Что читаешь, Бердичевлянин ?

Белое платье для шлимазлов

Наталья Твердохлеб
30.11.2012

«Вейзмир, — ворчала бабушка, — зачем свадебное платье без жениха? Разве это дети? Шлимазлы, а не дети». Но увидев грустные глаза Анжелы, взяла ее за руку: «Скажи, детка, что случилось?» И мы выложили все.

Платье

Впервые я увидела его, когда мне было лет пять. Белое, кружевное, воздушное — оно стало моей мечтой. Слышала слово «невеста», но не понимала, что оно означает. Ясно было одно — это слово и волшебное платье неразрывно связаны. Взрослые объясняли, что такие платья надевают, когда выходят замуж. Как я хотела замуж! Уже подростком увидела белое платье в магазине. Его можно купить? Наличие жениха не обязательно? Как же я ошибалась.

Я студентка. Гуляю с подружками по ленинградским улицам. Из любопытства заглядываем в «Салон для новобрачных». Вижу его. На манекене струится белым шелком, играет нежными кружевами, поблескивает жемчужными пуговками моя мечта.
— Можно примерить?
У меня дрожит голос.
— Девушка, платье продается при наличии справки из ЗАГСа.
— Когда у вас свадьба?

У меня в голове включается моторчик. В висках стучит. Мысли выстраиваются в четкий ряд. Я знаю, что делать. У меня будет платье. Знаю, кто выручит. Паша был любимцем курса. Веселый, с длинными, до плеч, волосами, он играл на всех инструментах, писал стихи и не особенно вникал в премудрости Политеха. Рассказала ему о платье.
— Пашенька, пожалуйста, не отказывай. Пошли в ЗАГС.
— Только учти — жениться я на тебе не собираюсь.
— Очень надо... Думаешь, моя мама обрадуется такому зятю?
— Ладно. С тебя контрольная по «начерталке». А я чем-нибудь полезным займусь. Идет?
— Да, да. Я согласна. Паспорт завтра не забудь!

Мы едем в пустом трамвае. Час пик позади. Мы одни в вагоне. Скоро долгожданная остановка. Паша веселится.
— Девушка, вы хорошо подумали перед решительным шагом? Создание ячейки советского общества — дело нешуточное.
Пусть болтает. Мне все равно.
Секретарь в ЗАГСе долго изучает наши паспорта.
— Есть справка о беременности?
— ???
— Вам нет восемнадцати. Брак возможен только в случае беременности и официального разрешения родителей.

Я беспомощно оборачиваюсь к Пашке. От беззвучного смеха он согнулся пополам. За руку вытаскиваю его на улицу. Он хохочет, не может остановиться. На глаза наворачиваются слезы. Белым облаком тает мечта.
— Не огорчайся так, — продолжает смеяться Пашка, — беременность — дело поправимое.

Видя, что я не реагирую на его шутки и серьезно расстроена, предлагает:
— Попросим Анжелу. Ей на прошлой неделе 18 исполнилось.
— Многоженец, — ворчу я и постепенно успокаиваюсь. Анжела не откажет.

Анжела

Первая красавица курса, похожая на Мальвину, с синими глазами и золотыми локонами, она — добрейшей души создание, очень способная, победительница многочисленных математических олимпиад. Ее папа занимал в Ленинграде какой-то высокий пост, часто бывал за границей. Анжела была единственной обладательницей джинсов, привезенных ее отцом из Америки, а не купленных у фарцовщика в питерской подворотне. У нее был настоящий жених. Они учились в одной школе. Он — курсант Дзержинского училища, будущий офицер флота. Его дед — адмирал. Жених Анжелы был очень красив, носил кортик и являлся предметом зависти многих девчонок.

Идиллия рухнула в одночасье. Анжела влюбилась в нашего однокурсника Марка. Марк был гением. Это знали все. Если на лекции он тихим голосом задавал вопрос, радости курса не было предела: начиналась дискуссия, которой увлекались оба — и студент, и преподаватель. В это время мы тихонько, по одному, выскальзывали из аудитории.

Марк был небольшого роста, на полголовы ниже Анжелы, с черными кудрями и очень смуглым лицом. Влюбленные думали, что самое большое испытание — это расставание. Оба жили недалеко от института, и процесс провожания затягивался обычно за полночь. Сначала Марк провожал Анжелу, потом они вместе брели в сторону дома Марка, потом — опять к Анжеле... Они еще не знали, что такое испытание. Дома у Анжелы начались скандалы. Родители слышать не хотели о ее любви.
— Никогда не думала, что папа может причинить мне боль. Он кричит постоянно, — делилась со мной подруга.
— Почему? Я не понимаю.
— Не хотела тебе говорить, но больше не могу. Он сказал: «Чтобы этого еврея возле меня близко не было».
— Еврея? Еврея?! А я? Мы же подруги.
Анжела обняла меня.
— Прости, прости, пожалуйста, я не хотела, но не могу больше молчать, я должна была тебе рассказать. Звонил дедушка Вадима. Они о чем-то долго говорили с отцом. Мне страшно.
— Но у нас в стране все национальности равны.
Синие глаза Анжелы поменяли цвет — в мгновение они стали темно-фиолетовыми.
— Так мой папа с трибуны говорит.

Шлимазлы

Я была уверена, что просьба моя хоть ненадолго выведет подругу из круга бесконечных любовных переживаний, конфликтов с родителями, ежедневных звонков бывшего жениха, запущенной учебы. Ответ Анжелы был неожиданным. Она открыла сумочку и достала тот самый вожделенный талон.
— Вот, купим тебе платье, без Паши обойдемся. Мне не нужно ничего. Мы подали заявление, скоро поженимся — только ты теперь знаешь нашу тайну. Его семья давно ждет разрешения на выезд. Как только получат, я улечу с Марком в Израиль. Там у нас будет настоящая свадьба — называется «хупа».
— А родители, а я? Ведь это же навсегда. Ты не сможешь вернуться.
— Маму жалко. Но я приеду в гости, когда все это закончится. Папа Марка говорит, что так долго не будет, как сейчас. Скоро откроют границы, и мы будем ездить, куда захотим.
Я молчала, не знала, что отвечать. Для моего комсомольского сознания это было слишком.

Утро следующего дня — прогуливаем лекции, покупаем платье. Вот оно, счастье, сбывшаяся мечта. Держу в руках коробку, затянутую прозрачной пленкой, через которую хорошо видно аккуратно уложенное белое кружевное платье. Едем ко мне. По очереди надеваем платье, кружимся. Не верится, что оно мое. Я буду примерять его каждый день. Может быть, у меня когда-нибудь даже появится жених, и тогда все увидят меня в платье, восхитятся, и скажут: «Какая красивая пара!» Кто будет моей «парой», я представляла смутно. Все, приходящие на ум кандидатуры, для столь значительной роли не годились. Но это не важно. У меня было платье. «Вейