассказывал он, двигая челюстями, — и пошли на облаву; так они отошли шагов пятнадцать, как уже загорелось… Побежите смотреть, если хотите…

Но Беня запретил гостям идти смотреть на пожар. Отправился он с двумя товарищами. Участок исправно пылал с четырех сторон. Городовые, тряся задами, бегали по задымленным лестницам и выкидывали из окон сундуки. Под шумок разбегались арестованные. Пожарные были исполнены рвения, но в ближайшем кране не оказалось воды. Пристав — та самая метла, что чисто метет, — стоял на противоположном тротуаре и покусывал усы, лезшие ему в рот. Новая метла стояла без движения. Беня, проходя мимо пристава, отдал ему честь по-военному.

— Доброго здоровьичка, ваше высокоблагородие, — сказал он сочувственно. — Что вы скажете на это несчастье? Это же кошмар…

Он уставился на горящее здание, покачал головой и почмокал губами:

— Ай-ай-ай…

А когда Беня вернулся домой — во дворе потухали уже фонарики и на небе занималась заря. Гости разошлись, и музыканты дремали, опустив головы на ручки своих контрабасов. Одна только Двойра не собиралась спать. Обеими руками она подталкивала оробевшего мужа к дверям их брачной комнаты и смотрела на него плотоядно, как кошка, которая, держа мышь во рту, легонько пробует ее зубами.

автор **Kim** Сб 19 Фев - 8:08:51

Три истории о добре и зле
Леонид Коваль, Юрмала, Латвия

Пасхальный кубок

Узнав, что я лечу а Израиль, моя соседка по улице Турайдас в Юрмале, Луция, нагрузила меня увесистой посылкой для «своей Сонечки», которая уехала из Риги 27 лет назад, но с которой они продолжают дружить все эти годы.

У каждой еврейской семьи, покинувшей Латвию, есть своя история…

Перед войной в деревне Ковальки, что в семи километрах от Лудзы, жила еврейская семья Фонаревых – Рафаил с женой и с парализованной матерью. В первые дни войны ушел на фронт сын Арон. Когда в Лудзу пришли немцы, в дом Фонаревых явились соседи и сказали: «Запрягай!». А Рафаил, соседи звали его Фоля, содержал лавчонку, лошадку и корову. Чем и кормился. И соседи приходили частенько обедать к Фонаревым. И денег одалживали, и выпивали, случалось, по праздникам да и по будням. А тут вдруг пришли те самые соседи, что столовались в доме, и приказывают: «Запрягай, Фоля!». А когда Фоля запряг, соседи заботливо вынесли на руках парализованную мать хозяина и уложили в телегу. После чего приказали Фоле править к лесу, где на глазах сына прикончили больную женщину. Ей было всего 55 лет… После этого Фоля стал батраком у соседей, пока не сдали его в гетто, где он погиб вместе с женой… А дом Фонаревых соседи разграбили.

Случилось так, что Ковальки освобождал сын Фонаревых – Арон. И рассказали ему историю гибели его семьи. И пришел Арон к убийцам и грабителям… Нет, не убивал он их. Только плюнул в глаза и унес свой пасхальный кубок…

Этот кубок и хранит в своем доме в Хайфе Соня Фонарева, жена ныне уже покойного Арона.

Безымянная героиня
Со слов доктора Веры Красс

Я, как и мои родители, родом из деревни Замысловичи Олевского района Житомирской области. Рождённая после воины, я сберегла в памяти рассказы моих родителей о довоенной жизни... рассказ за рассказом – и в моем сердце, моей душе возникла и навсегда поселилась погибшая Цивилизация Идиш. На этом языке разговаривала вся деревня, независимо от национальности… К счастью, родители подарили мне идиш. Какое это чудо – язык доброты, улыбок, красок, как в радуге... И народные песни на идиш – это судьба, дух, культура народа... Шесть миллионов евреев, легших во рвы и ямы, сожжённых и отравленных, это евреи, родным языком которых был идиш... Сегодня евреев, знающих этот язык, можно по пальцам пересчитать. Без родного языка нет евреев... Послевоенные евреи и довоенные – это дети разных народов. Прервалась связь времён... Исчезает народ. Тает ручей. Нет пополнения... Грустно и больно…

Но вернусь в свою деревню Замысловичи. Здесь жили евреи, украинцы, русские и одна немецкая семья. Всех объединял идиш. К великому сожалению, я не могу назвать фамилии и имени хозяйки ЭТОЙ семьи. Знаю только, что ее: мужа звали Альберт, и было у них трое детей. Когда пришли в деревню фашисты, Альберт ушёл в партизаны. Надо сказать, что деревню окружали непроходимые топи, пройти через которые мог только опытный охотник, старожил… Партизан эти топи отделяли от немцев, которые никак не могли пробиться в лес...

Кто-то посоветовал немцам обратиться к немке, жене Альберта. Они грозили поджечь дом, если она откажется. И женщина повела большой отряд вооружённых солдат… Она знала все спасительные тропинки… Но она знала и те, у которых нет обратной дороги… По ним она и повела солдат. А когда стадо темнеть, она незаметно вернулась домой, уверенная, что ни один из солдат не спасётся...

Она ошиблась…

На следующий день в ее дом явилось несколько уцелевших солдат. Они сожгли героиню в её доме вместе с тремя детьми...

Картошка и дети
Со слов Константина Паустовского

Знакомый писатель рассказал мне удивительную историю. Вырос этот писатель в Латвии и хорошо говорит по-латышски. Вскоре после войны он ехал в электричке из Риги на взморье. Напротив него в вагоне сидел старый, спокойный и мрачный латыш. Не знаю, с чего начался их разговор, во время которого старик рассказал одну историю.

- Вот слушайте, – сказал старик. – Я живу на окраине Риги. Перед войной рядом с моим домом поселился какой-то человек. Он был очень плохой человек. Я бы даже сказал, он был бесчестный и злой человек. Он занимался спекуляцией. И вот немцы заняли Ригу и согнали всех евреев в гетто с тем, чтобы часть убить, а часть просто заморить с голоду. Все гетто было оцеплено и выйти оттуда не могла даже кошка.

Рижское гетто, 1941 год

Кто приближался на пятьдесят шагов к часовым, того убивали на месте. Евреи, особенно дети, умирали сотнями каждый день, и вот тогда у моего соседа появилась удачная, как он думал, мысль – нагрузить фуру картошкой, "дать на лапу" немецкому часовому, проехать в гетто и там обменять картошку на драгоценности. Их, говорили, много еще осталось на руках у запертых в гетто евреев.

Так он и сделал. Перед отъездом он встретил меня на улице, и вы только послушайте, что он сказал. "Я буду, – сказал он, – менять картошку только тем женщинам, у которых есть дети".
- Почему? – спросил я.
- А потому что ради детей они будут готовы на всё, и я на этом заработаю втрое больше.
Я промолчал, но мне это тоже недешево обошлось. Видите?
Латыш вынул изо рта потухшую трубку и показал на свои зубы. Нескольких зубов не хватало.
Я промолчал, но так сжал зубами трубку, что сломал и ее, и два своих зуба. Говорят, что кровь бросается в голову. Не знаю. Мне кровь бросилась не в голову, а в руки, в кулаки. Они стали такие тяжелые, будто их налили железом. И если бы он тотчас же не ушел, то я, может быть, убил бы его одним ударом. Он, кажется, догадался об этом, потому что отскочил от меня и оскалился, как хорек...

Но это не важно. Ночью он нагрузил свою фуру мешками с картошкой и поехал в Ригу в гетто. Часовой остановил его, но, вы знаете, дурные люди понимают друг друга с одного взгляда. Он дал часовому взятку, и тот оказал ему: "Ты глупец. Проезжай, но у них ничего не осталось, кроме пустых животов. И ты уедешь обратно со своей гнилой картошкой. Могу идти на пари".

В гетто он заехал во двор большого дома. Женщины и дети окружили его фуру с картошкой. Они молча смотрели, как он развязывает первый мешок. Одна женщина стояла с мертвым мальчиком на руках и протягивала на ладони разбитые золотые часы. "Сумасшедшая! – вдруг закричал этот человек. – Зачем тебе картошка, когда он у тебя уже мертвый! Отойди!".

Он сам рассказывал потом, что не знает, как это с ним тогда случилось. Он стиснул зубы, начал рвать завязки у мешков и высыпать картошку на землю. "Скорей! – закричал он женщинам. – Давайте детей. Я вывезу их. Но только пусть не шевелятся и молчат. Скорей!".

Матери, торопясь, начали прятать испуганных детей в мешки, а он крепко завязывал их. Вы понимаете, у женщин не было времени, чтобы даже поцеловать детей. А они ведь знали, что больше их не увидят. Он нагрузил полную фуру мешками с детьми, по сторонам оставил несколько мешков с картошкой и поехал. Женщины целовали грязные колеса его фуры, а он ехал, не оглядываясь. Он во весь голос понукал лошадей, боялся, что кто-нибудь из детей заплачет и выдаст всех. Но дети молчали.

Знакомый часовой заметил его издали и крикнул: "Ну что? Я же тебе говорил, что ты глупец. Выкатывайся со своей вонючей картошкой, пока не пришел лейтенант". Он проехал мимо часового, ругая последними словами этих нищих евреев и их проклятых детей. Он не заезжал домой, а прямо поехал по глухим проселочным дорогам в леса за Тукумсом, где стояли партизаны, сдал им детей, и партизаны спрятали их в безопасное место. Жене он сказал, что немцы отобрали у него картошку и продержали под арестом двое суток.

Когда окончилась война, он развелся с женой и уехал из Риги.

Старый латыш помолчал.
– Теперь я думаю, – сказал он и впервые улыбнулся, – что было бы плохо, если бы я не сдержался и убил бы его кулаком.

автор Borys Сб 19 Фев - 19:09:04

Хирург военной памяти.

Ион Деген «Зеркало недели. Украина» №6, 18 февраля 2011

В шестнадцать мальчишеских лет Ион Деген ушел добровольцем на фронт. А в начале 45-го, чуть ли не за два с половиной месяца до штурма Кенигсберга, танки его взвода прорвались к столице Восточной Пруссии. Командующий 3-м Белорусским фронтом генерал армии И. Черняховский 20 января приказал своему адъютанту:

— Запишите! Гвардии лейтенанта Дегена — к званию Героя Советского Союза. Оба экипажа — к ордену Ленина.

— Товарищ генерал армии, — вставил слово комбриг, — его уже представляли к званию Героя.

— На сей раз сам прослежу, — сказал Черняховский…

Звания Героя гвардии лейтенант не получил. Правда, боевыми наградами обделен не был — орден Красного Знамени, два ордена Отечественной войны, медаль «За отвагу», три польских ордена…

Хочется привести слова из частного письма Иона Дегена: „А вообще, как хорошо, что я не получил Героя! Ведь могло бы не случиться все то, что случилось“. Должно быть, Ион Лазаревич имел в виду, что без привилегий, которые давало звание Героя, он достиг на мирном поприще высот, сопоставимых с высшим воинским отличием, — стал доктором медицинских наук, известным хирургом-ортопедом. А еще он автор стихов о войне, которые включают в антологии русской поэзии, а также рассказов-воспоминаний, печатавшихся в журнале „Радуга“ и вышедших недавно отдельной книгой – „Записки гвардии лейтенанта“. Предлагаем читателям некоторые из них.
О влиянии духовых инструментов. Из книги „Записки гвардии лейтенанта“

Добротные шлепанцы из старинной телячьей кожи стачал мне еврей-сапожник, подпольно промышлявший на Подоле. Тачая шлепанцы, старик рассказывал множество забавных и поучительных историй, в том числе и такие, за которые по тем временам ему причиталось не менее пятнадцати лет. Но откуда в Киеве старинная телячья кожа, кто и где своровал ее, кем и почему она экспроприирована прежде, —дед не обмолвился и словом. Возможно, что не знал этого и старший зять сапожника. Его семья вместе со стариками ютилась в тесной, пропахшей мышами подольской развалюхе. Во всяком случае, не от зятя и вообще не от членов этого обширного еврейского клана стала мне известна история старинной телячьей кожи, к коей (к истории, конечно) мне суждено было приобщиться благодаря прочным и удобным шлепанцам.

Над развалинами Крещатика еще торчали невзрачные убогие тылы домов соседних улиц, трамваи и троллейбусы с часовым интервалом подбирали легионы отупевших или озверевших от ожидания пассажиров, у продуктовых лавок, бережно сжимая в кулаках хлебные карточки, выстраивались в очередь киевляне. Отчаяние сменялось надеждой на то, что до вечера привезут хлеб, что обвес сегодня будет меньше, чем накануне. А броские афиши уже приглашали посетить архитектурную выставку-конкурс — проект будущего Крещатика. Среди множества нелепых зданий можно было увидеть перспективу новой консерватории — реконструированные развалины гостиницы „Континенталь“ и фасадную пристройку, с трех сторон утыканную частоколом ионических колонн. А пока консерватория размещалась в здании музыкального училища возле Сенного базара.

Киевская государственная консерватория. В тесноте окоченевали безнадежно настраиваемые „стенвейи“, пассажи духовых протискивались сквозь галдеж Сенного базара, в дикой какофонии барахталось, утопая, сиротское бренчание бандур, и будущие национальные кадры украинской музыкальной культуры говорили, с опаской озираясь, что, мол, Москва и Ленинград бесстыдно забирают все вывозимые из Германии инструменты, а на Киев, мол, смотрят, как на колонию. Да что там инструменты! Даже украинских вокалистов, а это не чета неотесанным москалям, и тех похищают российские столицы! Всю дорогу страдает несчастная Украина от русского великодержавного шовинизма. Даже Римский-Корсаков — и тот не удержался. В одном из своих эпистолярных шедевров он бесстыдно написал, что гостил у композитора Лысенко, где угощали варениками и музыкой хозяина. Вареники, мол, были хороши. Допустим, Лысенко не лепил горшки вместе с господом Богом, но ведь и Римский-Корсаков тоже не Бетховен. Постыдился бы! Кушать в доме человека, а потом охаять его. А все потому, что Лысенко не великоросс. Надо ли сейчас удивляться нахальным москалям, хватающим себе немецкие инструменты?

Ничего не могу сказать по поводу оценки факта. Но факт, как говорится, действительно имел место. Хотя...

В захламленном дворе у Сенного базара скапливались строительные материалы. Складывали всякое барахло. Кто знает, вдруг оно пригодится при строительстве консерватории на Крещатике?

Однажды в мартовское ненастье на военных „студебеккерах“ привезли множество ящиков разной величины — от обычных полутораметровых до просто огромных. Солдаты свалили их в грязный снег и укатили. Никого из студентов не заинтересовало, что могут вмещать эти странные ящики. А разговоры о вывозимых из Германии инструментах продолжались в той же музыкальной тональности.

Из Германии вывозили. Репарация. Каждый из союзников вез в меру своего разумения. Американцы — патенты, конструкторов и ученых. Советский Союз — оборудование заводов. Американцы считали, что немецкое оборудование уже давно морально устарело. Советским специалистам оно все еще казалось творчеством фантастов. Однажды русские обскакали своих союзников: Дрезденская галерея. Но потом вернули. То ли не понимая, что оно такое, то ли считая, что переставляют вещь из одной комнаты в другую в своем же собственном доме, то ли по еще какой-то пока неизвестной политической причине.

Однако, пожалуйста, не пытайтесь меня уверить в том, что это очередной приступ пролетарского интернационализма. Хотя я не участвовал в разговорах консерваторийцев о письме Римского-Корсакова по поводу Лысенко, имею некоторое представление о пролетарском братстве. Но продолжаю молчать. Даже написав „русские обскакали“, не уточнил, кто был по национальности тот русский офицер, который увел галерею из-под носа союзников. Это к слову.

Так вот. Вызвали директора Государственного дома грамзаписи. Срочно пришлепнули ему на плечи полковничьи погоны. Отвезли во Внуковский аэропорт. Погрузили в „Дуглас“. И полетел свежепроизведенный полковник в Берлин. Там он хозяйским глазом окинул рояли, арфы, челесты и прочее. Что было достойно этого глаза, тщательно упаковал и бережно отправил в Москву. Но вот чудо! В музыкальной студии берлинского радиоцентра плакали, расставаясь с последней челестой, а при очередной инспекции полковник все-таки обнаружил еще один инструмент...

Но вскоре полковник заскучал, что совсем не свойственно его деятельной натуре. В студиях и концертных залах больше не нашлось единиц, пригодных для репарации. Впрочем...

Несомненный интерес представляли граммофонные пластинки. На этом уж полковник собаку съел — именно граммофонные пластинки производил возглавляемый им государственный дом грамзаписи. Но фонотека берлинского и всех прочих доступных полковнику немецких радиоцентров поражала существенным пробелом. Многие выдающиеся композиторы и исполнители были запрещены и изъяты в основном по причине арийской неполноценности. Арийское руководство не сомневалось в том, что ничего достойного не могло быть создано этими неполноценными.

Стопроцентный советский человек, полковник отлично знал, что оно такое — изъятие и запрещение. Директор дома грамзаписи, ныне временно полковник, хоть не из собственного опыта (слава Богу), но все же имел некоторое представление о воспитательной системе Наркомата, а сейчас — Министерства внутренних дел и Министерства государственной безопасности. И все же — чем черт не шутит!

Полковник распорядился объявить, что завтра в радиоцентре начинается прием у населения граммофонных пластинок, запрещенных нацистами.

Утром следующего дня, после приятно проведенной ночи (немкам следует отдать должное: они умеют скрасить одиночество советского офицера) полковник неторопливо направлялся в радиоцентр, в свой уютный кабинет, по величине и по экипировке, увы, превосходивший кабинет директора дома грамзаписи.

Каково же было его удивление, когда он увидел огромную очередь, действительно огромную, словно к армейской кухне в голодные берлинские дни. Но, даже заметив граммофонные пластинки в руках каждого стоявшего в очереди, полковник не сразу сообразил, что выполняется его распоряжение, отданное просто так, от скуки, на всякий случай.

Ну, брат ты мой, вот тебе и дисциплинированные немцы! Нет, что ни говори, при подобных обстоятельствах ни в Москве, ни в другом советском городе не могло случиться такого. Ну, парочка пластинок, десяток. А здесь целая фонотека! Как же расплачиваться за это богатство? Репарация роялей и арф не требовала денежного возмещения. Но здесь ведь имущество частных лиц.

Проблема решилась сама собой. Частные лица не требовали денег. Упаси Господь! Только справочку. Документ о том, что в условиях нацистского режима фрау или господин не подчинились приказу властей и сохранили запрещенные пластинки, чем выразили протест нацизму. Справочка эта лучше устных свидетельских показаний при денацификации или при других обстоятельствах, которые — кто его знает! — могут возникнуть.

Полковник был счастлив. Он едва успевал подписывать справки, наслаждаясь только что полученным скрипичным концертом Мендельсона в гениальном исполнении Яши Хейфеца.

Да, но какое отношение все это имеет к моим шлепанцам?

Вы обратили внимание, что я не назвал ни одного имени? Ни старого сапожника-еврея. А ведь ему уже не страшны разоблачения, потому что даже надгробный камень с его могилы по приказу Киевского горсовета был использован на строительные нужды, так как само еврейское кладбище за ненадобностью по распоряжению того же горсовета пошло под застройку. Не назвал я старшего зятя сапожника, которому в свое время, кроме всяких экономических нарушений, можно было инкриминировать сионизм. Но и ему уже не грозит карающий меч победившего пролетариата, так как он по вызову из Израиля уехал в США, где его имя, названное мною, ничего не прибавит, когда его будут судить за экономические нарушения. Не назвал я имен студентов консерватории, повинных в недостойной антисоветской болтовне. Некоторые из них уже давно выдающиеся артисты. Был и депутат Верховного Совета. А один из них даже добрался до верхов в ЦК родной коммунистической партии, где во всю силу своего верноподданного голоса громил украинских националистов вкупе с сионистами. Не назвал я имени бывшего директора дома грамзаписи, ставшего бывшим полковником, чтобы потом стать бывшим директором фирмы „Мелодия“. Он честно выполнял обязанности, возложенные на него партией и правительством и потом честно наслаждался заслуженным отдыхом, а я честно завидовал ему, обладателю уникальной фонотеки, в которой содержится кое-что из гениально добытого в Берлине. Имелись у него и не очень музыкальные вещицы той поры, но это уже не предмет моей зависти. Нет, я не назвал ни единого имени.

Только сейчас, непосредственно приближаясь к моим шлепанцам, я вынужден упомянуть товарища Ворошилова. Да! Доблестного маршала Климента Ефремовича Ворошилова. В ту пору он служил Верховным Оккупационным Комиссаром Советского командования в Австрии. Вы, вероятно, забыли, что у Австрии тоже было рыльце в пушку (я даже сказал бы не рыльце, а рыло, а еще вернее — пасть), что она еще не стала нейтральным государством, а Вена в значительно меньшей мере, чем в семидесятых, служила перевалочной базой для неблагодарных евреев, покидающих на произвол судьбы свою географическую родину. Она как-то в большей мере служила перевалочной базой для фашистских преступников.

Но ближе к моим шлепанцам. Или к маршалу К. Е. Ворошилову. Без него нам не добраться до моих шлепанцев.

Не думаю, что ему были известны антисоветские разговорчики киевских консерваторийцев. Но кто-то из маршальского окружения намекнул, что в Киеве ужасные разрушения и не мешало бы что-нибудь из репараций, полученных у Австрии, подбросить разграбленной Украине. Вероятно, Климент Ефремович не забывал, что он родом из краев, находящихся на территории Украины.

Когда инициативный, исполнительный и умелый полковник, очистив Берлин, приехал в Вену, ему пришлось пережить несколько неприятных минут, часов и дней по поводу одного весьма деликатного мероприятия. В Берлине полковник был суверенным музыкальным начальником. Но в музыкальной Вене, на его беду, музыкой занялся маршал. А в табели о рангах, как известно, маршал несколько выше полковника.

Так вот, о деликатном мероприятии. Старинный орган собора святого Стефана стал предметом вожделения полковника дома грамзаписей. Он еще не очень ясно представлял себе, где в Москве найдется место для гигантского органа. Но он ясно представлял себе, что орган необходимо репарировать.

Климент Ефремович, как выяснилось, вообще не знал, что такое — орган. Он даже несколько пришел в замешательство, впервые не услышав, а увидев это слово без ударения. Он даже удивился интеллигентности своих подчиненных, которые не употребили привычный вариант из трех букв, или, в лучшем случае, какой-нибудь замысловатый медицинский термин, а дипломатично и коротко написали „орган“. Правда, есть у нас и карательные органы, но это уже другая музыка.

Главное — существует штука, подлежащая репарации, а лапу на нее наложил не московский министр, даже не какой-нибудь паршивенький генерал из министерства танковой промышленности, а всего лишь полковник из министерства культуры. Маршал обрадовался, что может подарить эту штуку своим землякам и не навлечь на себя гнев Хозяина, без того не жалующего маршала. Не знаю, как предполагал Климент Ефремович устроить орган собора святого Стефана в Киеве.

Полковник действительно был личностью незаурядной, если сумел пробиться на прием к маршалу. Стоя по стойке смирно (маршал с неудовольствием обратил внимание на отсутствие строевой выправки), он пытался убедить товарища Ворошилова в том, что даже в Москве нет помещения для такого огромного органа. Но аргумент оказался контраргументом: если в Москве нет помещения, значит, отправим в Киев.

Так предварительно была решена судьба органа собора святого Стефана. Затем началось техническое воплощение предварительного решения.

Стоит ли утомлять вас подробностями, неизбежными, когда речь идет о техническом воплощении? Тем более, что уже упоминалось о слезах при расставании с предпоследней челестой в берлинском радиоцентре. И все-таки — как горько плакали в Вене. Плакали музыканты. Плакали любители органной музыки. Плакали добрые католики. Плакал старый органный мастер, и редкие слезы падали на еловые дощечки воздуховода. Каждую дощечку он помечал мелом — верх, низ, правая сторона, левая сторона. Чтобы, не дай Бог, не перепутали при монтаже. Чтобы не изменился проверенный столетиями поток воздуха — основа божественного звучания органа. Каждая трубка — от самой маленькой до огромных труб басового регистра — бережно укутывалась в новое шинельное сукно и с тысячами предосторожностей укладывалась в специально изготовленные ящики. Мануалы и педали упаковывались с такой тщательностью, которой не удостаивался севрский фарфор.

Венцы отрывали от своего кровоточащего сердца орган собора святого Стефана, но они не могли допустить мысли, что после монтажа изменится звучание волшебного инструмента, столько столетий служившего Богу и просветлявшего человеческие души.

С особой предосторожностью мастера упаковали шестьдесят пар мехов из старинной телячьей кожи. Меха органа — легкие музыканта! Не простудить их. Не сжать больше меры. Не деформировать.

Венцы отдавали Киеву орган собора святого Стефана. Репарация. Жалкая компенсация за то, чему еще нет названия. Бабий Яр, Австрия прочно приложила к этому свою руку. Что уж там уничтоженные дома и заводы, стертые с лица земли архитектурные ценности, разграбленные галереи. Разве идут они в сравнение с безвинными жертвами Бабьего Яра?

Правда, венцы не знали, что уничтоженные в Бабьем Яру нужны были Киеву не больше, чем Вене маршал К. Е. Ворошилов. Чувство вины и боязнь наказания в какой-то мере помогли венцам пережить печальные минуты, когда тяжело груженные „студебеккеры“, как траурный кортеж, медленно отошли от древних стен собора святого Стефана.

И вот однажды в мартовское ненастье в захламленный двор у Сенного базара привезли множество ящиков разной величины — от обычных полутораметровых до просто огромных. Солдаты свалили их в грязный талый снег и укатили. Никого из студентов особо не заинтересовало, что могут вмещать эти странные ящики. Но мы-то уже знаем, что в ящиках был орган собора святого Стефана.

А на Крещатике потихоньку строилась консерватория. Со двора у Сенного базара туда время от времени доставляли бухты чудом приобретенного кабеля или швеллеры, подкинутые влиятельным отцом консерваторийки, или почти сгнившую под снегом столярку, тоже неисповедимыми путями попавшую сюда. А ящики с органом за ненадобностью продолжали оставаться безвестными и безмолвными, то прогибаясь от тяжести наваливаемых на них строительных богатств, то вновь обнажаясь, чтобы стать доступными дождям, снегам и солнцу.

Возможно, и до них дошла бы очередь. При очередных археологических раскопках. Но все решила близость Сенного базара с его весьма экстравагантными аборигенами.

В одно несчастное утро на ящики наткнулся рядовой и безвестный ханыга. Его поисковый инстинкт был доведен до апогея, так как вот уже около суток он не мог раздобыть монету даже на стакан проклятого пойла — вина, на этикетке которого значилось „Біле міцне“.

Своровав ломик у своих собутыльников — грузчиков мебельного магазина, ханыга приступил к обследованию ящика во дворе консерватории.

Он был удивлен до крайности, обнаружив какие-то никчемные трубки, укутанные в мокрое, но все еще добротное шинельное сукно. Школьных познаний немецкого языка было достаточно, чтобы прочитать на крышке ящика едва заметную надпись: „Пункт отправления Вена. Пункт назначения Киев“.

Патриотический рубильник включил в отравленном мозгу ханыги цепь негодования: подлые немцы обманули доверчивых и добродушных славян — вместо ценного оборудования, необходимого восстанавливаемой индустрии, подсунули в ящики какое-то дерьмо. Это же саботаж! Никчемные трубки тут же полетели в груду мусора. Сукно было реализовано. Несколько дней ханыга пребывал в самом необыкновенном состоянии. Вернее, состояние, в общем-то, было обычным. Но доведен до этого состояния ханыга был не пойлом, даже не водкой, а коньяком, слухи о котором изредка задевали струны вечно жаждущей души.

Коньяк довольно быстро истощил солидную казну ханыги, что заставило его продолжить ревизию ящиков. Еще большее негодование вызвали покореженные в мокром сукне еловые дощечки. Даже от немцев ханыга не ожидал подобного свинства. С полным моральным правом одураченного советского гражданина продолжал он реализацию дефицитного сукна.

Материальный бум ханыги не остался незамеченным его коллегами с Сенного базара. Ревизия ящиков приобрела промышленный размах. Правда, кроме шинельного сукна, в них пока не было ничего достойного внимания. Разве что большие трубы. Как раз в ту пору на Борщаговке и на Печерске отставные генералы и полковники строили себе особняки. Пару десятков труб удалось загнать им на канализацию.

Но истинный клад внезапно открылся в последних ящиках: меха из старинной телячьей кожи. Ничего ей не сделалось ни от снегов, ни от дождей.

Не знаю, получил ли старик-сапожник телячью кожу из первых рук — из рук ханыг Сенного базара, или полуфабрикат побывал у перекупщиков ворованного, но я стал обладателем добротных удобных шлепанцев. И не я один. Но что мне до других. Меа culpa! Это я не сохранил для потомков отличные подошвы. Сносился только верх. Подошвам износу не было. Даже не помню, когда жена выбросила последнее, что осталось от органа собора святого Стефана. В ту пору мы уже знали, какую ценность попирали мои ноги. Да...

Консерваторию построили. Среди домов Крещатика, похожих на изразцовые печи, это единственное здание, возведенное в псевдоклассическом стиле. Множество колонн, по-видимому, для среднестатистических показателей должно было компенсировать отсутствие колонн у других зданий. И орган появился. Сперва крохотный органчик в зале на четвертом этаже бывшего „Континенталя“. Потом немцы соорудили орган в зале оперной студии. Это уже были не репарации, а братское взаимодействие в рамках Совета Экономической Взаимопомощи.

Орган стал задней стенкой тесной сцены небольшого студийного зала с плохой акустикой. Тем не менее, я любил посещать органные концерты. Регистры флейт, гобоев, кларнетов звучали превосходно. Даже фаготов. Только басовые регистры были зажаты, приглушены, подавлены. Иногда казалось, что опытная рука атеиста в штатском сжимает горло звуку, рвущемуся к Богу из высоких готических сводов в сказочном сиянии цветных витражей.

В таких случаях я понимал, как все целесообразно в нашем нелепом мире.

Скажите, можно ли втиснуть орган собора святого Стефана в тесную сцену оперной студии Киевской государственной консерватории?

А еще вспоминал я старый анекдот о музыковеде. Когда он принес свою диссертацию „О влиянии духовых инструментов на духовную жизнь духовенства“, рецензент, любящий точные формулировки, предложил заменить название на более краткое: „На хрена попу гармонь“.

автор Lubov Krepis Вт 22 Фев - 10:39:09

Если еврей не лакей он гладиатор.

Михаил Веллер.

КРИТИЧЕСКИЕ ЗАМЕТКИ ПО НАЦИОНАЛЬНОМУ ВОПРОСУ.

(Ясное дело, какому!)

Ну а как же Россия без евреев! Плюнь в проблему, попадешь в еврея. Француза носатого, жидомасона тайного, христопродавца. Что, потешим душеньки? Побьем жидков, обличим малый народец-паразит, дадим по когтистым лапам мировому сионизму? Россия к евреям неравнодушна. Поглядите вдоль книжных лотков – где есть уголок истории-религии-идеологии, там обязательно о пархатых суровая правда. Неглупо, неглупо сказал еврей Жванецкий: Вообще их меньше, но везде их больше. Правда, в последнее время появился еврей-оленевод – Абрамович, лондонский губернатор Чукотки. Но по-прежнему землю они пахать не хотят, а в олигархах или в телевизоре – не протолкнуться. Музыка Яна Френкеля, слова Инны Гофф, поет Иосиф Кобзон: Здравствуй, русское поле, я твой тонкий колосок!

Возможно, в коллективном бессознательном русского народа еврей персонифицирует собой квинтэссенцию абстрактного зла. Реинкарнация Сатаны на Земле. Образ еврея, как древесный уголь в кишечнике отравленного, абсорбирует в себя все яды. Самым простым и рациональным образом объясняет попадание в ухабы родной истории: а подтолкнули. Психогигиеническая функция еврея в русском социокультурном пространстве: все нормально, если бы не эти гады.

ЕВРЕЙСКАЯ УГРОЗА КАК СРЕДСТВО ОТ НЕВРОЗА

И так трудно, и так жить тошно, а тут еще вы! Да еще устраиваетесь! Хилые, спесивые, наглые, жадные... собственно, кроме ума и взаимовыручки – никаких положительных черт, да и те две даны нам во вред и направлены на нашу погибель.
Нет, польза от евреев России была. Но вреда – гораздо больше. И сальдо – в пользу того, чтоб ехали они все куда подальше. Или вот вождь немецкого трудового народа предлагал радикальное решение, и хлопцы из украинской полиции, надо признать, внесли вклад немалый, но – не сложилось.

1. Любой честный человек и любой благородный народ начинает выяснение отношений с другим народом с того, что кается в своих винах. Признает честно и Прости! говорит. И, по чести и совести говоря, евреям есть в чем покаяться. Есть, господа, есть. Если уж вы такие страдающие и обижаемые другими – сначала повинитесь в обидах, причиненных вами. Да, я имею в виду революционеров, большевичков. Но не только. А меньшевики кто были? Мартов – он Цедербаум или, может, Турсун-заде? А эсер Блюмкин – чукча? Троцкий – Бронштейн, Каменев – Розенфельд, Зиновьев – Аронов, Урицкий – Моисей Соломоныч.

Кто в Одессе и Крыму командовал расстрелами тысяч сдавшихся в белых частях под условие сохранения жизни и свободы? Евреи Бела Кун и Розалия Землячка. Листайте историю ЧК-ГПУ-НКВД, листните историю ГУЛАГа – сколько там всех этих Берманов и Шварцманов под управлением комиссаров в пыльных шлемах.
Только очистив собственную совесть признанием, очистив душу покаянием и замолив грехи, хотя не все грехи замолить можно, но было бы хоть понимание и желание, – можно вести разговор дальше: ну-ну, пархатые большевистские казаки, сейчас мы пересчитаем ваши вины и кости гнилые!

2. Россия – страна православная, христианская... Стоп, братья мои любезные, окоротите победную поступь, витязи славные! Вы случайно Иисуса в русские не записали? Нет на то указаний в Священном Писании. А есть зато указания на другое. И однозначные такие записи, хоть плачь, хоть святых выноси. Дело было в Израиле. А там жили евреи. И Дева Мария Пресвятая была еврейка. И Иисус, Сын Божий, по матери, Его родившей, был еврей. Или этого кто-то не знал?..
Иоанн Креститель, совершивший первое крещение святое, был еврей. И все четыре автора Евангелий были евреи. И все двенадцать апостолов. С нами Бог и Андреевский флаг! Андрей тоже был еврей. Его на том косом кресте и распяли. Про царя Соломона премудрого и отца его Давида псалмопевца говорить вообще не приходится. Евреи распяли Христа? А сняли его с креста, и оплакали, и понесли по миру его учение, и отдали за то жизнь – одиннадцать апостолов из двенадцати – кто? китайцы? тоже евреи, понимаешь. У римлян была своя религия, а о русских тогда не слыхивали.
Строго говоря, глубоко верующий иудей Иисус провел великую реформацию закосневшего к тому времени и расколотого иудаизма. Предельно упростил обряд и открыл реформированную форму религии для всех желающих и стремящихся душой. Если кого затрясло от злобы – то при чем тут я?
Исконные боги восточных славян – Перун, Ярило, Даждьбог – были отменены и запрещены после крещения Руси по решению Киевского первопрестольного князя. Как языческие. Так что Святые Иконы Божьей Матери изображаю сами знаете кого и какой национальности.
Законы психологии человеческой таковы, что если факт нельзя отменить, то виновного в самом факте чего-то нежелательного хочется бить сильно. Всю дорогу христиане били евреев за то, что эти суки, эти поганые падлы таки создали и родили из лона своего веру и религию и святых, которым мы поклоняемся. А сами при этом и верят не так, и молятся не так. И вот почитаешь Библию, древними евреями написанную о делах их, возьмешь с собой иконы, где изображены древние евреи, за Христа жизнь отдавшие – и айда хором бить тех жидов, которые еще живы. А кого?!

3. Алфавит – от древнегреческого Альфа, Бета, – первые две буквы греческого алфавита. А они, в свою очередь, от древнееврейских Алеф, Бейт – что означает: Бык, Дом на иврите. Видите ли, когда евреи писали первые книги Библии, греки были еще неграмотны. Создателями всей Средиземноморской культуры они стали несколько позднее. А буквенное письмо взяли у евреев. Такая штука.
Получает первоклассник Алфавит – а это сионистская диверсия: ивритское слово. Да?
А на Русь заразу эту принесли, как известно, Кирилл и Мефодий.
Так что, прочитав очередное правдивое и страстное сочинение благодарного русского патриота о мировом еврейском гадстве, пошлите проклятия тем, чьей письменностью вы пользуетесь и которой написана вся великая русская литература.
Если вы еще нестары – можете пойти и сжечь дом своей первой школьной учительницы, которая научила вас читать и писать этими жидовскими значками. Правда, из иврита через древнегреческий в средневековый и церковнославянский с латинским влиянием – значки изменили начертание изрядно. Но суть прежняя.

4. Вы что думаете – жалкие пейсатые дохляки с сутулыми спинками на тонких ножках – это евреи? Это слезы луковые, рахиты дрожащих гетто, а не евреи. А все жалкие подпрыгивания и пение на идише (то есть пиджин-немецком) под пилящую скрипочку – это еврейская культура народа ашкенази? Это – самодеятельность изгоев, саморазвлечение второсортных. Еврейская культура – это хранить дух и завет Бога, Единого, Всевышнего и Сурового. Крут и нетерпим еврейский Бог, и не прощает Он слабости и отступления детям своим избранным. СДЕЛАЙ ИЛИ СДОХНИ. Эту формулу отчеканили в лучшие времена владыки мира – англичане. Вот вся суть еврейской культуры вкладывается в тот же девиз от начала. Кто был в Израиле – видел выжженную солнцем пустыню: родину народа. Вот за нее полторы тысячи лет евреи дрались со всеми, кто был там и кто приходил – пока их не вышибли оттуда римляне, первые бойцы мира. Это вам не рейд легкой монгольской конницы. За покорение Иудеи и взятие Иерусалима Тит Флавий удостоился триумфа. И шли десятилетия, и вспыхивали восстания, и отказалась сдаться осажденная Масада, и в последний штурм защитники крепости перебили мечами друг друга и себя, чтобы умереть свободными на последнем клочке своей свободной земли.
Можете учиться, господа патриоты. Но куда вам!

5. Если на вашей свадьбе звучал марш Мендельсона – ну так вы женились под музыку еврея. Если 9 Мая вы слушаете Этот День Победы порохом пропах!.. – ну так автор, Давид Тухманов, не ариец. Весь этот еврейский джаз с Гленом Миллером, Бени Гудменом и Леонидом Утесовым мы похерим, и Темная ночь без Бернеса обойдется. Но Катюшу! – которую пела страна, и немцы, и союзники, и весь мир! – жидовина Матвей Блантер придумал. Была еще одна катюша. Та самая, легендарная, все кинохроники, гвардейский реактивный миномет, все дела. Шварц, Слопимер, Гантмахер, Левин, Шор – вот такой конструкторский коллективчик делал! В Рейхе таких не было. Автора KB и ИС звали Жозеф Яковлевич Котин. А истребители МиГ – наше истребительное все от МиГ-15 до МиГ-31 – угадайте с двух раз, Микоян и Гуревич – кто армянин, а кто еврей. Про ракеты и атомные бомбы мы не будем. Э т и евреи написали полку книг, где скрупулезно перечисляют заслуги соплеменников.

6. Кто такой был Трепер? Великий разведчик II Войны. Кто такой был Маневич? Этьен, Земля, до востребования? Великий разведчик IIВойны. Кто такой был Арнольд Дейч? Великий разведчик, Кембриджская пятерка – это его вербовка. Я еще могу понять, что евреи – Нострадамус и Керк Дуглас. Но каким образом венгерский еврей Дитмар Розенталь столько лет был в СССР главным специалистом по русскому правописанию?!

7. Однажды еврейский ребенок узнает, что он еврей. Эго значит, что от дразнений и мордобоя справедливого спасения нет. Он – не русский. Справедливость существует не для него. Он такой же, как все. Только – опущенный. Выражаясь современным языком – языком тюрьмы и концлагеря. Бить, дразнить, отбирать что-то, и только за то, что он – еврей, – входит в правила детского общежития. И никакие родители, никакие деньги от этого спасти не могут, если даже они и есть. Более того: быть евреем – стыдно. В этом есть что-то нехорошее. Чего не должно быть. Это лучше скрывать, умалчивать, не касаться этой темы. А чтобы как-то компенсировать свое непоправимое несчастье – надо делать что-то сверх того, чего ожидают от всех. Ну... помогать делать уроки. Никогда не жалеть пол-пирожного и вообще ничего. Приветствуются лихие проделки: Еврей, а тоже что-то смелое может.

У еврея с раннего детства больше оснований для задумчивости. Больше препятствий. И формируется мировоззрение: Если хочешь чего-то добиться – ты должен думать, как обойти запреты, как найти решение. Ты должен работать упорно, сколько угодно, пока не добьешься. Ты должен делать больше других, чтобы тебе позволили – может быть! – стать вровень. А жаловаться некому. Так устроен мир. И вы интересуетесь, почему евреев процентно больше на всех хороших местах? Потому что они привыкли сносить тычки и унижения. Хлебать дерьмо полной ложкой и улыбаться на людях, а блевать только вдали от чужих глаз. Вставать на раз больше, чем упал, и не жаловаться, что подножка была нечестной – честных приемов по отношению к себе они и не ждут.

ЕСЛИ ЖИЗНЬ НЕ ПРЕВРАЩАЕТ ЕВРЕЯ В ЛАКЕЯ – ОНА ПРЕВРАЩАЕТ ЕГО В ГЛАДИАТОРА

Лакеев много, очень много. Рабство порождает рабов. Но гладиаторы – на виду, бросаются в глаза. Вот так и формируются слагаемые успеха: упрямство, упорство, старательность, вдумчивость, терпение, изобретательность, хитрость и ум. Плюс врожденный темперамент южного народа, любовь к знаниям: как-никак тысячи лет подряд евреи были поголовно грамотным и читающим народом Книги. Кто ещё?

8. Аракчеев довел до сведения и исполнения офицеров-воспитателей требования к подготовке кантонистов: Девять забей – десятого представь! Десятый выходил – откован: служба – штыком шла.
Жизнь – неплохой офицер-воспитатель, и забитых евреев много. Вам она представляет десятого. Когда вы завидуете его успехам – не забудьте позавидовать унижениям, побоям и упорству.

9. Хитрость – сила слабых. Когда и прямая сила, и закон и симпатии окружающих – не на твоей стороне, ну таки уже приходится думать, как тихой сапой добиться своего. Так развивается комбинаторный ум, поливариантное мышление. ЧЕМ В МЕНЕЕ ВЫГОДНЫЕ УСЛОВИЯ ТЫ ПОСТАВЛЕН ИЗНАЧАЛЬНО – ТЕМ БОЛЬШЕГО ТЫ ДОБЬЕШЬСЯ В КОНЦЕ, РАЗВИВ УМ И ВОЛЮ ПРЕОДОЛЕНИЕМ ПРЕПЯТСТВИЙ. Если раньше не сломаешься и не сдохнешь, что и происходит с большинством. Страшная, удивительная вещь, наводящая на мысль о Высшем Промысле и действительно Избранном Народе. Этот народ надо бить, гонять, ограничивать, унижать, – т.е. ставить в условия постоянного решения задачи по выживанию и самосохранению. Таким образом, среди других народов рассеянное еврейство оказывается в положении человека среди животных – о нет! я не ставлю евреев выше других! и никакой народ не ставлю ниже евреев! я говорю это лишь в том смысле, что первобытный человек был лишен когтей, клыков, шерсти, панциря – голый, слабый, безоружный, бегал медленней оленя, лазил хуже кошки, рыл хуже крота и т.д. И ему приходилось напрягать ум и волю – как быть? как спастись? как прокормиться? как найти жилище? как не замерзнуть? Ум и воля, постоянно напряженные решением этой задач и, и сделали его царем природы. ГОНЯЯ ЕВРЕЯ – ТЫ ТОЛЬКО ТРЕНИРУЕШЬ ЕГО. Гонения сделали евреев живучими и умными.

10. Евреи завладевают СМИ. Кино, телевидение, журналистика, эстрада. Это наблюдение сделано еще в ХIХ веке. Дорогие мои. Вот унижаемый ребенок. Его лупят, причем несколько на одного, драки нечестные – не стычка, а просто избить. Он долго переживает каждую такую несправедливость и унижение. И при этом – в одиночестве – произносит внутренние монолога и диалоги! Он тренирует свой вербальный аппарат, свое воображение – да как! со страстью! на адреналине! переживая недавнее! в нежном возрасте созревания, когда гормоны начинают бить фонтаном! А утешение спокойное, развлечение одинокое (прежних времен) – книжку почитать, с капитаном Бладом забыться. Вот так – так! – вырастают люди, любящие и умеющие говорить, представлять, вешать народу информацию чаном лапши на уши. Он к этому, занятию всей жизнью тренирован и направлен – заточен на это. Мечтательный мальчик, робкий и слабый, в воображении повелевает толпами и произносит речи. Месяц произносит, пять лет произносит! И вот из этой школы внутренней самовыучки вылупляются телеведущие и киномагнаты. Если человек хочет, а его унижают, – он мечтает. А если он мечтает – то у некоторых это получается в жизни. Белые смокинги. Прожектора. Канны. Светские львы и златоусты. Сказку о Гадком Утенке написал, кстати, не еврей, а датчанин. Чтоб никто не сомневался – германцы ничуть уж не менее мудры, чем евреи. А уж датчане – племена были крутых и ярых германских кровей. Если кто вдруг не в курсе – Рюрик был из данов.

11. В те времена, когда бремя белых было цивилизацией мира дикарей, и Старой Англией правила Старая Вдова Виктория, сын мелкого колониального чиновника и первый поэт мира Редьярд Киплинг написал: И гордость других оцените, Свою до конца оценив!

12. Я вижу этих жирных брюнетов с глазами. Косыми и масляными от пьянства. Ревнители интересов и чистоты русского народа, знающие свою историю, как бушмен знает тонкости чайной церемонии в Киото. Они похожи на славян из учебника, как я на вождя апачей. Непохожесть на идеал подстегивает их комплекс неполноценности. При слове жид ноздри их трепещут, как крылья бабочки над кокаиновой дорожкой. Я долго думал – но я понял, понял, понял!

БИТЬ ЖИДОВ ЛЕГЧЕ, ЧЕМ СПАСАТЬ РОССИЮ

Враг – единственное оправдание их несостоятельности. Оцените степень шизофрении: ничего, что исламские террористы убивают русских – зато евреев они тоже убивают, а вот это хорошо! Уже дома в Москве взорваны, уже арабские добровольцы среди трупов чеченских боевиков идентифицированы – а наши патриоты все шлют приветы и поддержки арабским террористам, которые любезны нам, раз жидов мочат.

13. Десятилетиями крошечный Израиль противостоит исламскому окружению, превосходящему его в сотни раз (!) по численности и территории. Откровенно декларируя целью уничтожение Израиля – на карте стереть, людей вырезать, кровью все смыть в море! – исламское окружение проиграло все развязанные войны. Первая война началась с нападения всех пяти арабских государств, окружающих Израиль, в день провозглашения его как государства в ООН. Последняя на сегодняшний день – в 1982 г. в Ливане, когда евреи сбили 96 сирийских МиГов, не потеряв ни одного своего фантома. А в 1973, после детальной советской авиаразведки, Египет и Сирия одновременно напали на Израиль многократно превосходящими силами – и через несколько дней ООН категорически запретила евреям входить в Каир, а СССР заявил, что если они приблизятся к Дамаску – мы высаживаем десант и открываем военные действия на стороне Сирии. А мы десять лет не можем разобраться с крошечной Чечней, где погибло 120 000 мирного населения, из которых – масса русских в первую кампанию.
Может, пригласить на Кавказ бригаду Галани, которая в 73 сожгла сирийские бронетанковые силы в количестве тысячи единиц и погнала сирийскую армию?..

14. Крошечный Израиль, стоящий в выжженной пустыне, принял в считанные годы 3 000 000 человек – удвоил собственное население! С очередями и трудностями – но все, бывшие нищие советские граждане, получили деньги на первые полгода и на обзаведение (до 10 000 долларов), какое-то жилье, курсы языка, какие-то работы. Ни один! – не остался без крыши, без денег – сразу! – без вещей на первое время, без медицинской помощи, без школ для детей. Упирались, мыли лестницы в переходах, помогали друг другу, но все оклемались и встали на ноги. А мы бросили за границами разваленной державы двадцать пять миллионов своих! Бросили, как собак! И вопим, что русская нация вымирает! Таки да. Судя по скотскому отношению к братьям – в вашем лице, доброхоты, и вымирает – начиная с мозга. Россия – огромная, с ее землей, с ее ресурсами, с ее нехваткой рабсилы не может принять русских из-за границ на родину?! Почему?! Денег нет?! Ложь!!! Денег русских в Америке лежат сотни миллиардов. Ума нет! И совести. нет! Чувства своего народа нет! А значит – нет и народа. И заметьте – никто в Россию не хочет. И русские не едут. Они-то знают, что к чему. Бардак, нищета, воровство, бандитизм. заедят, замордуют, замучат. Но вперед! – громить жидов, за то, что русским на русских насрать! Ублюдки – они ублюдки и есть... Вот что я вам скажу. Повесить всех евреев, в сущности, недолго. Вопрос: как это будет способствовать решению задач по улучшению жизни? Нигде так не живут.

15. Советские евреи давно ведь перестали быть народом. Русский язык, русская советская ментальность, советский атеизм, советская идеология, ассимиляция. Антисемитизм превратил русских евреев – боже, все уехали, сколько их там осталось-то?.. – в своего рода аморфную секту: на нас соответствующая печать и соответствующие поражения в реальных правах и возможностях. Ну, типа каста такая. И разве не забавно, как висят в соответствующих комнатах и коридорах КГБ-ФСБ портреты всех этих Урицких и Трилиссеров, основателей, понимаешь, конторы, куда теперь евреев на дух приказано не подпускать. Вы же знаете, как фюрер болезненно относится к еврейскому вопросу. Ну и как – много мышей наловили, расою чистокровные наши? Да у вас собственные ракеты с собственных лодок – и то не летят.

16. Генерал с большим носом, похожий на перекормленного вальта! Встать! Смирна! А вы знаете, что организатором и создателем Красной Армии является товарищ Троцкий? Еврей заледорубленный?
В элитные военно-морские училища евреев давно не принимают. То есть радио-инженером морским или механиком можно – но строевым командиром нельзя. По этому случаю еврей Розенбаум надел форму флотского военврача (как выпускник меда с военной кафедрой) и погоны аж полковника (как депутат Думы) и пришел поздравлять расою чистых лейтенантов с выпуском. Азохенвей! Ле хаим, господа офицеры! Одна из тайн русского флота – что адмирал Нахимов тоже был еврей. Указываемое энциклопедиями сын мелкого дворянина Смоленской губернии означает лишь, что отец его из кантонистов принял крещение и стал младшим офицером, что давало личное (не наследное) дворянство – с правом поступления также крещеных детей в военные училища. Однако жена Нахимова креститься отказалась категорически, сыновья на восьмой день подвергались обрезанию, и прожили они всю жизнь в гражданском браке – без венчания и без еврейского обряда. Ну и что?
17. Мнение о высокой интеллектуальности евреев сильно и злостно преувеличено. Я лично встречал среди них массу фантастических идиотов. Преувеличено и мнение о всеобщей интеллигентности. Это, может, в Ленинграде и Москве было много наинтеллигентившихся. А что касается наших парней со Жмэринки и Конотопа, шо ныне уси в Израиловке – эдаких жлобов любо-дорого поискать. И – на Брайтоне тоже, но эти зато спят спокойно. А есть масса замаскированных. На три четверти еврей, причем эти три четверти стоят иных пяти – а по паспорту, как гневно писал пролетарский писатель Бабель, русский. – такой русский, хучь в раввины отдавай. Кстати, если сравнить и общую, и летную, и физическую, и идеологическую подготовку русских и израильских летчиков – ребята, вы что, там авиация – элита элит, конкурс – сто на место, отсев жестокий, – т. е. парни таки да держат в руках судьбу и жизнь своей страны, буквально. А э т и что держат? Так-то.

Еврей – фрукт с оттяжкой. Ты его сожрешь если – а потом эта, ни с чего вдруг подохнешь. Это уж точно. Вы эта, православный если Библию дома имеете? Перечитайте чони-будь на ночь. Хоть Книгу царя Соломона.

Успокаивает.

Если еврей не лакей он гладиатор.

Михаил Веллер.

автор Beni Вт 22 Фев - 16:24:59

Супер,с иронией и со знанием материала...Молодец М.Веллер

автор Borys Ср 13 Апр - 9:32:27

Марьям Беленький - занимательное чтение

http://kitezh.onego.ru/islam.html

автор Лилия Вс 24 Апр - 18:17:53

Beni пишет:Супер,с иронией и со знанием материала...Молодец М.Веллер

100+

автор Borys Пн 25 Апр - 14:53:44

Интервью Владимира Познера

Владимир Познер: "Лучшие свои годы, свою молодость я отдал неправому делу"
20 лет назад знаменитый тележурналист в знак протеста против закручивания гаек покинул Гостелерадио СССР. Сегодня Владимир Владимирович является лицом Первого российского государственного телеканала.

Король и совесть российского телевидения Владимир Познер ныне лицо Первого государственного телеканала, и трудно поверить, что в Соединенных Штатах, благодаря довольно частому появлению его, тогда синеглазого красавца-брюнета с нью-йоркским произношением, в программах Теда Копполы, он приобрел известность гораздо раньше, чем в России. Еще сложнее представить, что впервые перед советскими телезрителями Владимир Владимирович появился лишь в 52 года - до этого был в СССР "персоной нон кадра". Выход на телеэкраны ему был закрыт из-за необычной биографии, "неблагозвучной" с точки зрения отечественных идеологов фамилии и категорического нежелания сотрудничать с известными органами.
Знаменитым в Союзе Познера сделал сенсационный телемост "Ленинград - Сиэтл", проведенный им совместно с Филом Донахью в перестроечном 85-м. Эта вошедшая в анналы трансляция произвела тогда эффект разорвавшейся бомбы - впервые не на кухне, а открыто, в телестудии, советские люди говорили о вторжении в Афганистан и антисемитизме, диссидентах и сбитом южнокорейском "боинге". В ту пору телевидение переживало золотой век: никогда - ни до, ни после - такой массовой и благодарной аудитории у него не было, но, схлынув, волна безудержной гласности и плюрализма мнений слизнула и большинство имен, вынесенных ею на гребень.

Владимир Познер (AP)

Владимир Познер - едва ли не последний из могикан, кто остался в строю и не растерял за минувшие четверть века авторитета, и пусть программа его нынче задвинута телевизионным начальством в нерейтинговое полуночное время, сохранив взыскательную аудиторию, жертвой повальной дебилизации ТВ она не пала. Думаю, обычных составляющих, как-то: интеллект, харизма, обаяние и приятный тембр ведущего - для подобного долгожительства мало - недостаточно даже уверенности зрителей, что журналист честен и справедлив, не уподобляется флюгеру и не навязывает им свое мнение. Чтобы так преданно служить профессии, нужен еще сугубо личный мотив, и у Владимира Познера, похоже, он есть...
Владимир Владимирович не скрывает, что очень долго не мог простить своего отца за то, что тот настоял в 1952-м на переезде семьи из Европы в СССР, за железный занавес, и до конца жизни так и не признал, что совершил ошибку. Кстати, каяться Познер умеет - во всяком случае, никто из его коллег фразу: "Я служил неправому делу" так часто, что это уже стало фольклором: "Лучше Познер, чем никогда", не повторяет.
Никита Сергеевич Хрущев, при котором журналистская карьера Владимира Владимировича и началась, со свойственной ему прямотой называл журналистов подручными партии, и Познер признает, что изрядно на подхвате у КПСС потрудился. Писал пропагандистские статьи, которые появлялись в разных странах за подписями местных журналистов, вещал на английском языке на радио "Голос Москвы" (правда, за океаном его политические комментарии мало кто слышал, потому что у американцев практически не было коротковолновых радиоприемников)... То, что он не врал, а говорил полуправду, смягчающим обстоятельством телеведущий отнюдь не считает, зато выбор между устроенностью, благополучием и журналистской порядочностью сделал намного раньше прочих - когда советские войска вошли в Афганистан. В 1979-м в интервью агентству "Ассошиэйтед Пресс" он заявил, что эта война славы Советскому Союзу не принесет (публично ее осудили только два человека - он и Андрей Сахаров), и о неприятностях, которые тогда обрушились на его голову, коллеги вспоминают до сих пор с содроганием.
Свою позицию Владимир Владимирович подтвердил и в Москве, когда в апреле 1991-го в знак протеста против закручивания гаек покинул Гостелерадио СССР, и через несколько лет в Соединенных Штатах, где на пару с Филом Донахью вел программу. Перед ежегодным возобновлением контракта президент кабельного канала "СNBС" пригласил ведущих в свой кабинет и принялся объяснять им, что они впредь говорить могут, а чего нет, но друзья его не дослушали: встали, ушли и больше не возвращались.
Мой собеседник талантлив во всем: он не только блестящий теле-, но и радиоведущий, а еще полиглот, автор прекрасных фильмов и книг. Отметив 70-летний юбилей, Познер снова всех удивил: в третий раз женился и начал серьезно, с преподавателем, изучать итальянский язык. У него трое внуков и, того и гляди, появится правнук - конечно же, такой человек мог бы найти себя и за пределами журналистики, в которой уже собрал три американских премии "Эмми" и столько же "ТЭФИ", но Владимир Владимирович даже мысли об этом не допускает.
Познер и сам не знает, в какой момент его 76-летней жизни судьба была к нему наиболее благосклонна - когда позволила появиться на свет 1 апреля 1934 года в Париже и быть крещенным в знаменитом Нотр-Дам де Пари, когда уберегла от сталинских репрессий или когда дала уникальный шанс реабилитироваться в собственных глазах. Пока счет ничейный: 25 лет он отдал советской пропаганде и столько же - настоящей, серьезной, правдивой журналистике, но впереди еще новый раунд и, даст Бог, не один...
"МНЕ ОЧЕНЬ НАСТОЙЧИВО ПРЕДЛАГАЛИ ПОСТУПИТЬ В РАЗВЕДШКОЛУ"

- Не скрою, Владимир Владимирович: рад вас приветствовать и наяву увидеть умные, ироничные глаза, в которые уже столько лет вглядываюсь по телевидению - сначала советскому, а затем и российскому. С большим удовольствием смотрю по воскресеньям вашу программу на Первом...
- ...спасибо...
- ...считаю вас гуру и одним из людей, благодаря которым демократия в России еще хоть немножко возможна. Итак, ваша мать Жеральдин Люттен - француженка, отец - сын русских эмигрантов, еврей, поэтому в ваших жилах течет поровну французской и еврейской крови. Эта смесь в вас бурлила или взаимодействие двух национальностей, двух культур проходило достаточно спокойно?
- А почему (смеется) в прошедшем времени? - я еще жив.
- Еще, значит, бурлит?
- Ну, конечно.
- Кем же вы больше себя ощущаете?
- Безусловно, французом.
- Даже живя в России?
- (Смеется). В России я чувствую себя французом особенно.
- Вас помотало по свету: Франция, Соединенные Штаты, Советский Союз - где вам жилось легче?
- Вопрос не в легче, а в том, где ты себя чувствуешь дома, - это такая тонкая вещь, неуловимая. Она причем не политическим устройством определяется, а сотнями мелочей: тем, как люди ходят, общаются, улыбаются, жестикулируют, что едят и какую музыку слушают. Это, иными словами, миллион подробностей, на которые не обращаешь внимания, пока они есть, а когда их почему-либо лишаешься, вдруг понимаешь, что утратил дом, так вот, для меня дом - это Франция.
- Вы родились в Париже, а в конце 52-го года семья перебралась...
- ...в СССР.
- Не самое, честно говоря, лучшее время для переезда...
- Пожалуй, одно из самых плохих. Нам повезло, что через два с небольшим месяца умер Сталин - иначе, думаю, все бы сложилось трагически.
- О том, что последовали за родителями, не сожалели?
- Одно время я твердо решил, что уеду назад, - сильно скучал по Америке, но это не было связано с политикой, потому что отец воспитал меня в очень просоветском, просоциалистическом духе.
- Он был марксистом?
- Не знаю, как это назвать, но был убежденным сторонником Советского Союза, и, как потом я узнал... В общем, отец сотрудничал с советской разведкой, многим рисковал и делал это из сугубо патриотических соображений: кадровым агентом не был, никаких денег за переданную информацию не получал. Ну что вам сказать?
- Так уж случилось...
- Да, совершенно верно.
- Обычно, когда кто-либо из родителей играет в шпионские игры, его связи, контакты впоследствии переходят к детям. К вам "оттуда" не приходили, не приглашали работать?
- Мне очень настойчиво предлагали поступить в разведшколу.
- Да? В Советском Союзе?
- Разумеется, а потом представители КГБ на меня сильно давили, склоняли к сотрудничеству. Я отказывался, и это одна из причин, по которой очень долго, более 30 лет, был невыездным - органы таким образом решили меня наказать.
- Нескромный вопрос: почему в те годы, когда для многих это было честью, вы от сотрудничества с разведкой отказывались?
- Видите ли, о чести представления у меня другие - мне такого рода занятие никогда не казалось достойным (не говоря уж о том, что по характеру я не разведчик и хорошо это понимал). Вообще, такая работа меня не прельщала, а стучать на своих товарищей по университету и подавно было немыслимо, так что я никогда не считал разведчиков, вернее, гэбистов, героями, нет!
- Вы окончили биолого-почвенный факультет МГУ по специальности физиология человека...
- Да, тогда это был биолого-почвенный факультет, а позже он разделился на биологический и почвенный.
- Что познание человеческой физиологии дало вам в дальнейшем?
- Очень много - естественно-научное образование, представление о том, как устроены и человек, и животный мир, кругозор расширяет значительно. Нисколько не жалею о том, что окончил именно биофак, хотя где-то к концу третьего курса понимал, что ученого из меня не будет, - не те мозги. Мог уйти, но не стал этого делать, и очень рад, что на полпути не отступил.
"ЛИТЕРАТУРНЫЙ СЕКРЕТАРЬ МАРШАКА - СКАЗАНО ГРОМКО: НА САМОМ ДЕЛЕ Я БЫЛ ПИСАРЕМ"
- После университета Самуил Яковлевич Маршак, на стихах которого воспитывалось не одно поколение советских детей, пригласил вас стать его литературным секретарем...
- Было такое, да.
- За какие такие заслуги признанный мэтр остановил выбор именно на вас?
- Это таинственная на самом деле история... Где-то к четвертому курсу я увлекся переводами английской поэзии на русский язык, причем поэзии определенной - елизаветинского времени, то есть первой четверти ХVII века. Окончив биофак, я продолжал этим заниматься как хобби, а зарабатывал переводами медицинскими и биологическими, научными.
- Так и Маршак же, помнится, Бернса переводил?
- Не только Бернса - много кого. Конечно, об этом я знал, и каким-то загадочным образом (до сих пор не в курсе, как, от кого) мои черновики попали к нему. Короче, в один прекрасный день (он действительно был прекрасным!) у меня дома раздался телефонный звонок и скрипучий женский голос спросил, Владимир ли Владимирович у телефона. "Да", - я ответил. "Меня зовут Розалия Ивановна, я звоню по просьбе Самуила Яковлевича Маршака - он бы хотел с вами встретиться".
- Розалия - да еще и Ивановна...
- Она (экономка классика) была рижской немкой: во время войны, если бы не Маршак, ее могли расстрелять, - он спас ей жизнь. Для меня это было как... ну, если бы Бог меня пригласил. Пришел я к нему и услышал: "У вас есть определенные способности, но вы совершенно не владеете техникой перевода". Самуил Яковлевич предложил мне взаимовыгодный обмен: я становлюсь его литературным секретарем, а он иногда будет обсуждать мои вопросы со мной.
Литературный секретарь, правда, сказано громко: на самом деле я был писарем - просто отвечал на множество писем, приходивших к нему из разных стран, поскольку мог это делать на нескольких языках. Впрочем, внакладе я не остался. Во-первых, Маршак часто читал мне свои новые переводы - Самуилу Яковлевичу было очень важно услышать то, что он написал, а не только глазами увидеть текст, а во-вторых, смотрел мои переводы и какие-то вещи подсказывал. В конце концов, наступил день, когда я от него услышал: "Вот эти вещи можете смело печатать".
- Маршак, на ваш взгляд, крупной был личностью, мощное влияние на вас оказал?
- Мощное - не то слово: благодаря Самуилу Яковлевичу я совершенно заново постиг русскую литературу, вообще литературный труд, не говоря уж о том, что к нему приходили совсем еще молодые Евтушенко, Ахмадулина, Вознесенский. Они читали ему свои стихи, и мне было позволено сидеть тихо в углу и слушать, а кроме того, он очень дружил с Твардовским. Именно там, у Маршака, впервые была прочитана поэма Александра Трифоновича "За далью - даль", и опять-таки мне было позволено слушать, так что благодаря Самуилу Яковлевичу я невероятно много узнал. Вообще, личность это была необыкновенная, я бы сказал, выдающаяся - все-таки он знал Толстого...
- Какая прямая связь - от Толстого да к вам, а Маршак - связующая как бы ниточка...
- (Смущенно). Так получилось...
"ДОЛГОЕ ВРЕМЯ Я БЫЛ УБЕЖДЕННЫМ СТОРОННИКОМ СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ И РАЗОЧАРОВАНИЮ В НЕЙ ВНУТРЕННЕ СОПРОТИВЛЯЛСЯ"
- Вы, я читал, сожалеете, что лучшие годы потратили на пропаганду Советского Союза...
- Да, так и есть.
- В чем же она, эта пропаганда, в вашей интерпретации заключалась?
- Понимаете, я работал в учреждениях, созданных с определенной целью, а именно - пропагандировать, то есть показывать Советский Союз с наилучшей, разумеется, стороны. Сначала это было Агентство печати "Новости", затем - журнал Soviet Life, который издавался в обмен на журнал "Америка", потом журнал "Спутник" - единственное успешное коммерческое советское издание, продававшееся за рубежом. Позднее я уже оказался на Иновещании Гостелерадио СССР (опять-таки рассчитанном "на туда"), а задача пропаганды очень простая - показывать только и главным образом позитив, убеждать читателя, слушателя или зрителя в том, что все обстоит именно так и не иначе. Естественно, это была или ложь, или полуложь, которая, в общем-то, хуже лжи...

- Вы понимали это?
- Не сразу. Осознавал, что далеко не так все прекрасно, как нам хотелось бы, но отдавал также отчет себе в том, что это происходило не в лаборатории, а в реальной стране с очень сложной, драматической, а подчас и трагической историей. Поэтому какие-то вещи я принимал и даже оправдывал: мол, чего же ты хочешь? - иначе и быть не может. Долгое время я все-таки был убежденным сторонником советской власти, и мое разочарование в ней (то, что я называю прощанием с иллюзиями) происходило очень медленно - я этому внутренне сопротивлялся, потому что, если во что-то ты веришь, всячески этой вере пытаешься найти оправдание.
Первым тяжелым ударом стал для меня 68-й год, Пражская весна, но я все равно находил этому оправдание, дескать, Запад на самом деле нисколько не жалеет о том, что Советский Союз и страны Варшавского договора вошли в Прагу, напротив - он рад этому вторжению как доказательству того, что социализм с человеческим лицом невозможен. Постепенно мне пришлось признаться себе, что защищать это больше я не могу, что я потерял веру, - в конце концов, вышел из партии (гораздо раньше многих других!) и ушел с телевидения.
- Интересно, а у вас не было в те времена какого-то раздвоения личности, вы не были сами себе ненавистны?
- (Грустно). Порой да, был... Когда мой отец с мамой второй раз отправились работать в Германию, в нашу квартиру въехал ваш однофамилец Иосиф Давыдович Гордон: это был близкий друг моего отца по Франции, вернувшийся в Советский Союз в 36-м году (нашел когда возвращаться!). Иосиф Давыдович женился на Нине Павловне, а в 37-м, как английского шпиона, его посадили и дали ему 25 лет. Вышел он по реабилитации, и совершенно случайно они с папой столкнулись, ну а поскольку Гордону с женой негде было жить вообще, отец предложил нашу квартиру: мол, последишь заодно за молодым человеком. Благодаря Иосифу Давыдовичу я подробно узнал о сталинских лагерях...
- Он все вам рассказывал?
- Да, причем упорно звал меня Генрихом. Я спросил, почему. "Понимаете, - объяснил он, - когда я жил в Париже, случайно натолкнулся на учебник русского языка для французов, и там есть такой диалог: "Здравствуйте. Как поживаете?" - говорит один персонаж, а второй отвечает: "Благодарю вас, Генрих. Я здоров". Иосиф Давыдович грустно улыбнулся: "Всегда мечтал, чтоб какой-нибудь Генрих спросил меня, как я поживаю, а я так мог бы ответить, но, поскольку этого не случилось, Генрихом будете вы".
"Генрих, - произнес он однажды, - не дай Бог, чтобы когда-нибудь случилось так, что вы утром встанете, пойдете в ванную комнату побриться и почистить зубы, и вам захочется плюнуть в свое отражение". До этого не дошло, но моменты были очень тяжелые, поэтому и утверждаю, что лучшие свои годы, свою молодость отдал неправому делу, и оправдания типа: "Я этого сначала не понимал" и так далее мало кого должны волновать. Факт тот, что я это делал, о чем сожалею.

Все это сыграло в моей дальнейшей жизни определенную роль, потому что, если бы я не прошел через, прямо скажу, страдания, вряд ли бы вышел на то, на чем сегодня стою. В результате я принял твердое решение никогда не быть членом какой-либо партии, не служить, не работать ни на какое государство, ни на какое правительство, а быть журналистом, то есть всегда помнить, что у меня есть обязательства (или долг, или ответственность) перед аудиторией, и говорить правду. Разумеется, как всякий человек, я могу заблуждаться, но одно дело - ты заблуждаешься, а другое - сознательно лжешь: это разные вещи.
"Я НЕ ЯВЛЯЮСЬ ШТАТНЫМ РАБОТНИКОМ ПЕРВОГО КАНАЛА, И НИКТО, БУДЬ ОН ХОТЬ ПРЕЗИДЕНТ, НА КОВЕР МЕНЯ ВЫЗВАТЬ НЕ МОЖЕТ"
- "На мой взгляд, - вы заметили, - российские времена почти всегда оставались темными, тяжелыми и страшными, и туда мне совсем не хочется. Даже в русских народных сказках не нахожу близких себе персонажей: единственный человек, перед которым преклоняюсь, - Пушкин, однако он, извините, не русский"...
- Ну, так и есть!
- Нынешнюю Россию при этом вы охарактеризовали так: "Это все еще советская Россия"...
- Конечно.
- Что сегодня с этой огромной и малоуправляемой, судя по всему, страной происходит, почему так трудно в ней приживается демократия (если вообще приживается)?
- Думаю, что все-таки приживается, а трудно потому, что на то есть много причин. С одной стороны, почему я страну называю советской? Потому что люди, которые ею в разных местах и на разных уровнях руководят, в подавляющем большинстве рождены в Советском Союзе...
- ...и советским обладают менталитетом...
- Да, уж такие они есть, и отрубить свой хвост никому из них не удается.
- А хочется?
- Может, кому-то и невтерпеж - например, у Бориса Николаевича Ельцина, которого я хорошо знал, такое желание было. У меня было с ним замечательное интервью, и я спросил: "Борис Николаевич, а вы демократ?". - "Нет, - он сказал, - как я могу быть демократом? Вы же знаете, в какой стране я родился и вырос, знаете, членом какой партии я являлся... Надеюсь, что, общаясь с демократически ориентированными людьми, научусь этому, но, конечно, я не демократ". Это был умный и честный ответ, и он в отличие от многих измениться хотел. Это с одной стороны, а с другой - есть страна с огромной историей, в которой нигде и никогда не просматривалась демократия, поэтому и полагаю, что потребуется два-три поколения, чтобы она возникла. Сегодня то тут, то там какие-то зачатки ее просматриваются, но утверждать, что Россия - демократическое государство, на мой взгляд, нельзя.
- Тем не менее тот факт, что вы (единственный, увы, ведущий на Первом канале) имеете сегодня прямой эфир, свидетельствует о том, что все-таки что-то, где-то, робко...
- Да (улыбается), именно так, как вы говорите. Естественно, я в привилегированном нахожусь положении - по нескольким причинам.
- По каким?
- Во-первых, у меня три гражданства: Соединенных Штатов, Франции и России.
- Гражданин мира фактически...
- Ну, я имею в виду аспект юридический, и в любой момент могу сказать (делает воздушный поцелуй): "Бай-бай!", и до свидания. Это дает мне определенную независимость, а кроме того, за годы работы и в России, и в США я все-таки довольно много заработал. Не олигарх, как вы понимаете, но достаточно обеспечен, чтобы не бояться потерять работу. Я знаю: что бы со мной ни случилось, мои близкие будут в порядке - это тоже дает возможность быть независимым.
- Что очень важно!
- Конечно. В отличие от людей, с которыми вместе работаю, я не являюсь штатным работником Первого канала, и никто, будь он хоть президент, на ковер меня вызвать не может. Все они отдают отчет, что этот номер со мной не пройдет. У меня нет страха - это им ясно, как и то, что я не разрушитель. У меня нет желания всем показать кукиш, у меня совершенно другая цель - работой своей я хочу заставить зрителя думать. Думать!
- Благородная цель...
- А никакой другой не имею. Я же не оппозиционер, готовый на все, чтобы насолить власти, мне это не интересно, что понимают и Медведев, и Путин. С Путиным, кстати, я дважды встречался и говорил по часу: он в курсе, что я не согласен со многими вещами, происходящими сегодня в России, и в значительной степени с его политикой, но это совсем другое.
- Он с уважением относится к тому, что вы не приемлете его линию?
- Да. (После паузы). Да. Я не кричу про "кровавый режим" - это бред, которым иные занимаются люди... Повторяю: у меня нет никакого желания разрушать, наоборот, хочется создавать, однако, естественно, они всегда настороженно смотрят на то, что я делаю на телевидении, особенно на мои порой чересчур острые "прощалки", хотя при этом меня не трогают.
"ВЗАМЕН ФОРМАЛЬНОЙ ЦЕНЗУРЫ В ВИДЕ ЦЕНЗОРА СО ШТАМПОМ, С КРАСНЫМ ИЛИ СИНИМ КАРАНДАШОМ, ПРИШЛА ДРУГАЯ, ГОРАЗДО БОЛЕЕ ТОНКАЯ"
- Вы говорите: "У меня нет страха"...
- ...нет, подтверждаю...
- ...а в одном из интервью как-то признались: "В последний раз я испытал профессиональный страх в день путча, но я преодолел его и с тех пор не боюсь". Ну и вторая цитата: "Вернулся страх, понимаете - тот генетический страх, который давно-давно живет в людях советских и который на какое-то время исчез"...
- Это правда - противоречия тут нет.
- Страх, значит, вернулся?
- Конечно, и хотя у меня его нет, на генетическом уровне он присутствует. Отсюда, например, самоцензура - взамен формальной цензуры в виде цензора со штампом, с красным или синим карандашом, пришла другая, гораздо более тонкая. Вообще, в отношении средств массовой информации налицо определенный цинизм: чем меньше аудитория, тем больше свободы. "Новая Газета", к примеру, которая является абсолютно оппозиционной, или такой журнал, как The New Times, могут публиковать черт-те что - да ради Бога! Сколько у них читателей? Три, пять? - словом, совсем мало.
- Театр на Таганке в советское время тоже не закрывали...
- Тем не менее спектакли сплошь и рядом им запрещали - далеко не все можно было ставить...
- ...но не закрывали...
- Зато держали вот так (показывает кулак), а тут - пожалуйста. Возьмите "Эхо Москвы" - сколько у него в России слушателей? Ну, если очень поднатужиться, миллиона полтора наберется - все!
- Тоже немало...
- Когда население 144 миллиона, это капля в море - поэтому на их фронду смотрят сквозь пальцы: пускай говорят! Но как только вы переходите к такому средству массовой информации, как федеральные каналы, где счет идет уже на десятки миллионов, начинается жесткий контроль: этого нельзя, того не обсуждать, сего не затрагивать, такого-то не приглашать... Это своего рода цензура плюс понимание сотрудниками, что деваться-то особенно некуда. Они как думают: "Если что-нибудь не то сделаю, уволят, и что дальше, как же я буду?". Тут уже возникает страх и самоцензура, а в 91-м я испугался не шутейно, потому что гэкачепистский путч случился 19 августа, а 22 сентября мы с женой должны были ехать в Штаты, где я собирался работать с Филом Донахью, с ним делать программу, и я понимал, что все...
- ...какой там Фил Донахью?
- Что вы - КГБ, армия, партия и правительство объединились, чтобы недвусмысленно заявить: все, перестройка закончилась, а телефон просто разрывался, разные иностранные компании просили моего комментария. Мысль была одна: "Сейчас вот скажу все как есть и поеду совсем не в ту сторону, куда рассчитывал, а в другую". Ушел я, короче, из дому и часов шесть бродил по Москве - вот тогда-то и понял: если промолчу, захочу плюнуть в свое зеркальное отражение. Вернулся домой, предупредил жену, что должен сказать... Она вздохнула: "Ты прав", - и все пошло своим чередом. Конечно, тогда страх прошел, я преодолел его, и, к счастью, все обошлось, но могло быть и по-другому.
- Когда в Киеве началась "оранжевая революция", вы надели на себя оранжевый галстук - почему?
- Вы знаете, объяснить такие вещи непросто. Я не сомневался: реакция на это последует, но мои симпатии были на стороне "оранжевой революции". Я не относил себя к большим поклонникам Виктора Ющенко или Юлии Тимошенко, но все-таки то, что происходило - я все равно говорю на русский лад, пусть уж меня простят! - на Украине, это были настоящие выборы, и тоже в стране абсолютно советской...
- В менее все же советской...
- Выходит, что в менее, и это продолжается, чему подтверждением последние президентские выборы... Да, осенью 2004-го к каким-то вещам можно было придраться, но это были народные демократические выборы, и пускай лично я бы голосовал за другого - не в том дело: неназойливым путем мне хотелось дать всем понять, что это поддерживаю...
"БЕЗ ГОРБАЧЕВА МОЕЙ КАРЬЕРЫ ВООБЩЕ НЕ БЫЛО БЫ"
- Вы, знаю, любите Горбачева и покойного Александра Николаевича Яковлева - это так сегодня немодно...
- Наверное, но модно или нет, мне все равно. Я очень признателен Михаилу Сергеевичу, без которого моей карьеры вообще бы не было, потому что телемост...
- ...с Донахью...
- ...который меня, собственно, и открыл, был моим первым появлением на советском телевидении. Я очень хорошо знал Александра Николаевича Яковлева и ставлю его чрезвычайно высоко, в чем-то даже выше Михаила Сергеевича, но все равно решение было за Горбачевым, хотя многие вещи, относящиеся к его времени, я не приемлю. Меня оттолкнули от Михаила Сергеевича и кровопролития, которые случились в Баку, в Тбилиси и в Вильнюсе, и назначение вместо либералов, демократов всяких Янаевых, и прочее, тем не менее я очень ему благодарен. Мы хорошо с ним знакомы, он человек, конечно же, редкого обаяния, и, кто бы там что ни говорил, настоящая историческая фигура, на века.
- Недавно на церемонии вручения "ТЭФИ" вы благородно осмелились выразить благодарность Горбачеву и Яковлеву за то, что они сделали для появления в СССР демократии, однако порыв ваш был подвергнут цензуре - ни слова в эфир не просочилось...
- Да, это не показали.
- Вы расстроились?
- Я разозлился - чего там расстраиваться? Понимаете, я получал "ТЭФИ" за личный вклад в развитие российского телевидения и хотел спасибо сказать людям, которые позволили мне это сделать, а уж, конечно, Михаил Сергеевич и Александр Николаевич сыграли тут ключевую роль. То, что слова мои вырезали, - инициатива, уверен, снизу: никаких указаний на этот счет сверху никто не давал. Мне потом говорить стали: "Вы знаете, времени не было...", разные выискивали причины, но звучало это все глупо!
- Вас такими отговорками не проймешь, да?
- Я все-таки профессионал и вижу, где действительно причины, а где настоящий идиотизм. Сказался глубоко сидящий страх: Горбачев сегодня вроде бы не в фаворе, давайте-ка лучше слова Познера на всякий пожарный выбросим, потому что за то, что вырезали, ничего особенного не будет...
- ...а вот если покажем, может влететь...
- А вдруг - мало ли что? От этого, честно говоря, просто тошнит.
- Возвращаясь к вашей программе "Познер" на Первом канале - мне рассказывали, что его генеральный директор Константин Эрнст дал якобы вам список людей, которых ни при каких обстоятельствах показывать нельзя...
- Нет, это не соответствует действительности. До прихода к власти Путина я делал программу "Времена": она была настоящая, живая, в ней обсуждались актуальные проблемы...
- ...была дискуссия...
- ...но когда Путин стал, так сказать, вводить вертикаль власти, это коснулось много чего, в том числе и средств массовой информации. Постепенно становилось все труднее и труднее, во-первых, затрагивать какие-то темы, а во-вторых, говорить какие-то вещи, и программа перестала мне нравиться. В эфире она просуществовала восемь лет, после чего я пошел к Константину Львовичу и сказал: "Давайте ее закроем - больше я делать ее не хочу". Он согласился, и взамен я предложил другую. Кстати, "Познер" - это его название...
- ...очень удачное, на мой взгляд...
- Да, коротко и понятно, кто и что. Я Эрнсту прямо сказал: "Давайте договоримся на берегу. Если есть люди, - а полагаю, что они есть! - которых мне приглашать нельзя, потому что допустить их появления в эфире Первого канала вы не можете, назовите их имена. Если я с этим соглашусь, то есть пойду на такой компромисс, считаем, что мы ударили по рукам, но дальше список расти не будет: а вот еще этот, еще тот... - договор дороже денег". И Эрнст перечислил (вернее, я это сделал сам) шесть фамилий.
- Каспаров, Лимонов, Немцов...
- Извините, но ни вам, ни кому-то другому назвать этих людей не могу. Мы условились, а я соблюдаю такие вещи свято. Должен сказать, что и он абсолютно - по крайней мере, пока! - этой договоренности следует, а судя по тому, что сейчас происходит, думаю, этот список будет еще сокращаться.
"ЭРНСТ НА ГОЛОВУ ВЫШЕ ВСЕГО ТЕЛЕВИЗИОННОГО РУКОВОДСТВА НЕ ТОЛЬКО БУКВАЛЬНО, В ПРЯМОМ, НО И В ПЕРЕНОСНОМ СМЫСЛЕ"
- Хм, а что сейчас происходит?
- То, что на телевидении стало возможно некоторые вещи говорить и приглашать тех, о ком и думать полтора-два года назад было нельзя.
- Это связано с укреплением на президентском посту Медведева?
- Безусловно.
- И что, ситуация и дальше будет, по-вашему, улучшаться?
- Я полагаю, что да.
- Медведева вы считаете более либеральным, чем Путин?
- Ну, быть либеральнее Путина очень легко (смеется) - для этого каких-то особых качеств не требуется. Медведев просто из другого поколения.
- Уже менее советский, правда?
- Менее гораздо. Все-таки он не служил в органах, получил юридическое образование - это другой человек, и я говорю сейчас не о симпатии или об антипатии к нему, а констатирую факт.
- У него, на ваш взгляд, есть шанс вновь стать президентом России?
- Да.
- Он позиционирует себя уже отдельно от Путина?
- Да.
- И чем дальше, тем больше будет, по-вашему, отдаляться?
- Полагаю.
- Вы хотели бы этого?
- Да.
- Возвращаясь к гендиректору Первого канала: Эрнст - толковый руководитель?
- Не просто толковый, а в определенном смысле выдающийся - поразительно образованный, начитанный, успевающий за всем следить. В нем два человека сидят: безумно талантливый, творческий, понимающий телевидение, как, на мой взгляд, никто, и высокопоставленный государственный чиновник, и эти два Эрнста...
- ...как-то уживаются?
- ...сталкиваются, постоянно сталкиваются! Ему очень трудно порой приходится, потому что, с одной стороны, он понимает: да, вот оно, настоящее, а с другой - одергивает себя: пока этого нельзя. Эрнста я высоко ценю, он сложная личность.
- А кто сказал, что он должен простым быть?
- Вообще, эти так называемые простые мало мне интересны. Понимаете, я от него не завишу, Эрнст от меня тем более, так что это не тот случай, когда у меня есть начальник и я пою ему дифирамбы, - не делаю этого никогда. Просто отдаю ему должное и считаю, что он на голову выше всего телевизионного руководства, которое в России есть, - не только буквально, в прямом, но и в переносном смысле.
- Мне не дают покоя шесть фамилий, озвучить которые я не прошу...
- Можете и просить - толку не будет.
- Да, вы порядочный человек, я это ценю, но если бы договоренность почему-либо утратила силу, кого-то из этой шестерки вы пригласили бы?
- Да.
- Или все шестерых?
- Пятерых.
- Понятно. Это все интересные люди?
- Да, безусловно.
- Скажите, а вот у вас политическая самоцензура есть?
- Нет.
- И вы никогда не бьете себя по рукам?
- Нет, я только... Знаете, в 30-х годах в Соединенных Штатах Америки был член Верховного Суда Оливер Уэнделл Холмс-младший, так вот, он как-то сказал: "Даже самый строгий, охраняющий свободу слова закон не сможет защитить человека, который умышленно крикнет в переполненном театре: "Пожар!!!" и вызовет панику". Это ограничение свободы слова? Да, но называется оно ответственностью. Я все время пытаюсь доказать, что воля и свобода - разные вещи: воля - что хочу, то и ворочу, а свобода - штука ответственная. Самый безответственный человек - раб, от которого ничего не зависит: за него отвечает хозяин, а самый ответственный - он же и самый свободный, и я понимаю, что в ответе перед людьми, которые меня смотрят и слушают.
- Вы это имели в виду, когда в одном интервью заметили: "Мы плохо понимаем, что такое свобода"?
- Да, ну конечно.
"ОЛИГАРХОВ В РОССИИ БОЛЬШЕ НЕТ"
- На ваш взгляд, хоть какая-то цензура сегодняшнему телевидению нужна?
- Нет.
- Оно что же - само набрасывает платок на свой роток?
- Именно, и в этом нет ничего хорошего, но если вы считаете самоцензурой мое решение не кричать: "Пожар!" в битком набитом театре, тогда мы говорим о разных вещах. Самоцензуру только страх порождает, а ответственность - это совсем другое.
- Вы заявили: "Для журналиста существует лишь одно табу - на ложь"...
- Ну да!
- Сегодня по-настоящему независимые журналисты в России есть?
- Наверное - смотря опять-таки, как понимать независимость. Естественно, ты зависим всегда от хозяина, от начальника, от рейтинга - так уж устроена жизнь, но если понимать "независимый" в истинном значении этого слова, то да, журналисты такие есть, хотя обстоятельства этому не способствуют. Мои коллеги, во всяком случае, работающие в "Новой Газете" и на радио "Эхо Москвы", независимы.
- 14 лет вы были президентом Академии Российского телевидения и как человек, знающий эту кухню изнутри, сказали: "Сегодня российский телеэфир представляет собой причудливую смесь, состоящую из окровавленных тел, нескончаемой стрельбы, рассчитанного на интеллект больного лабрадора юмора, бодряческого, перебиваемого душераздирающими криками пытаемых садистами людей, смеха и пошлых до тошноты интервью с так называемыми звездами". Какое же у этого телевидения будущее?
- У того, которое вы только что обрисовали, будущего нет - оно неизбежно умрет.
- Я вот подумал: какое прекрасное ТВ родилось на волне перестройки...
- Да, оно очень интересное было, но давайте не забывать вот о чем: то телевидение пришло с гласностью, благодаря чему журналисты оказались на передовых позициях и вообще героями стали страны. Вспомните: "Взгляд"...
- ..."До и после полуночи"...
- ..."Телевизионную службу новостей" - ТСН...
- ...ленинградские программы "600 секунд" и "Пятое колесо"...
- У журналистов возникло тогда ощущение, что они, так сказать, мессии, что они спасают страну, что они рыцари на белом коне, но это глубокое заблуждение.
- Чуть-чуть понесло?
- Не чуть-чуть, а как следует, и в результате это очень журналистике навредило, потому что журналист - он не первое, не второе и не третье, у него есть одна обязанность: информировать, а не высказывать непременно собственное мнение по тому или иному поводу - понимаете?
- Понимаю...
- Я говорил Тане Митковой: "Танечка, ну не надо в новостной программе демонстрировать свое отношение". Она сразу: "Как? Почему?". - "Да потому, - объяснял я, - что так строится английская журналистика, американская". - "Но мы же в России живем", - отметала она мои доводы, и это правда, тут не поспоришь. Они исповедовали совершенно другой подход, и то телевидение все-таки было телевидением мнений, хотя эти мнения были очень важны для населения, никогда ничего другого не слышавшего.
- Требовалось выпустить пар...
- Да, но это была очень своеобразная журналистика - она не ставила себе целью информировать, показывать: этот так думает, тот так, еще кто-то эдак и вот вам картина - дальше соображайте сами, а теперь необходимо, чтобы в России (на Украине, я думаю, тоже) появилось настоящее общественное телевидение, эдакое отечественное "Би-би-си", которое не нуждается и не зависит: не нуждается в рекламе и не зависит от власти...
- ...а также от олигархов...
- Олигархов нет больше, послушайте! Олигарх, если по-настоящему, это человек, который не только богат, но и имеет власть, а в России эти люди имеют сегодня деньги, - да! - которыми могут на что-то как-то влиять, но политических рычагов у них нет.
- В Украине пока не так...
- Это я знаю, но все-таки общественное телевидение, которое существует в 49 странах: по всей Европе, в Соединенных Штатах, в Канаде, в Японии, Гонконге, - вот оно может быть флагманом. Конечно, помимо него, должно быть коммерческое ТВ - главным образом, как мне кажется, такое, которое зритель заказывает пакетами (хочу смотреть то, то, то и за это плачу). Такое телевидение тоже жить будет, и, кстати, "НТВ-плюс" в этом смысле довольно удачная штука, а вот то, что вызывает у меня отторжение (и мои довольно резкие слова актуальности не потеряли), - это совершенное оглупление, отупление, оболванивание народа...
- Сознательное?
- Мне трудно об этом судить, я не думаю, что сидят какие-то дяди и говорят: "Вот как бы еще сильнее народ оболванить?".
- С другой стороны, чем больше человек болван, тем меньше он думает о политике, правда?
- Возможно... Как мне кажется, все очень просто: коммерческое телевидение нуждается в рейтинге, поскольку рекламное время тем дороже, чем больше аудитория смотрит ту или иную программу, а значит, моя задача - поиск общего знаменателя, того, что способно как можно больше людей зацепить...
- То есть ставку приход

автор **Kim** Пн 25 Апр - 15:51:02

Уважаю Познера. Всегда читаю и смотрю с большим интересом.

автор Лилия Ср 27 Апр - 2:45:38

Спасибо, Borys! Интересное интервью с замнчательным человеком!
Оказывается у него есть свой Персональный сайт Владимир Познер. http://vladimirpozner.ru/ Очень интересно!

автор Borys Сб 7 Май - 17:57:42

*Нобелевские украинцы*

Мне на глаза попалась статейка "Украина гордится своими нобелевсkими лауреатами"
Зачитываю фамилии украинских лауреатов:

1952 - Зельман Ваксман
1966 - Шмуэль Агнон
1971 - Саймон Кузнец
1981 - Роальд Гофман
1992 - Георгий Шарпак

Видал бы бедный Нобель
Какой у хлопцев шнобель…

автор **Kim** Вс 8 Май - 13:42:41

автор Лилия Вс 8 Май - 19:23:13

автор Лилия Вс 8 Май - 22:17:14

Интересный сайт-блог http://galiullin.ru/blog/
я вот никак не уйду, читаю све подряд!;)
http://galiullin.ru/blog/manipulyaciya-zhivymi-lyudmi/
Манипуляция живыми людьми
"... ... вот что писал выдающийся психотерапевт, основатель школы гипноза и мудрый человек Милтон Эриксон:

«Меня обвиняли в манипуляции пациентами, и в ответ на это я сказал следующее: каждая мать манипулирует своим младенцем, если она хочет, чтобы он жил. Каждый раз, когда вы приходите в магазин, вы манипулируете продавцом, чтобы сделать нужную покупку. И когда вы приходите в ресторан, вы манипулируете официантом. А учитель в школе манипулировал вами, заставляя учиться читать и писать. Фактически, жизнь представляет собой одну большую манипуляцию – она состоит из нее целиком…»

То есть каждое действие, направленное во внешний (да и внутренний) мир – манипуляция. Правда, в большинстве случаев мы манипулируем неосознанно. Улыбаемся встречному, побуждая его улыбнуться в ответ. Протягиваем руку, чтобы поздороваться (пробовали когда-нибудь не пожать протянутую ладонь?). Говорим мимоходом «прекрасно выглядишь!» – и чуть-чуть поднимаем собеседнику настроение. Все это мы делаем, как правило, на автомате.

Другое дело, когда мы понимаем – сейчас я кое-что скажу, и собеседник отреагирует вот так. А если скажу это, он поведет себя иначе. Я могу косвенно управлять его поведением. Я манипулирую им.

Таким образом, есть манипуляции СОЗНАТЕЛЬНЫЕ и НЕОСОЗНАННЫЕ. И если кто-то гордо заявляет: «Я никогда не манипулирую!» – он врет. Манипулирует еще как.

Выделим для манипуляций еще 2 критерия: ВО БЛАГО – ВО ВРЕД и УМЕЛЫЕ – НЕУМЕЛЫЕ.

Когда хирург берет скальпель, вырезает у пациента опухоль и тем спасает ему жизнь – он действует во благо. Когда скальпель хватает сумасшедший маньяк и вырезает у ближнего что-нибудь нужное – он действует во вред. Хотя скальпель может быть тем же самым. Скальпель это инструмент, как и любая психологическая техника, и у него нет Кодекса Чести. Он никогда не давал клятвы Гиппократа. Все зависит от того, в чьих он руках.

В теме «во благо или во вред» есть небольшой, на первый взгляд, аппендикс, ответвление. Это вопрос «КОМУ во благо?» Ведь и маньяк в каком-то смысле действует во благо – во благо себе, удовлетворяя свои насущные потребности. Но здесь мы рискуем завязнуть в дебрях философии, поэтому пусть каждый решит этот вопрос для себя. Я же ссылаюсь на здравый смысл, Уголовный кодекс, 10 заповедей и хорошее правило «моя свобода заканчивается там, где начинается свобода другого».

Идем дальше. Скальпелем тоже нужно уметь пользоваться. Врачи этому учатся много лет. Даже самые добрые, но неумелые руки могут организм повредить и навырезать помимо опухоли что-нибудь еще. Неуклюжие манипуляции вызывают отторжение и раздражение.

Вот по этой оси координат и нужно двигаться – если без манипуляций никак, лучше манипулировать во благо и делать это умело.
... ... ..."

автор Лилия Вс 8 Май - 23:07:49

Синдром школьного дневника
ПОНЕДЕЛЬНИК

Как вы чувствуете себя в 1-й день недели, друзья? Для вас понедельник – день тяжелый?

Неглупый человек Андрей Карелин в книге «Психология изменений» описывает интересную штуку. Многие из нас, мысленно представляя неделю, видят школьный дневник. Помните: 3 дня столбиком слева, 3 дня справа? И эта картинка вбивалась в память в течение 10 лет.

Понедельник с детства ассоциировался с началом школьных мучений. Вчерашняя лафа кончилась, утром рано вставать и тащиться в нелюбимые пенаты. А впереди еще целых шесть дней, убиться веником!

Именно в том возрасте, думаю, зарождается чувство «тяжелого понедельника». Ну а потом только усиливается, с началом трудовой деятельности.

ВТОРНИК

У кого-то продолжается раскачка, но большинство взрослых уже отмучилось от бодуна и втягивается в работу. Смутный день. Неприятный осадочек от того, что неделя только началась еще лежит на душе, но взгляд в будущее уже не так мрачен. Росток оптимизма начинает пробивать бетонную толщу безнадёги, потому что завтра у нас уже -

СРЕДА

Для многих этот день – знаковый. Самуил Яковлевич Маршак хорошо сказал:

Быстро дни недели пролетели,
Протекли меж пальцев, как вода,
Потому что есть среди недели
Хитрое колесико – Среда.

Понедельник, Вторник очень много
Нам сулят,- неделя молода.
А в Четверг она уж у порога.
Поворотный день ее – Среда.

По логике середина недели – четверг: 3 дня идёт до него, 3 после. Но мы привыкли к школьному и офисному расписанию, а там только 5 или 6 дней. Вот и воспринимается среда – как хитрое колесико.

ЧЕТВЕРГ

Ура, мы перешли на вторую – последнюю! – страницу школьного дневника. Впереди именинами сердца маячит пятница. Офисные мученики списываются в Контакте и обсуждают, что бы отчебучить на выходных. Барометр настроения стремительно ползет вверх.

И вот она наступает, долгожданная –

ПЯТНИЦА!!! :))) &*)(*&!^%_:)&^ !!!!! =)))

Настроение предпраздничное… да чего там – праздничное! Ибо в этот день никто не работает. Клиенты это знают. Начальство это знает. Все это знают.

Назначить на пятницу серьезную встречу здоровому человеку в голову не придёт. Деловой обед – да (а лучше ужин). День рождения – святое дело. Навести порядок на рабочем столе… ладно, надо же убить время.

Но не работа. Будьте реалистами, господа руководители. Не смешите тапочки.

Все друг другу улыбаются и прощают гадости, сделанные в понедельник. Благость и умиротворение воцаряется в офисах и заводских цехах.

Знаете, меня всегда забавляет пятничная эйфория в ЖЖ. «Питница!» – ликует мощный хор блоггеров. Мы в армии так увольнениям не радовались, наверно, как некоторые последнему дню трудовой недели. Раньше я удивлялся: если тебе не нравится работа, почему не уйдешь? Кто тебя держит, что мешает найти другую?

Сейчас спрашивать перестал. Понял – явление непобедимо как стихия, да.

СУББОТА

Лучший день в неделе, с этим вряд ли кто поспорит. Со школы помню пьянящее чувство субботнего вечера. Уроков готовить не нужно, это раз. Можно попозже лечь – это два, а завтра спокойно выспаться – три. И впереди еще целый свободный день. Счастье есть. Харе Кришна.

ВОСКРЕСЕНЬЕ

Вернемся к синдрому школьного дневника. Воскресенья в дневнике нет, как вы помните. Из-за «утерянного» последнего дня, утверждает Андрей Карелин, кое-кто не может хорошо отдохнуть в свой законный выходной. Во внутреннем представлении заканчивается суббота и – бэмс! – сразу начинается понедельник. Бессознательное как бы не замечает воскресенья и поэтому обесценивает удовольствие от отдыха.

Я с автором соглашусь, приходилось сталкиваться.

Если у вас так – подумайте, как ситуацию изменить. Например, мысленно вставьте в дневник еще день. Раскрасьте в яркие цвета, сыпаните блёсток, оживите позитивными картинками. Наложите трек с любимой музыкой. Закиньте в образ приятных ощущений.

И наслаждайтесь!

НАПОСЛЕДОК

Вообще, думается мне, все дни недели хороши, если ты занят интересным делом. Я в жизни ни дня не трудился на нелюбимой работе, поэтому, наверно, с таким содроганием вспоминаю школу. Когда занимаешься чем-то увлекательным – теряешь счет времени. И каждый день становится субботой.

Хорошей вам недели, друзья, и пусть завтра на вашем календаре наступит суббота-вторник. Послезавтра суббота-среда, затем суббота-четверг… Рука не поднимается отнять у вас пятницу, поэтому пусть остаётся. Но затем снова – суббота, суббота, суббота, суббота… и так всю жизнь!

http://galiullin.ru/blog/sindrom-shkolnogo-dnevnika/

автор Lubov Krepis Пт 27 Май - 22:06:14

Байки о евреях
Делюсь удовольствием от рассказов евреев о себе. Картинки советской жизни. Улыбнулись!

Байки о евреях

Рассказывает Юрий Левитан
Я ЭТО ИЛИ НЕТ?
Случилось это в 1952 году, еще при Сталине. Хоть он и был отъявленный антисемит, но голос мой по радио ему импонировал. Говорят, еще до войны, он сказал на Политбюро: "Я думаю, что все важные сабития должэн гаварить по радио товарищ Левитан". Я читал в Отечественную войну все сообщения Совинформбюро и в "Последнем часе", перечислял, когда и из скольких орудий будет салют. Радио начинало говорить в шесть утра. Когда было важное правительственное сообщение, мне с вечера звонили в мою коммунальную квартиру и сообщали, что в полпятого утра за мной заедет машина. Если трубку брал мой сосед-алкаш, он кричал мне: "Борисыч, тебя с радива. Пойдешь ротом деньги зарабатывать".

И вот, звонят мне с вечера - завтра читать что-то важное. А выступали тогда только в прямом эфире, записей еще не существовало, да и документ давали в последний момент.
А часов в двенадцать - у меня сердечный приступ. Вызвали "скорую". Врач: "Немедленно в больницу". Я говорю: "Да вы что? Мне правительственное сообщение в шесть утра читать". Врач: "Какие там шесть утра. Дай вам Бог вообще оклематься". Я потерял сознание. Очнулся в больнице. В голове страшные мысли: что будет, если я утром не выйду в эфир. Это же смерть без всякого инфаркта. Проносится такая картина: товарищ Сталин в шесть утра включает радио и слышит, что читает не еврей Левитан, а кто-то другой. Вызывает Берию:
- Лаврентий, а пачему не Левитан гаварит по радио?
- Он заболел, товарищ Сталин.
- Нам не нужны бальные дикторы. У нас нэт нэзаменимых людей.
- Понял, товарищ Сталин. Примем меры.
И вот я уже на нарах.
Вскоре приехали в больницу первый зам. Председателя Всесоюзного радио и главный редактор "Последних известий". Стали умолять врачей, чтобы отпустили меня хоть на один час. Те отвечают: "Берите, но мы гарантируем, что живым вы его не довезете. Он не транспортабелен".
И вот - шесть утра. Позывные Москвы. Естественно, я не сплю. Сердце сжалось еще больней. Что-то сейчас будет. И вдруг... я слышу свой собственный голос, читающий новое Постановление ЦК. Сомнений нет - это я. Все мое. И тембр, и интонации, и паузы, и даже вдох мой. Показалось, что я схожу с ума. Или уже сошел. На худой конец - слуховые галлюцинации.
Что же произошло? Ночью на радио объявили аврал. Начальники знали, что и они тоже будут ходить в виноватых. По телефону вызвали всех работников. Вопрос один - что делать?
И тут кто-то вспомнил, что на одном актерском сборище щупленький еврей, недавний выпускник ГИТИСа, делал пародии на Бориса Андреева, Петра Алейникова, Василия Меркурьева и других, в том числе и на меня. Один в один. Но ни имени его, ни где живет - никто не знает. Есть только описание внешности. Тотчас разбудили директора ГИТИСа. Он уже будил, кого ему надо. Вычислили.
В общем, часа в четыре домой к молодому актеру заявились два чекиста, разбудили - парень, конечно, страшно перепугался - его в машину и на радио. Дали текст, заперли на ключ в дикторской, чтобы он текст освоил. Минут через сорок он попросил послушать, как он читает. Повели в студию, и он через микрофон прочитал все Постановление.
Слушавшие минуту молчали, потом зааплодировали. У женщин выступили слезы. Спас всех.
Это был в дальнейшем известный артист эстрады, непревзойденный мастер пародий Геннадий Дудник. Позднее мы с моим дублером познакомились, и я подарил ему золотую печатку с надписью: "За спасение диктора".
Из книги Е. Захарова и Э. Менашевского
"Еврейские штучки"

Рассказывает Марк Розовский
САМУЮ ПОПУЛЯРНУЮ ФРАЗУ ЖИРИНОВСКОГО ПЕРВЫМ ПРИДУМАЛ Я.
Сейчас очень популярны слова Жириновского: мама - русская, папа - юрист. А ведь я задолго до него произнес подобную фразу. Во мне три крови. Папа - еврей. Мама - полу-русская-полугречанка. Родиться меня угораздило в незабываемом 1937 году. Паспорт я получал в не менее памятном 1953 году. Папа в это время мотал в ГУЛАГе 18- летний срок. Когда встал вопрос, кем меня записывать в паспорте, мама сказала: "Только не евреем. Сам видишь, что делается. Будешь греком". Так и записали. Один мой товарищ сказал, что я проделал путь из евреев в греки. По окончании журфака я поступал на работу на радио. Начальник отдела кадров полистал мои документы, посмотрел внимательно на меня и спросил:
- А почему это вы грек?
- Мать - гречанка, - говорю.
- А отец?
И тут я совершенно непроизвольно говорю: инженер.
Об этой фразе знали многие мои друзья. Жванецкий с моего разрешения вставил эту фразу в миниатюру Райкина "Автобиография". Райкин так и говорил: "Мама у меня гречанка, папа - инженер". И зал хохотал. Потом Войнович использовал эти слова в своем романе "2042". Так что Владимир Вольфович тут плагиатор.
А недоразумения с моим "пятым пунктом" продолжались. Поступаю на Высшие сценарные курсы. В первый же день вызывает меня к себе директор курсов, бывший кегебешник, ныне писатель.
- Что это вы написали в своей анкете? Какой вы грек! Думаете, мы не знаем?
Я молча достаю паспорт и показываю. Он чуть со стула не упал.
- Извините, - говорю, - жизнь заставила быть греком.
Из книги Е. Захарова и Э. Менашевского
"Еврейские штучки"

Рассказывает Александр Ширвиндт
BАМ МОЖНО НЕ УЕЗЖАТЬ
Первый раз в Израиль мы с Державиным летели из Риги с посадкой в Симферополе. Прямых рейсов из Москвы еще не было. Попутчиком оказался израильтянин. Насмотревшись на пустые полки тогдашних наших магазинов, он говорил мне: как вы тут живете? Уезжайте в Израиль. В Симферополе из самолета не выпускали, так как таможню мы прошли в Риге, тогда еще советской. А нам с Мишей захотелось коньячка. Мы попросили разрешения постоять на верхнем трапе, подышать воздухом. Пограничники нас узнали. Мы попросили достать бутылку коньяка. Кто-то куда-то сбегал и принес. Наблюдавший эту сцену израильтянин сказал мне: "Ну, вам пока можно не уезжать".
Из книги Е. Захарова и Э. Менашевского
"Еврейские штучки"

Рассказывает Бен Бенцианов
КОНЦЕРТ С РУССКИМ АКЦЕНТОМ
Было это в 70-е годы. В Колонном зале Дома Союзов в Москве проходило какое-то важное совещание директоров промышленных предприятий. Как объяснили нам, артистам, в зале "командиры производства". Потом шел концерт. Вел его прекрасный конферансье Олег Милявский. Концерт начинался с блока "русских номеров". Милявский объявляет: выступает оркестр русских народных инструментов имени Осипова. Исполняется "Русская сюита". Следующий номер: "Русский танец". Затем - русская народная песня "Есть на Волге утес". Потом конферансье объявляет: "Чайковский "Анданте кон-табеле", исполняет Леонид Коган".
И тут какой-то "командир производства", сидевший перед самой сценой и, видимо, уже "принявши" немного, громко спросил:
- Тоже русский?
Милявский слегка растерялся и сказал: "Советский".
На этом 1-е отделение закончилось. Начиная 2-е отделение, Милявский объявляет: "Лауреаты Всесоюзного конкурса артистов эстрады Александр Лившиц и Александр Авенбук" и, обратившись к тому самому "командиру производства", спрашивает: "У вас, товарищ, ко мне вопросы будут?"
Из книги Е. Захарова и Э. Менашевского
"Еврейские штучки"

Рассказывает Роман Карцев
ТАК ОН НЕ ИНОСТРАНЕЦ
Приехал я в свой родной город Одессу на "Юморину". Жил в гостинице "Красная", это лучшая гостиница города. В отдельном люксе. Каждый день мне меняли полотенца, и я от души радовался за наш высокий сервис. Прохожу как-то мимо дежурной по этажу, рядом с ней стоит горничная. Дежурная здоровается со мной, а когда я прошел, говорит горничной: это наш земляк - артист Роман Карцев.
- Какой артист?
- Ну тот, что раки: маленькие по три, большие - по пять.
Слышу, горничная ей говорит:
- Что же я ему каждый день полотенца меняю? Я же думала, что это иностранец.

ЭТО ПОКА ЕЩЕ ОДЕССА
Звоню из Москвы в Одессу:
- Алло! Это Одесса?
- Пока еще да, - отвечают из трубки.
Из книги Е. Захарова и Э. Менашевского
"Еврейские штучки"

Рассказывает Иосиф Прут
СООБРАЗИЛИ НА СЕМЕРЫХ
Как-то мы, семь писателей, среди которых был Михаил Светлов, написали в Союз писателей письмо с некоторыми предложениями о работе Союза. Но нашлась другая группа писателей, которая выступила против наших предложений.
Светлов заметил: "Мы отправили письмо семи, а получили ответ антисеми..."
Главное в фильме - название
Кинооператор Соломон Коган ездил из Одессы с китобойной флотилией "Слава". Фильм понравился начальству, предложили его назвать "Советские китобои". Когда мы с Коганом остались одни, он недовольно сказал:
- Ну кто пойдет смотреть фильм с таким названием?
- У меня есть другое название,- сказал я, - но его едва ли утвердят.
- Какое? - заинтересованно спросил Коган.
- Бей китов, спасай Россию!
Из книги Е. Захарова и Э. Менашевского
"Еврейские штучки"
Рассказывает Аркадий Хайт
Как родился анекдот про Брежнева
В 1976 году страна отмечала всенародное событие - 70-летие Леонида Ильича Брежнева. Геннадий Хазанов был среди приглашенных артистов для выступления на юбилейном банкете с монологом учащегося кулинарного техникума. Брежнев обожал эти монологи.
По мере приближения этого события, Гена очень волновался.
- Знаешь, - сказал он мне,- как-то неудобно получается. Встаю и ни с того, ни с сего начинаю барабанить этот монолог. Может, надо пару слов от себя, поздравить?
Я отвечаю: у них там протокол, отсебятина запрещена. Ну - пару слов, наверно, можно.
- Хорошо, - говорю. - Вот тебе поздравление. Встаешь и начинаешь: "Дорогой Леонид Ильич, Вам сегодня исполнилось 70 лет. Вы на
целых 11 лет старше советской власти, а выглядите гораздо лучше, чем она".
Гена рассмеялся и больше ко мне не приставал. Через несколько дней в ЦДРИ мне шепотом рассказали это как новый анекдот про Брежнева.
Из книги Е. Захарова и Э. Менашевского
"Еврейские штучки"

Рассказывает Григорий Горин
ЭТО ДАЖЕ ПРИ ЦАРЕ НЕ ДОПУСКАЛОСЬ!
Мы с Аркановым принесли на радио для юмористической передачи "С добрым утром!" свою первую юмореску. Было это в те годы, когда на ТВ не очень жаловали еврейские фамилии и физиономии тоже. Редактор прочитал и одобрил. Но больше всего он смеялся над нашими
подписями под юмореской: Аркадий Штейнбок и Григорий Офштейн. Отсмеявшись, он сказал:
"Ребята, такого даже при царе не разрешали. Придумайте себе псевдонимы". Так мы стали Аркановым и Гориным. А потом Владимир Войнович дал шуточную расшифровку моей новой фамилии: Гриша Офштейн Решил Изменить Национальность.
Из книги Е. Захарова и Э. Менашевского
"Еврейские штучки"

НЕГРАМ ПОВЕЗЛО БОЛЬШЕ
В разгар борьбы с "космополитизмом" Поль Робсон привез в Москву свой концерт, в который включил английские, негритянские и еврейские песни. В соответствующих органах ему сказали, что еврейских песен петь не стоит, так как евреев у нас мало. - А негров много? - поинтересовался Робсон.

БУДУТ ПЕТЬ ПО "МАТУШКЕ"
В серьезном разговоре о текстах оперных арий композитор Дмитрий Шостакович как-то сказал: - Если по роману Горького "Мать" будет написана опера, то там друзья Павла Власова будут петь: "Павел, твою мать, твою мать арестовали!"

В ПОИСКАХ КРАСОК
Когда великий еврейский художник Марк Шагал посетил Москву, его приняла тогдашний министр культуры Екатерина Фурцева. Она спросила его:
- Марк Захарович, почему вы эмигрировали? Он ответил:
- Я эмигрировал потому, что искал краски. Мне нужны были краски, и я не смог их найти на родине... - Странно, - заметила Фурцева, - для советских художников это не проблема.
- Да, - сказал Шагал, - но они обходятся одной красной краской.

НЕСЛЫХАНАЯ НАГЛОСТЬ
Когда в Москве на площади Свердлова установили памятник Карлу Марксу работы Кербеля, Фаина Раневская прокомментировала это так: - А потом они удивляются, откуда берется антисемитизм. Ведь это тройная наглость! В великорусской столице один еврей на площади имени другого еврея ставит памятник третьему еврею.

КОСМОС И КОСМЕТИКА
Лиза Мейтнер, первая в Германии женщина-физик, смогла получить ученую степень в начале 20-х годов. Название ее диссертации "Проблемы космической физики" какому-то журналисту показалось немыслимым, и в газете было напечатано "Проблемы косметической физики".

автор Sem.V. Ср 15 Июн - 21:55:47

ЦЕПОЧКА.

Автор ИОН ДЕГЕН.

Солнечный луч весело ворвался в спальню, отразился в перламутровой
поверхности шестистворчатого шкафа во всю стену и коснулся лица спящей женщины. Она открыла глаза и улыбнулась.
Точно так же двадцать шесть лет назад солнечный луч разбудил её в комнате-клетушке университетского общежития.
В то утро, в отличие от этого, она никуда не спешила. В пять часов начнётся церемония вручения дипломов. Потом банкет. А потом - вся жизнь.
Завтра на несколько дней она поедет к маме и вернётся в Варшаву, чтобы приступить к работе врача в университетской клинике педиатрии. Вот только с жильём ещё нет ясности. Но не было сомнений в том, что всё устроится.

Вчера Адам пригласил её в кино. Потом проводил до общежития. Они
стояли у входа в красивое здание, отличный образец барокко. Фасад
восстановленного здания не отличался от того, который был до взрыва
бомбы. Немецкой? Советской? Кто знает? Сейчас фасад был точно таким, как до первого сентября 1939 года. Но внутри вместо просторных уютных квартир на всех трёх этажах были комнатки-клетушки по обе стороны длинного коридора с туалетом и двумя душевыми кабинами в торце.

Адам в сотый раз предлагал Кристине жениться. Завтра они получат
дипломы. Нет никаких препятствий для создания нормальной счастливой
семьи. Кристина деликатно объясняла ему, что хотя бы в течение одного
года, ну, хотя бы только одного года она обязана специализироваться по педиатрии. А специализация, которая по интенсивности даже превзойдёт студенческие нагрузки, не совместима с семейной жизнью. К его огорчению она уже привыкла. Компенсировала это разрешением при расставании поцеловать её в щеку.

В комнате она подумала об их отношениях. В чувствах Адама Кристина не сомневалась ни минуты. Он любил её с первого курса. Да и ей Адам
нравился. Видный, интеллигентный, горожанин, образованней её. Но, по
существу, сельская девочка, воспитанная строгой католичкой, понимала,
что никакой близости не может быть до тех пор, пока не выйдет из
костёла с единственным до самой смерти мужчиной. Кто знает? Может
быть, Адам согласится подождать ещё год?

День, который начался с того, что солнечный луч разбудил её в комнатке общежития, мог стать одним из самых счастливых в жизни. Вручение дипломов было таким торжественным, таким праздничным, что пришлось сдерживать предательски подступающие слёзы. Её назвали в числе самых лучших студентов с первого курса до последнего экзамена. Не это её растрогало. Она привыкла быть лучшей ученицей в школе.
Там, правда, это почему-то оставляло её одинокой, без подруг. В школе она вообще чувствовала себя неприкасаемой. В старших классах поняла значение косых взглядов одноклассников по поводу её безотцовства. А в
университете Кристина с первого курса осознавала себя лидером, в
центре внимания парней, не обжигаемая ревностью девушек.

Во время банкета к ней, разрываемой кавалерами, приглашавшими на танцы, подошёл старенький профессор, заведующий кафедрой педиатрии, и сказал, что согласован вопрос о её работе в руководимой им клинике.
Адам, как обычно, проводил до общежития. Снова предложение. Снова те же возражения. Снова то же прощание с разрешённым поцелуем в щеку.

А дальше начался ужас. Он был ещё невыносимей потому, что начался не на фоне будней, а после такого неповторимо, такого радостного дня.

На прикроватной тумбочке ждала телеграмма: <<Умерла мама приезжай>>.
Мама... Единственное родное существо. Никого, кроме мамы, у неё не было.
Сколько помнит себя, только она и мама. Красивая мама, несмотря на то,
что лицо её обезображено оспой, такой редкой в Польше. Мама, с которой она прожила на крошечном хуторке у опушки леса всего в нескольких километрах от Варшавы всю жизнь от рождения до поступления в университет. Жалкий домик. Маленький огород, Коза и несколько кур.
Когда Кристина пошла в школу, мама начала работать санитаркой в
ближайшей больнице. В ближайшей! Девять километров туда и девять
километров обратно после суточного дежурства. В слякоть и в снег, в
жару и в стужу. Мама. Она никогда ни на что не жаловалась. Никогда не
болела. И вдруг <<Умерла мама приезжай>>.
Понятно, что телеграмму послала мамина подруга, Зося, живущая почти в таком же хуторке метрах в трёхстах от них. Что же случилось? Ещё неделю назад письмо от мамы. И никаких жалоб. Никакой тревоги.

Кристина подсчитала деньги. Хватит ли на такси? Она вышла из общежития в июньскую ночь и меньше чем через час оказалась в пустом доме.
Утром у Зоси узнала, что мама накануне умерла в больнице от рака
поджелудочной железы. Узнала у Зоси, что мама почти в течение месяца страдала от невыносимых болей, но не хотела потревожить дочку, не хотела, чтобы дочка ради неё отвлеклась от таких важных
государственных экзаменов.

После незаметных похорон, - она, Зося, несколько сотрудников больницы, незнакомая супружеская пара из ближайшего села, - после скромнейших поминок Зося осталась с ней, и долго колеблясь и не решаясь, в конце концов, спросила:
- Крыстя, Ванда тебе ничего не говорила о твоём рождении?
- Нет. Ты имеешь в виду об отце?
- Ну, об отце ты, наверно, знаешь, что Ванду изнасиловал не то
немецкий солдат, не то кто-то из Армии Крайовой. Так знай. Никто Ванду
не насиловал. Не было у неё никогда никакого мужчины. - Зося умолкла,
задумалась.
- Ты знаешь, где у Ванды хранятся документы и там всякое? Посмотри.

Кристина, до которой медленно доходил смысл сказанного, подняла тощий матрас вандыной постели. Небольшой пакет в плотной коричневой бумаге. Маленькая картонная коробочка. В таких обычно лекарственные таблетки.
Пакет этот Кристина видела. Знала о его содержимом. Коробочку увидела впервые. Она положила её на стол. Открыла.
Небольшая изящная тонкая золотая цепочка с удивительно красивым маленьким кулоном в виде раскрытой кисти руки.
На ней две возможно какие-то буквы непонятного алфавита, а между ними не то чуть удлинённая точка, не то запятая.
Иероглифы эти - микроскопические алмазы, впрессованные в ладонь.

Зося взяла цепочку и сказала:
- Вот эта цепочка была на тебе, когда Ванда на рассвете того майского
дня нашла тебя.

Кристина, ещё не пришедшая в себя после похорон, почувствовала, что
теряет сознание. Зося обняла её голову и приложила ко рту чашку с
холодной водой. Села рядом с Кристиной и подвинула к ней коробочку с
цепочкой. Долгое молчание воцарилось в убогом жилище.

- Ну? - Спросила Кристина.
- Что ну? Ночью была стрельба рядом с нами. К отдалённой стрельбе в
Варшаве в течение почти месяца мы уже привыкли. А тут у нас под носом. Утром было всё тихо.
Я пришла к Ванде в тот момент, когда она купала тебя. Каким же красивым младенцем ты была! Ангелочек. Месяца полтора-два.
И на шее твоей была эта самая цепочка. А кулон доставал
чуть ли не до пупа.
С детства у нас с Вандой не было тайн. Ванда показала мне каракулевую шубу, в которой она тебя нашла почти у самого
дома. Шубе не было бы цены, если бы она не была вся в грязи. Боже мой!
Грязи на ней было больше, чем шубы. Ванда потом её постепенно
отстирала. Шубе действительно не было цены. Продать её не без труда
удалось уже через два года, уже после войны. А ещё в кармане шубы было несколько дорогих колец. Одно из них и мне спасло жизнь от голода чуть ли не перед самым приходом советов. Ну, и Ванде с тобой...

Да. Днём стало известно, что из гетто по канализации выбралось несколько жидов.
Вроде бы их проводили до Кабацкого леса. Ну, тут их застукали не то
немцы, не то наши, не то украинцы из СС. Уже в лесу за моим домом
нашли убитую жидовку. Говорили, очень красивую. Возможно, это именно она подкинула тебя около вандыной хаты.

Солнце уже залило всю спальню. Зазвонил будильник. Она завела его в
половине третьего, когда телефон разбудил мужа. Второго профессора,
заместителя заведующего отделением срочно вызвали в больницу. Дежурная бригада хирургов беспомощно застряла посреди сложной операции.
Муж выехал.
По привычке, зная, что долго не уснёт, чтобы не опоздать на работу, завела будильник. Действительно, уснула, когда начало светать.

Сейчас, стоя под почти холодным душем, она вспоминала своё возвращение в Варшаву, любимую работу в клинике, поиски неизвестно чего неизвестно где.
У неё не было сомнения в том, что убитая красивая жидовка, которую нашли в лесу, её биологическая мама. Жидовка... Следовательно, и
она жидовка. Что это значит? Кто такие жиды? Что значит гетто? Где
оно? В десятках путеводителей по Варшаве, в которых описывались даже какие-то малозначащие, за уши притянутые дома, о гетто не было ни слова.

Она искала жидов. Говорили, что их почти нет в Варшаве. Говорили, что
считанные польские жиды покидают Польшу и уезжают в Израиль. Говорили, что в Варшаве функционирует синагога. Не без труда она даже нашла её.
Несколько раз приходила, но почему-то всегда натыкалась на закрытую
дверь. Наконец ей повезло. Дверь была открыта. В просторном сумраке
она нашла двух старых жидов. Показала им цепочку. Да, это еврейские
буквы. Аин, йод и хетт. Но у стариков нет ни малейшего представления,
что они значат. Кристина рассказала им о себе. Они долго думали,
переговаривались между собой.
Затем один из них сказал:
- Мы думаем, что пани следовало бы обратиться к Любавичскому раби. Он просто пророк. К тому же, он очень образованный человек. Возможно, он ухватится за конец цепочки.

Предложение Кристине показалось заманчивым. Но, узнав, что этот самый раби не житель Варшавы, ни даже Польши, она постаралась забыть о совете.

К этому времени, как ей показалось, у неё уже окончательно определилось отношение к Адаму. Через три дня после получения диплома, не воспользовавшись отпуском, он уехал в Шцецин, где ему нашлась должность хирурга. Письма он присылал чуть ли не ежедневно. Следует отдать ему должное, письма были интересными и содержательными.
Кристина не представляла себе, что он обладает таким эпистолярным
талантом. Следует ли говорить о том, что каждая страница светилась
любовью. Кристина, отвечавшая нерегулярно, уже собиралась описать своё новое состояние, чтобы не было между ними недомолвок и
неопределённости.
Но, прочитав трилогию Фейхтвангера, она написала ему о впечатлении, оставленном этими книгами, о том, с каким пиететом
сейчас относится к истории евреев, этого древнего, необычного народа.

Ответ Адама её не просто огорчил. Ещё до смерти мамы, ещё не имея
представления о том, что узнала потом, всегда испытывала явное
отвращение к любому проявлению ксенофобии. А тут письмо отъявленного антисемита, утверждавшего, что еврей Фейхтвангер не мог объективно и честно написать о своем чудовищно подлом народе, который многие народы не напрасно истребляли в течение многих веков.
Безответные письма Адама приходили ещё примерно два месяца. Сперва, читая эти письма, она испытывала некоторую вину, некоторое огорчение, вызванное потерей.
Потом задала себе вопрос: любила ли она Адама? Собственно говоря, что оно такое - любовь? Какой у неё вкус, какой запах, какой цвет? С чем её сравнить, если у неё нет точки отсчёта?

В конце ноября произошло чудо. В медицинской школе Гарвардского
университета на конференции по теме, которой занималась кафедра
педиатрии Варшавского университета, профессор должен был прочитать свой доклад.
Но старик опасался полёта в Америку. Один из доцентов болел. Второй торопился окончить диссертацию, чтобы, не дай Бог, не упустить возможности занять место профессора.
К талантливой Кристине, к начинающему врачу, с таким пониманием вникшей в тему, старик испытывал отцовские чувства. Поэтому именно ей он предложил в Гарварде прочитать его доклад.
Кристина восприняла это как знак свыше.

В Бостон она летела через Нью-Йорк. На обратном пути, остановившись в Нью-Йорке, приехала в Бруклин, и, отстояв в очереди несколько часов,
попала к Любавичскому раби.

В самолёте, возвращаясь в Варшаву, она не переставала удивляться
состоянию во время этого визита, удивительной душевной лёгкости,
желанию раскрыться до основания, терпению этого старого мудрого
человека, рассматривавшего цепочку. Его польский язык был
совершенным - богатым и красивым.
Но не это главное. Казалось, речь струится не изо рта между усами и бородой, а из глаз, добрых, всепроникающих. Что это было, гипноз? Нет, нет, определённо не гипноз! И всё-таки что-то необъяснимое, трансцендентальное.
Он рассказал, что три буквы - это аббревиатура фразы ам Исраэль хай, народ Израиля жив.Ей не хотелось уходить.
Но он деликатно намекнул на очередь, которую и она отстояла,
подарил ей доллар и сказал:
- Нет ни малейшего сомненья в том, что вы еврейка. В этом определении
нет ничего мистического. Но мне очевидно и то, что ваше место в
Израиле. При первой же возможности уезжайте туда.

Вечером в гостиницу неожиданно позвонил представитель еврейского
агентства. Долго говорил с ней по-польски. Спросил адрес в Варшаве.
Пообещал, что там с ней свяжется их представитель.

События покатились с невероятной быстротой. Кристина узнала, что
жалкие остатки польских евреев, гонимые антисемитизмом, покидают
страну. А летом 1968 года и она уже была в Израиле.

Симпатичная квартирка в центре абсорбции в Иерусалиме. Курсы иврита. Начало работы в больнице, чтобы подтвердить свою врачебную профессию и войти в курс израильской медицины.
Не обошлось без трудностей. И бюрократических. И материальных. Но обошлось.
Уже не Кристина, а Лея желанная гостья на вечеринках у израильтян. А главное - тот незабываемый вечер, который определить можно только одним словом - чудо.
Вот он доллар Любавичского раби!

Милая коллега-сабра, ставшая доброй проводницей в её новой жизни,
пригласила Лею на ужин. За столом собралось человек пятнадцать.
Напротив оказался мужчина лет тридцати, или чуть меньше. Что это было?
Лея не могла объяснить. Просто оказалось, что любовь не абстрактное
понятие. Пусть нет у неё ни вкуса, ни запаха, ни цвета. Оказывается,
почувствовать её можно мгновенно. Лея понятия не имела об этом
человеке, но впервые в жизни ощутила, что это именно тот мужчина, за
которым она, ни о чём не размышляя, ничему не сопротивляясь, может
пойти на край света. Несколько секунд, или минут они смотрели друг на
друга.
Он встал и, слегка прихрамывая, подошёл к её соседу, улыбаясь,
поднял его и сел рядом с ней. Представился: Гиора, студент второго
курса медицинского факультета, инвалид Армии Обороны Израиля, бывший военный лётчик.
На своём бедном иврите она ответила, что около полугода назад репатриировалась из Польши и работает врачом.
Ни он ни она не спросили друг друга о семейном положении. Он встал, взял её руку. Она немедленно поднялась. Они ушли, даже не попрощавшись с хозяйкой. У подъезда он усадил её в автомобиль и повёз к себе.

Она отлично помнит его квартиру в новом районе Иерусалима, её первое постоянное жилище в новой стране. Свет, войдя, он не зажёг. Большой салон скудно освещался уличными фонарями. На полголовы выше Леи, он нежно обнимал и целовал её. Нет, не в щёчку. Она неумело, но страстно впилась в его губы.
Она не представляла себе, что это может доставить такую радость, такое удовольствие.
Он ещё не знал, что она девственница. Но каким-то необъяснимым образом понимал, что должен относиться к этой женщине, к этому чуду, как ювелир относится к невероятно драгоценному камню.
А дальше его удивлению не было предела.
Ей двадцать пять лет! Красавица! Такая страстная! И девственница!
Непонятно. А дальше это был фантастический сплав нежности и просто
неистовой страсти. Кажется, в течение ночи они не уснули ни разу. В
какой-то момент совершено обессиленная, выжатая, как лимон, она
лежала, положив голову на его широкую волосатую грудь, и подумала: как мудр Любавичский раби.
Только для этого ни с чем не сравнимого удовольствия, для этой неописуемой радости она должна была приехать в Израиль.
А потом весь день субботы не отличался от ночи. А потом была
ночь на воскресенье, и утро, когда следовало с небес спуститься на
землю и пойти на работу. Нет, этот спуск был невозможен.

Гиора позвонил хозяйке дома, в котором увидел Лею, дорогую Лею,
драгоценную Лею, и сказал, что Лея слегка нездорова и не может поехать в больницу.
Попечительница-коллега Леи рассмеялась:
- Всё в порядке. Наслаждайтесь друг другом.

И они наслаждались. Лея не помнит, что они ели в течение двух дней, и
ели ли вообще. И нужно ли было есть и терять на это драгоценное время.

Свадьбу сыграли ровно через месяц. Это было нечто грандиозное.
Казалось, на свадьбе присутствовала вся военная авиация Израиля, и вся
больница, и весь медицинский факультет Иерусалимского университета, и половина университета Бар-Илана, в котором отец Гиоры, профессор в
чёрной кипе, преподавал биологию. Кстати, Гиора тоже носил кипу, но
вязанную.
Надо ли упоминать, что Лея стала хозяйкой кошерного еврейского дома?
Ровно через год родился сын. Сейчас Авраам лётчик, капитан Армии Обороны Израиля.
А ещё через три года, как раз в тот день, когда Гиора получил диплом врача, родилась Рахель.
Господи! Какой это был красивый младенец!
Авраам был обычным новорожденным, нормальным, а такого красивого младенца педиатр ещё не видела.
Лея подумала, не так ли выглядела я, когда меня нашла мама? Не это ли
имела в виду Зося, рассказывая о том, как мама купала её?
В тот же день она надела на девочку ту самую цепочку.
Два года Рахель отслужила в армии.
А сегодня у студентки первого курса медицинского факультета Иерусалимского университета очередной экзамен.

Это был обычный рабочий день. Больница уже давно размещалась в новом огромном здании. Лея осматривала очередного ребёнка, когда в палату ворвалась сестра и сказала, что только что террорист-самоубийца взорвал автобус.
Много убитых. Кареты скорой помощи доставляют в больницу раненых. А через несколько минут её вызвали в приёмный покой.
У входа творилось нечто невероятное. Ещё привозили раненых. Начали
появляться родственники. Обычная картина дня террора, к ужасу которой нельзя привыкнуть.

У входа Лея наткнулась на старика в чёрной шляпе и в чёрной одежде
хасида. В такую жару! К этому она уже привыкла.
Старик преградил Лее дорогу:
- Доктор, как моя внученька, моя родная внученька, как она?
- Сейчас посмотрю. - Раздвинулись двери, и она скрылась в приёмном
покое. Появилась она минут через десять. На ней не было лица.

Старик понял это по-своему и тоже чуть не потерял сознание.
- Жива?
Лея, на лице которой не было кровинки, выдавила из себя:
- Жива, жива. Ничего опасного. Даже не контузия, а травматический шок. Думаю, вечером сможете забрать её домой.

- Доктор, так в чём же дело? Что с вами?
- Цепочка...
- Что цепочка?
- Откуда у неё такая цепочка?

- Как откуда? Я сделал две такие цепочки. Абсолютно одинаковые. Хоть
мне ещё не было тридцати лет, я уже был в Варшаве знаменитым ювелиром.
И не только в Варшаве. Может быть, потому, что я был таким ювелиром и
немцы нуждались во мне, мы и просуществовали, когда в гетто
проводились сплошные акции, просуществовали почти три с половиной
года. Мы с моей дорогой Двойрой любили друг друга ещё будучи малыми
детьми. А поженились мы уже в гетто.

Доктор, вам плохо? Давайте сядем. Я вам принесу воды.
- Спасибо. Не нужно воды. Сядем.

- В декабре 1941 года у нас родилась Сареле. И я сделал для неё цепочку, которую вы увидели. А первого марта 1943 года у нас родилась
Блюмеле. И я сделал ещё одну точно такую цепочку. А потом началось
восстание. Я не знаю, что вы знаете об этом восстании. Но сейчас о нём
говорят очень много неправды. Основная военная сила евреев была у нас, у ревизионистов. Именно мы наносили нацистам самые большие потери.
А коммунисты были против социалистов, а бундовцы были против
коммунистов, а все они были против ортодоксов. И вообще все были
против всех, вместо того, чтобы всем вместе быть против немцев.
Шестнадцатого мая несколько евреев по канализации мы выбирались из
гетто. У меня на руках была Сареле, а у Двойры - Блюмеле. Вы
представляете себе, май месяц, канализация, а на Двойреле её дорогая
каракулевая шуба. Она ни за что не хотела её оставить. В кармане шубы
были некоторые драгоценности. Но большинство было у меня вместе с
инструментами. Эта канализация! Что вам говорить? Только это, только
поход в дерьме по самый пояс, а иногда и выше, когда нечем дышать,
может искупить все самые страшные грехи, в течение жизни совершённые самым плохим человеком.
Как мы дошли до выхода? Это просто невероятно.
А Двойреле в своей шубе.

Лея заплакала. Старик посмотрел на неё:
- Доктор, может быть хватит слушать глупого старика?
- Продолжай, отец, продолжай.

Старик с непониманием посмотрел на врача. Может быть,
расчувствовавшись, она так назвала старого человека? Бывает.

- На выходе нас ждали поляки. Они должны были проводить нас до
Кабацкого леса. На опушке нас обстреляли. Когда мы уже были в лесу... -
Старик заплакал. - Ни Двойреле, ни Блюмеле.
Потом поляки, когда я служил у них в Армии Крайовой, сказали, что Двойреле убили. А о Блюмеле ничего не сказали. Я был нужен полякам. Ведь я не только хороший ювелир, но ещё отличный гравер. Поэтому они берегли такого еврея. Как раньше немцы в гетто.

Я приехал с Сареле в Палестину в 1946 году. Как мы страдали! Хуже, чем гетто. Англичане нас выбросили на Кипр в концентрационный лагерь.
Когда возникло государство Израиль, мы приехали в Иерушалаим. Я так и остался один.
Я очень любил Двойреле.
Для меня не могло быть другой жены, хотя я религиозный еврей и должен был выполнить завет, должен был жениться.
Сареле выросла, вышла замуж за очень хорошего человека. Сейчас он полковник в запасе. Бригадного генерала ему не дали. Может быть потому, что он носит чёрную кипу. Не знаю.
У них четверо замечательных сыновей, моих дорогих внуков. А они так мечтали о дочке. И Господь услышал их просьбу. В сорок один год
она родила мне внучку, которую вы видели.
А о Блюмеле так ничего и не известно.

Лея обняла совершенно обалдевшего старика. Целовала его, натыкаясь на седую бороду. Плакала.

- Отец, дорогой мой отец, я расскажу тебе о Блюмеле. Я Блюмеле.
Только до смерти моей дорогой польской мамы я не знала, что я Блюмеле.
Я знала, что я Кристина. А когда репатриировалась в Израиль, стала Леей.
Сегодня, когда твоя внучка, моя дочка Рахель придёт из университета,
ты увидишь вторую цепочку.

.

автор Lubov Krepis Ср 15 Июн - 23:15:51

Интересно.

автор Beni Пн 20 Июн - 9:33:24

автор Lubov Krepis Ср 22 Июн - 22:28:48

Еще один рассказ того-же автора.

«Евреи не воевали»

Приложение. Рассказ «Трус»

Начало войны явилось для меня полной неожиданностью. Нет, не то, что война началась. Еще в детском садике я знал, что будет война. Военные игры, военные песни, военные кинофильмы. Мое поколение было воспитано в духе милитаризма. К началу войны мы, мальчишки из старших классов, жители границы, умели стрелять из всех видов стрелкового оружия. Это было обычным, как и тяга ребят в военные училища.

Бои на Китайско-Восточной железной дороге. Хасан. Испания. Халхин-Гол.

Финляндия. Героизм и победы. Культ самопожертвования во имя Родины. Мы завидовали тем, кто уже воевал. Мы считали себя обделенными возможностью подвига. Нам хотелось, чтобы война началась именно тогда, когда мы сможем принять в ней участие. Мы знали, что это будет мгновенная победоносная война, что Красная армия в течение нескольких дней раздавит любого противника. «И на вражьей земле мы врага разобьем малой кровью, могучим ударом».

Некоторые сомнения, правда, появились во время войны с Финляндией. Но ведь там была непреодолимая линия Маннергейма, лютая зима, «кукушки»-снайперы, сидевшие на деревьях. И то победили. И есть уже опыт. Так что нам сейчас ничего не мешает «малой кровью, могучим ударом».

И вдруг... Красная армия не на вражьей земле, а стремительно теряет свою землю. И в советском небе немецкие самолеты. И делают, что хотят. И двойка «мессершмидтов» легко справляется с девяткой «ишачков».

Я ничего не мог понять.

Это было 15 мая 1941 года. Только что мы, ученики 8-10 классов проводили в армию нашего любимого учителя истории Михаила Васильевича Шорохова. Мой друг Шулим – он был на класс старше меня – и я отстали от компании. Огромное красное солнце опускалось на холмы за Днестром. Шулим сказал: «Это к войне». Я возразил, напомнив о договоре с Германией. Шулим рассмеялся. Он говорил долго и зло. О фашизме. Об антисемитизме в Германии. О «хрустальной ночи». О беспринципности и попустительстве Советского Союза. Какие антифашистские фильмы мы смотрели еще совсем недавно! «Карл Бруннер», «Профессор Мамлок», «Болотные солдаты»... Где сейчас эти фильмы? Расплата будет страшной. «Не знаю, – сказал Шулим, – мистика это, или какой-то объективный исторический показатель, но кто идет против евреев, в конце концов, кончает плохо».

Меня возмущали эти антисоветские речи. Даже в устах моего друга. Я обратил внимание Шулима на непоследовательность его пророчеств. Мы поспорили, погорячились и разругались.

Через месяц, 15 июня, гордясь своей правотой, я принес Шуле «Правду», в которой было опубликовано заявление ТАСС о провокационных сообщениях и о том, что отношения между СССР и Германией по-прежнему дружественные, соответствующие букве и духу заключенного договора.

Шулим все еще был обижен на меня, не собирался мириться и, что совсем противоречило его интеллигентности, сказал: «А этим заявлением можешь подтереться».

Ровно через неделю началась война. В тот же день я обегал почти всех мальчишек из двух 9-х классов – нашего и параллельного, объясняя, что мы, 16-17-летние комсомольцы обязаны сформировать взвод добровольцев. Пошел я и к своему другу Шуле, хотя он уже окончил школу, а по возрасту подлежал призыву через несколько месяцев. Очень хотелось, чтобы Шулим был в нашем взводе.

Сейчас, спустя 38 лет, (глава писалась в 1979 году) я с удивлением вспоминаю этот разговор. Откуда у 18-летнего юноши такое пророческое ясновидение? Он говорил, что в смертельной схватке сцепились два фашистских чудовища, что было бы счастьем, если бы евреи могли следить за этой схваткой со стороны, что это не их война, хотя, возможно, именно она принесет прозрение евреям, даже таким глупым, как я, и поможет восстановить Исроэль.

Я считал абсурдом все, о чем говорил мой друг. И самым большим абсурдом – слова о еврействе и каком-то Исроэле.

Возможно, зная мое пристрастие к литературным образам, Шуля сказал: «А Исроэль был всегда. Есть и сейчас. Просто, как спящая красавица, он сейчас в хрустальном гробу. Не умер. Спит. Ждет, когда прекрасный принц разбудит его.

Увы, прекрасным принцем окажется эта ужасная война. Не наша война. Хотя пробуждение Исроэля в какой-то мере делает ее нашей. Когда меня призовут, я пойду на войну. Но добровольно? – ни в коем случае». Разгневанный, я ушел, хлопнув дверью.

Шулим Даин погиб в Сталинграде. Крепкий, коренастый Шуля с большой лобастой головой ученого, со смугло-матовым лицом сефарда, с горящими черными глазами пророка. Погиб в боях с немецко-фашистскими захватчиками.

Погиб, как и многие ребята из нашей школы. И из других школ Могилева-Подольского. (Шуля… Как мне хотелось попросить у него прощения, когда я прозрел! До самой смерти его двоюродного брата и двух двоюродных сестёр в Израиле во время наших встреч раскаивался в своей глупости).

Страшная статистика. В двух девятых классах нашей школы был 31 мальчик.

Из них 30 – евреи. В живых остались 4. Все – инвалиды Отечественной войны.

Евреи не воевали – любимая фраза антисемитов в черные послевоенные годы. Евреи не воевали – и сегодня звучит в СССР на каждом шагу.

Я вспоминаю лица моих одноклассников, моих друзей, героически погибших на фронте. Сюня Дац, Сема Криц, Абраша Мавергуз, Эля Немировский, Моня Ройзман, Сюня Ройтберг, Бума Шейнман, Абраша Эпштейн... Увы, я мог бы продолжить этот печальный список.

Незадолго до отъезда в Израиль с женой и сыном поехали на мою могилу.

Звучит это странно, но иногда и такое случается. Осенью 1944 года в Восточной Пруссии был подбит мой танк. Чудом мне удалось выскочить.

Однополчане захоронили месиво сгоревших в машине тел. Посчитав, что и я погиб, на памятнике написали мое имя.

В поисках этой могилы мы поехали в город Нестеров, бывший немецкий Эйдкунен. (Самые большие в мире поборники справедливости, на каждом шагу кричащие об израильской агрессии, борцы за мир во всем мире, воюющие против неосуществленных Израилем аннексий, переименовывая на русский лад аннексированные немецкие города, по-видимому, не знают, что Иерихо, Бейт-Лехем, Хеврон под этими самыми именами были городами еврейского государства за несколько тысячелетий до появления и Германии, и России).

Услышав мою фамилию, военком любезно предоставил списки воинов Советской армии, захоронённых в его районе. Мы с сыном стали просматривать эти списки и на каждой странице встречали еврейские фамилии и имена.

В Калининграде, бывшем Кенигсберге, грандиозный памятник над братской могилой воинов 5-й гвардейской армии. На плитах немало еврейских фамилий, а возглавляет список гвардии майор Рабинович.

На братских могилах в Сталинграде и в Севастополе, в Новороссийске и на Курской дуге – всюду высечены еврейские фамилии. А ведь не обязательно у еврея должна быть еврейская фамилия.

В городе Орджоникидзе стоит памятник Герою Советского Союза старшему лейтенанту Козлову. С Козловым я познакомился в сентябре 1942 года.

На Северном Кавказе, под станцией Прохладной шли упорные бои. Немцы рвались к нефти, к Грозному и дальше – к Баку. У них было подавляющее превосходство в технике, в вооружении, а главное – в умении воевать. Немецкая авиация полностью господствовала в воздухе. Но даже танковый кулак Клейста не мог осуществить планов немецкого командования. Продвижение на каждый километр стоило фашистам колоссальных потерь.

Во время этих боев я и познакомился с добрым и симпатичным старшим лейтенантом Козловым. Обычный русский парень. В голову бы мне не могла прийти мысль, что он еврей. Но однажды, когда я захотел угостить его колбасой, он деликатно отказался, объяснив, что не ест трефного, и спросил, почему я не соблюдаю этот закон. Слово Кашрут, произнесенное им, было мне незнакомо. Тогда-то узнал, что старший лейтенант Козлов – горский еврей.

Скромный и тихий командир тридцатьчетверки (старший лейтенант – всего-навсего командир машины, и это в 1942 году, когда лейтенант мог быть командиром батальона!), он только в одном бою уничтожил 17 немецких танков.

В том бою и погиб старший лейтенант Козлов. Разумеется, никому из гостей города Орджоникидзе не объясняют, что Герой Советского Союза Козлов – еврей из Дагестана. Евреи ведь не воевали.

О том, что Козлов еврей, я узнал потому, что он не скрывал этого. А ведь как часто скрывали! Почему? Было несколько причин, я еще вернусь к этому.

До сих пор не знаю, был ли Толя Ицков, командир танка в моей роте, евреем. Он прибыл в нашу бригаду перед зимним наступлением. Внешне – типичный еврей, но в документах значился русским. Никогда мы с ним не касались темы национальности. Я не просто сомневался, а не верил тому, что он русский. Мне очень хотелось увидеть Ицкова в бане. Конечно, и наличие крайней плоти не исключало принадлежности к евреям. Но уж отсутствие! Толя избегал мыться со всеми. В зимнем наступлении 1945 года он погиб. Не знаю, был ли он евреем.

Этот пример я привел для того, чтобы показать, как трудно статистикам и социологам, изучающим этот проклятый еврейский вопрос, как трудно вычислить истинный процент евреев, участников войны.

В Киеве в течение нескольких лет я стригся у старого еврея-парикмахера.

Нас сдружила любовь к симфонической музыке. Как-то мы разговорились с ним о войне. Старый еврей извлек из бокового кармана фотографию военного летчика со звездой Героя Советского Союза на груди. Оказалось, что это – его сын. Но фамилия у него не отцовская, а русская, и значится он русским.

Когда мы познакомились, я неделикатно спросил его о причине метаморфозы. История тривиальная. В начале войны его сбили. Он долго выходил из окружения. Боялся и немцев и своих. Назвался русским. В этом качестве он получил Героя Советского Союза.

– Знаете, – сказал он, – был в нашей эскадрилье еврейский парень, ас, каких свет не знал. Я ему в подметки не годился, да и никто в нашей эскадрилье. А командование нашей дивизии было дюже антисемитским. Так ему и не дали Героя. Даже летчикам, которые никогда не говорили еврей – только жид, было стыдно, что к нему так относились. Будь я евреем, ни при каких условиях не получил бы Героя.

«Будь я евреем»... – он так и сказал. Неужели он, сын старого еврея-парикмахера, в доме которого и сейчас зажигают субботние свечи, действительно забыл, кто он?

У меня есть друг. Я еще надеюсь увидеть его гражданином Израиля. В начале войны он попал в окружение. Воевал в партизанском отряде. Быть евреем в партизанском отряде нелегко и небезопасно. Свои же могли убить. Изменил имя, отчество и фамилию.

А после войны так и остался украинцем. Женился на еврейке. Все мы, его друзья, знаем истинные имя и фамилию этого «украинца». Он еврей до мозга костей. По убеждениям. Но там, в СССР, он до сих пор украинец. (Сегодня, через тридцать один год после написания этого текста, в память о моём друге мне хочется назвать истинное имя и фамилию Сюни Верхивкера, которого все знали как украинца Григория Ивановича Верховского. Благословенна память его).

Опасность быть евреем в окружении, в партизанском отряде, в своей части – одна из причин сокрытия своего еврейства.

Мой друг Владимир Цам, будучи тяжело раненным, несколько месяцев находился в окружении беспомощный, почти неподвижный. Естественно, скрывал, что он еврей. Но как только очутился в советском госпитале, снова возвратился к своей национальности. Вероятно, потому что Владимир сразу, как только позволили обстоятельства, стал евреем, он еще раньше меня приехал в Израиль, а Григорий Иванович, продолжающий числиться украинцем, все еще остаётся в Советском Союзе.

Не знаю, был ли Толя Ицков евреем. Но я знал многих других, скрывавших свою национальность, ставших русскими, украинцами, молдаванами, армянами, татарами, только бы никто в части не знал, что они евреи. Иногда это было просто небезопасно.

Мой земляк Ароня Килимник, двоюродный брат Шули Даина, пожалуй, самый тихий, миролюбивый, даже пацифистски настроенный мальчик, во время войны, не совершив никакого проступка, стал командиром штрафной роты. И еще несколько моих знакомых назначались на самые гиблые, самые опасные должности только потому, что они евреи.

Орденами и медалями даже за экстраординарные подвиги евреи награждались реже и хуже, чем их товарищи другой национальности. (Четвертое место по количеству награжденных орденами и медалями после русских, украинцев и белорусов в абсолютном исчислении и первое – в процентном занимают евреи. А чему равняется поправочный коэффициент на недонагражденных и скрывших свою национальность?)

Простой пример. В СССР любому известно имя легендарного разведчика Николая Кузнецова. Ему посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. Он действительно заслужил высокое звание за свои подвиги. Но почти никому не известно имя Михаила Имаса, сына еврея-аптекаря из Кишинева. Даже люди фантастической смелости, воевавшие рядом с Михаилом Имасом, рассказывали мне, что более храброго человека они не только не встречали, но даже не представляют себе. Свободно владея немецким, французским и румынским языками, Михаил Имас «работал» под майора немецкой армии (Кузнецов – под старшего лейтенанта), проникал в немыслимые места немецкого тыла. Интересная статистика: партизанский отряд Леонида Бернштейна в котором разведчиком воевал Михаил Имас, только в июне-июле 1944 года уничтожил немецких эшелонов больше, чем все партизанские отряды Советского Союза вместе взятые за это же время. Львиная доля этой победы приходится на счёт Михаила Имаса. Он так и не удостоившись высоких наград.

Кстати, не удостоился высокого звания и его командир Бернштейн, верой и правдой служивший своей стране. В 1944 году Черчилль обратился с просьбой к Сталину помочь разыскать в Польше полигон для запусков ФАУ, от которых страдал Лондон. Это задание получил отряд Леонида Бернштейна. Мой друг Леонид рассказал мне, как они выполнили задание. Умнейшая операция, выполняя которую отряд не потерял ни одного человека. Как был бы награждён за это командир не еврей?

Кроме небезопасности, ощущение ущербности, дискомфорта от принадлежности к еврейской национальности – еще одна причина, заставлявшая многих скрывать своё еврейство.

Но была и другая реакция. Вызов. Подчеркнутое бесстрашие. Насмешка над опасностью в таких ситуациях, в которых сникали даже очень сильные натуры.

Истерическая, граничащая с безумием готовность выполнить самое отчаянное задание.

Да простят мне погибшие такое определение. Может быть, я интерполирую свои ощущения на других, но трудно иначе объяснить поступки очень многих известных мне евреев. Не сомневаюсь в их, увы, беззаветной преданности партии Ленина-Сталина, в их сыновней преданности Родине.

До самого нашего отъезда в Израиль у матери моей жены хранились присланные с фронта письма ее брата – Абрама Розенберга, в том числе письмо, написанное перед боем, в котором он погиб. Это было под Новороссийском. Тяжелейшее время. Страшнейшие бои. Но какой оптимизм в каждом письме! Какая беспредельная вера в победу!

Я любил романтичные «остроугольные» стихи Павла Когана. Его «Бригантина» и до сегодня в Советском Союзе одно из популярнейших стихотворений. Почти слепой юноша, преодолевая разумное сопротивление военкомата, все-таки попал на фронт. Но вполне опасной в то время должности военного переводчика ему было мало. Штаб дивизии казался ему глубоким тылом. Я почти уверен в том, что побудительной причиной его безрассудного поступка, – Коган ушел на передовую командиром взвода разведки, – было так хорошо известное мне чувство, а вдруг кто-нибудь подумает что еврей – трус, что еврей отсиживается в тылу. Понимаете ли вы, что такое командир взвода разведки, слабо видящий даже в сильных очках? Павел Коган, еврейский юноша, самобытный талантливый русский поэт, смелый до безрассудства офицер, погиб под Новороссийском.

«Евреи прячутся в Ташкенте». Протест против подлой антисемитской фразы, звучавшей почти так же часто, как и «смерть немецким оккупантам», был подводной частью айсберга, надводной частью которого была отчаянная смелость, вызывающий недоумение героизм.

На каждом фронте была танковая бригада прорыва. Функция такого подразделения – в начале наступления проделать брешь в обороне противника, увы, ценой собственного уничтожения. В эту брешь устремлялись подвижные соединения. А бригада, от которой оставались только тыловые подразделения, формировалась, готовясь к новой мясорубке.

На 3-м Белорусском фронте бригадой прорыва была 2-я отдельная гвардейская танковая бригада. В этой прославленной части мне чудом посчастливилось пережить четыре наступления. Уже после второго – я заслуженно получил кличку «Счастливчик». Выживал. Только в пятом наступлении, да и то на девятый день, меня основательно достало. Так основательно, что я выбыл не только из бригады, но даже из списков когда-нибудь годных к военной службе.

За время пребывания в бригаде в боевых экипажах я знал троих явных евреев. Были вызывавшие мои подозрения. О Толе Ицкове я уже писал. Я не знал людей мотострелкового батальона, кроме моего десанта. Не знал артиллеристов. Да и экипажей в других батальонах не знал. Одно время командиром бригады был гвардии полковник Духовный, еврей, не скрывавший своей национальности. Несколько евреев было в штабе бригады и в роте технического обеспечения. Все они, конечно, подвергались опасности не меньше, скажем, чем обычный командир стрелковой роты. Но с точки зрения воюющего в танке они были тыловиками. Поэтому я написал, что знал только трех явных евреев.

Командир роты гвардии старший лейтенант Абрам Коган был для меня образцом во всех отношениях. Умный, интеллигентный, расчетливо смелый, он заслуженно считался лучшим офицером бригады. Абрам Коган погиб осенью 1944 года.

Всеобщий любимец бригады – механик-водитель гвардии старшина Вайншток.

Однажды по приказу очень высокопоставленного идиота мы чуть ли не целый день проторчали на исходной позиции под бешеным огнем немцев. Нервы уже на пределе. И вдруг на башню своего танка взобрался старшина Вайншток и стал отстукивать такую чечетку, что мы ахнули. И вообще, какое значение имеют все эти взрывы снарядов, и фонтаны грязи вперемежку с взлетающими в воздух деревьями, и подлое фырчанье осколков, если красивый смуглый парень в этом аду может так лихо отплясывать чечетку.

Стоп! Это память прервала мой рассказ.

Был в нашем батальоне славный юноша с тонким интеллигентным лицом – гвардии младший лейтенант Габриель Урманов. Родом из Узбекистана. Узбек, так я считал. Но откуда у узбека имя Габриель? Уже значительно позже я узнал о бухарских евреях. А познакомился с ними только в Израиле. Не знаю, успел ли Габриель Урманов услышать переданное комбригом по радио поздравление по поводу награждения его орденом Ленина. Именно в этот момент болванка зажгла танк Урманова. Как и в случае с Ицковым, я ничего определенного не могу сказать о национальности этого храброго офицера-танкиста.

Поздней осенью 1944 года ко мне во взвод командиром танка прибыл лейтенант Сегал. Вероятно, ему было бы значительно легче, если бы он попал к злейшему антисемиту. И это при том, что я делал скидку на старость Сегала. Ему было 32 года. Танкистом он стал недавно, окончив курсы усовершенствования командного состава. До этого он служил в войсках НКВД.

Все меня раздражало в лейтенанте Сегале – и мешковатый комбинезон, и чрезмерно широкие голенища кирзовых сапог, и втягивание головы при каждом разрыве снаряда, а главное – боязнь ехать на крыле танка, как это принято на марше у каждого командира. Меня не устраивало, что Сегал был не более труслив, чем большинство офицеров батальона. Нет! Почему он не так же бесстрашен, не так же ярок, не так же блестящ, как Коган и Вайншток? Почему он, по меньшей мере, не так же храбр, как комбриг Духовный, или начальник первого отдела штаба гвардии майор Клейман? Не знаю, уцелел ли гвардии лейтенант Сегал. Но, да простит он мне мою глупость, умноженную на комплекс еврейства.

Я написал, что, возможно, интерполирую на других свои чувства, говоря о мотивах бессмысленной бравады, демонстрируемого бесстрашия и тому подобного.

Но, кажется, у меня есть основания для обобщения.

Недавно я с удовольствием прочитал честную и талантливую книгу Ларского «Записки ротного придурка». Сквозь добрый юмор, сквозь еврейскую иронию, которыми Ларский пытается приглушить рвущиеся из него чувства, явно проступают все те же побудительные причины видимого бесстрашия – кроме всего прочего, доказать, что евреи не отсиживались в Ташкенте.

Ну и что, удавалось доказать? Даже в нашей бригаде, где было очевидным участие евреев в самом лучшем, в самом активном качестве, можно было наткнуться на типичное для всей страны абсурдное осуждение евреев.

Однажды, крепко выпив, мой комбат гвардии майор Дорош, человек хороший, с некоторым налетом интеллигентности, в порыве благорасположения ко мне сказал: «Знаешь, Ион, ты парень очень хороший, совсем не похож на еврея».

Потом, протрезвев и видя мою реакцию на этот «комплимент», он долго оправдывался, приводя обычный аргумент антисемитов: «Да у меня знаешь сколько друзей евреев!» Да, я знаю. У Пуришкевича тоже были друзья евреи.

На легкое проявление антисемитизма моего командира я отреагировал сугубо официальным отношением к нему. Этого было достаточно. Но сколько трагедий случалось, когда грязный сапог антисемита, надеясь на безнаказанность, топтал душу еврея!

В институте я учился в одной группе с Захаром Коганом. На войне он был танкистом. Однажды в офицерском училище (это происходило в Киеве) по приказу старшины роты он переносил кровати из одного помещения в другое. Случайно (а, может быть, и не случайно) напарником его оказался курсант-еврей. Парень устал и присел отдохнуть. Захар, человек недюжинной силы, взвалил на себя кровать и понес ее без помощи товарища. Это заметил старшина роты. «Жиды не могут не сачковать. Всегда они ищут выгоду». Реакция Когана была мгновенной. Происходило это зимой. Двойные окна на лестничной площадке 3-го этажа были закрыты. Захар кроватью прижал старшину к окну, продавил стекла и раму и выбросил старшину вниз, во двор. Мешок с костями увезли в госпиталь. Когану повезло. Заместителем начальника училища, выслушав объяснение курсанта, дал ему десять суток строгой гауптвахты, чем спас от военного трибунала.

(Мой друг Захар Коган на четвёртом курсе, можно сказать, спас меня во время драки всё на той же почве. Захар скоропостижно скончался в Израиле 13 июня 1983 года – бет бетамуз, – благословенна память его).

Генрих Блитштейн, мой старинный киевский друг, а сейчас – сосед по Рамат-Гану, во время войны в Брянском лесу застрелил подполковника, своего непосредственного начальника за «жидовская морда». Генриху тоже повезло. Его только разжаловали. И уже с нижней ступеньки он начал восхождение по лестнице званий, пока добрался до майора.

Интересную историю об одном из моих оставшихся в живых одноклассников я случайно узнал в Киеве от двух больших партизанских командиров, воевавших в соединении Ковпака. Даже будучи моими благодарными пациентами, они не скрывали своей неприязни к евреям. Я, как они говорили, исключение, вероятно, только потому, что оперировал обоих. А еще Миша Вельдер. Его они просто боялись, следовательно, очень уважали. Узнав, что Миша – мой одноклассник, они охотно рассказали о нем такое, чего сам он мне не рассказывал.

Миша, юноша с ярко выраженной еврейской внешностью, попал к немцам у Буга. В Печорском лагере вместе с другими евреями Мишу расстреляли в противотанковом рву. Ночью он очнулся под грудой тел. Мучимый болью и жаждой, с простреленной грудью и раненой рукой, он соорудил из трупов ступени и выбрался из рва. Где-то отлеживался. Чем-то питался. Медленно пробирался на восток. В конце концов, уже осенью на Сумщине попал в партизанский отряд. Попросился в разведку, заявив, что свободно владеет немецким языком. (Родным языком Миши был идиш. На идише говорили в их доме. Он окончил 7 классов еврейской школы. К нам попал в 8-й класс)

Однажды его отделение взяло двух «языков». Несколько дней добирались до меняющего дислокацию отряда. Уже в нескольких шагах от штаба Миша не выдержал и задушил (не застрелил, а задушил!) обоих немцев. В штабе он объяснил, что долго боролся с собой, что понимал, как нужен «язык», хотя бы один, но ничего не смог поделать, не смог пересилить себя, не мог долго видеть живых немцев в военной форме. После того, как подобное повторилось, Мише запретили конвоировать пленных. Запретить ему брать «языка» справедливо посчитали бессмысленным, так как никто в разведке не делал этого лучше Миши.

Я уже говорил, что у него была ярко выраженная еврейская внешность. К тому же он ужасно картавил. Как-то один из новичков партизанского отряда позволил себе посмеяться над этими качествами и вообще – над жидами. С того дня, когда Миша выполз из противотанкового рва, он не смеялся. И не терпел шуток на определенные темы. На свое несчастье новичок не знал этого. Автоматная очередь прекратила его антисемитские шутки. К этому времени Миша был награжден орденом Красной звезды. Его лишили награды.

Спустя некоторое время Миша убил еще одного антисемита. С тех пор разговор об «абхашах и сахах» немедленно прекращался, если знали, что где-нибудь поблизости этот сумасшедший жид. Его уважали за безумную храбрость, за жестокость к немцам. Но боялись.

И не любили. Не только рядовые партизаны, но и командиры. И когда до штаба дошли слухи, что земляки застреленного Мишей партизана собираются убить его, командование не предприняло никаких мер. В разведку они ушли вчетвером – Миша и три земляка убитого им партизана. Через два дня он вернулся раненный ножом в спину. Привел «языка». О товарищах по разведке в штабе сухо доложил: «Убиты». Кем и при каких обстоятельствах, осталось невыясненным. (На мой вопрос, когда были убиты разведчики – до или после взятия «языка», Миша сухо ответил: «Не помню». И не захотел продолжать разговора на эту тему. Но если бы разведчики были убиты после, «язык» мог быть свидетелем происшедшего. Следовательно, Миша в одиночку, раненный ножом в спину, взял «языка»!)

После этого партизаны уже не предпринимали попыток расправиться с Мишей.

– Да, это парень! Это вам не наши покорненькие жидочки. Только в Израиле еще есть такие евреи.

Разговор происходил вскоре после Шестидневной войны. Миша для них был исключением. Евреи ведь не воевали. Мои возражения они даже не хотели слышать. Вообще национальный вопрос был ими продуман окончательно и бесповоротно. Украина должна быть самостийной. Москалей – к чертовой матери в Россию, а всех жидов без исключения – в Израиль.

– Но ведь евреи в Израиле не делают этого с арабами, – возразил я.

– Ну и говнюки, что не делают.

Я несколько отвлекся от темы. Но именно этот разговор последовал за фразой «это вам не наши покорненькие жидочки».

Еще раз пришлось мне услышать нечто подобное. Мой добрый знакомый еврей, Герой Советского Союза Володя Гопник, в прошлом военный летчик, давно уже на пенсии по инвалидности. Работает на маленькой административной должности, директор кинотеатра. Его фронтовой товарищ дослужился до генерал-лейтенанта авиации и занимает очень высокую командную должность в том же городе. Обычный украинец-служака, такой себе нормальный антисемит. Но со своим фронтовым товарищем-евреем по-прежнему дружит. Дружат семьями, часто бывая друг у друга.

После возвращения из Египта, где он был советским военным советником, генерал собрал в своем доме друзей. Пришел, естественно, и Владимир Гопник.

Генерал последними словами поносил арабов. Говорил он о них с такой лютой ненавистью, словно только что вернулся с войны против арабов, а не служил у них военным советником. И тут же с удивительной теплотой и симпатией заговорил об израильских летчиках. Тем более удивительной, что никогда не скрывал своих антисемитских настроений. Он захлебывался, не находя нужных эпитетов, и заключил:

– Да что там говорить, это вам не бердичевские евреи!

И тут Володя сказал:

– Кстати, Алеша, я – бердичевский еврей.

Генерал и гости, знавшие его по войне, с недоумением посмотрели на своего товарища и вспомнили, что он действительно еврей, и вспомнили, за что ему дали Героя, и вспомнили, что не было в соединении равного ему летчика. И хозяин дома смущенно произнес:

– Фу ты, ... твою мать, а ведь я вправду забыл об этом!

Да, забыли об этом. Потому что не хотят знать этого. И поэтому скрывают, тщательно скрывают это.

Во время войны я наивно был уверен, что антисемитизм гнездится только в низах, что начальство борется с ним, не говоря уже о моей родной коммунистической партии, пролетарский интернационализм которой – прямая антитеза антисемитизма. Но эта иллюзия вскоре развеялась, как и другие иллюзии о коммунизме, на которых я был вскормлен.

Откуда мне было знать, что начальник Главного политического управления Красной армии, секретарь ЦК ВКП(б), начальник Совинформбюро, генерал-полковник Щербаков в 1943 году распорядился при возможности не представлять евреев к званию Героя Советского Союза? Откуда мне было знать, что этот самый Щербаков вызвал на ковёр редактора газеты «Красная звезда» и сделал ему замечание по поводу того, что в газете много журналистов определённой национальности. Надо отдать должное генералу Ортенбергу, который ответил «Уже сделано». «Что сделано?» – Спросил Щербаков. «Двенадцать погибли на фронте».

Но Щербаков всё-таки погнал Ортенберга с должности главного редактора.

Уже упоминалось о Михаиле Имасе, разведчике, совершавшем невозможное. В Киеве, в государственном издательстве политической литературы готовилась к печати книга о партизанском отряде, в котором воевал Михаил Имас. Автор неосторожно упомянул, что Имас – еврей. Это место вымарали, а автору сделали соответствующее внушение. Можно было написать, что в отряде были поляки, словаки, что информацию отряд получал даже у немцев. Но написать о героических действиях еврея? Табу!

Конечно, возразят мне, это произошло в Киеве, в признанном центре антисемитизма, в конце концов, это мог быть антисемитизм частного лица, а не Государственного издательства. Так может возразить только не ведающий, что такое издательское дело в СССР. И специально для него – другой пример.

Имя Героя Советского Союза Цезаря Львовича Куникова, бесстрашного командира батальона морской пехоты, родоначальника коммандос в Красной армии, удивительного человека, основавшего, легендарную Малую землю под Новороссийском, очень популярно в СССР. О нем Пётр Межирицкий написал книгу «Товарищ майор». Поскольку книга – биография человека, автор, естественно, упомянул и о родителях героя, евреях.

В издательстве политической литературы, нет, не в Киеве – в Москве, Петру Межирицкому указали на неудобоваримость и неуместность этого слова – еврей. Пётр был вынужден покориться. Но все-таки он надеялся на то, что кто-нибудь из читателей поймет две следующих фразы: «Уважение к людям, в поте лица добывающим хлеб свой, было первой истиной, которую предлагалось усвоить детям. Да иначе и не мог воспитывать их глава семьи Лев Моисеевич Куников: с шести лет он остался сиротой и всего в жизни добился трудом, вопреки своему сиротству и законам Российской империи» и «Мать, Татьяна Абрамовна, была человеком эмоциональным...» Вот и все. И Пётр Межирицкий, уязвленный тем, что вынужден непонятно почему скрывать правду, надеялся, что эти две фразы прольют свет на непроизносимую национальность героя его книги.

Впрочем, почему непроизносимую? Во всех военкоматах Советского Союза висят плакаты с фотографиями выдающихся Героев Советского Союза, участников Отечественной войны. Под каждой фотографией краткая биография, содержащая национальность Героя. Есть белорусы и таджики, абхазцы и башкиры. Есть на плакате и фотография Цезаря Львовича Куникова. И подпись – русский. Но ведь это подлая фальсификация, цель которой ясна. Фальсификация не частного лица, нет.

С женой и сыном приехали мы в Новороссийск. В большом экскурсионном автобусе поехали осматривать город. Симпатичная девушка-гид со знанием рассказывала о достопримечательностях. А достопримечательности там какие?

Все связано с войной. С почтением говорила она о Куниковском районе, о Куниковке, о Куникове, создателе Малой земли. Я задал ей невинный вопрос:

– Кто он по национальности?

Бедная девушка, как она смутилась!

– Мама у него, кажется, была гречанка...

– Вы ошибаетесь. Мама у него была еврейка, – громко, чтобы могли услышать и в конце автобуса, сказал я, – а зато папа тоже был евреем.

Жена испуганно толкала меня локтем в бок. На могиле Цезаря Львовича я завелся. На памятнике фотография – Куников в морской фуражке с «крабом», с орденом «Отечественной войны» на груди. Ложь! При жизни у Цезаря Львовича не было никаких наград.

Я имел честь знать этого удивительного человека. Однажды он прочитал мне, семнадцатилетнему командиру отделения разведки, свои стихи. Никогда на нем не было ничего парадного. В пилотке или в шапке, в гимнастерке или в ватнике он всегда выглядел элегантным.

Возле могилы Куникова и капитана второго ранга Сипягина собралось несколько сот экскурсантов. Рассказывал о майоре уже другой экскурсовод. И ему я задал все тот же проклятый вопрос о национальности. И здесь в ответ последовала заведомая ложь. Тогда я рассказал о Куникове правду.

Надо отметить, что люди слушали внимательно.

Жена ругала меня. И не без оснований.

В КГБ, уже в Киеве, меня отчитали за сионистское выступление, на что я с невинным непониманием ответил:

– Будь Куников адыгейцем, вы бы обвинили меня в том, что я, не дай Бог, хочу отделить Адыгейскую национальную область от великого Советского Союза?

Адыгейца можно назвать адыгейцем, но еврея евреем – только в том случае, если он сукин сын. Официально этого не говорят. Это делают.

Однажды поздно вечером мне позвонил крупнейший советский ортопед, членкор Академии медицинских наук, профессор Фёдор Родионович Богданов:

– Вы читали сегодня «Комсомольскую правду»?

– Я «Комсомольскую правду» не читаю.

Услышав мой ответ, сын тут же принес газету и сокрушенно прошептал:

– Забыл тебе показать.

Между тем, членкор продолжал:

– Вы знали Доватора?

– Его знала вся страна.

– Нет, лично вы были с ним знакомы?

– Нет.

– Вот послушайте, что тут написано: «Тот, кто видел генерала Доватора в седле, мог подумать, что он донской или кубанский казак».

– Я знаю, что он не казак.

– Слушайте дальше: «А между тем, он был сын белорусского батрака».

Я рассмеялся. На том конце провода продолжали:

– Я этого сына белорусского батрака видел без штанов. Генерал Доватор был моим пациентом.

– Федор Родионович, я знаю и знал, что генерал Доватор был евреем. Для этого вы позвонили мне в половине одиннадцатого ночи?

– Нет, просто мне интересно, зачем это делают?

– Сколько человек знает, что Доватор еврей? Пусть даже десять тысяч. А сколько миллионов читают «Комсомольскую правду»?

Оба мы были уверены, что наш разговор записывается на пленку в КГБ.

При встрече, спустя несколько дней, членкор продолжал возмущаться тем, что еврея Доватора назвали белорусом. Он действительно героический генерал. Москва действительно обязана ему тем, что он защищал ее в самые страшные дни, помнит его, погибшего под Москвой, но неужели так обеднели славяне, что должны пополнять свою славу за счет евреев?

Не знаю, обеднели ли славяне, но евреи не воевали. Эту версию надо прочно внедрить в сознание советских людей.

В 1973 году я был на научной конференции в Белгороде. В один из свободных дней нас повезли на экскурсию в музей битвы на Курской дуге. С экскурсоводом нам явно повезло. Отставной полковник, человек знающий, умный, отличный лектор. По пути к музею он интересно рассказывал о боях, на местности показывал диспозицию частей и соединений, оперировал такими подробностями, которые я слышал впервые, хотя всегда интересовался историей Второй мировой войны. Несколько раз он называл фамилию героического летчика, только в одном бою уничтожившего девять немецких самолетов – Горовéц.

Горовéц – эта фамилия мне ничего не говорила, ничего не напоминала.

Часа через два мы подъехали к музею-памятнику. Сооружение грандиозное!

Мимо артиллерийских позиций по траншее пробираемся в блиндаж и попадаем... в музей. Здорово!

На меня дохнуло войной. Ассоциации. Воспоминания.

Прав Арман Лану: «Для тех, кто ушел на фронт молодым, война никогда не кончается»... В музее все, как в музее. Экскурсовод-полковник показал на фотографию на стене: «А это и есть Горовéц, герой-летчик, в одном только бою сбивший девять немецких самолетов». С фотографии на меня смотрели печа

автор Лилия Чт 23 Июн - 0:29:11

Очень интересные публикации... Люба, а может ты расскажешь про родителей? Я помню фото твоего папы с орденами и, если я не ошибаюсь, твоя мама тоже воевала.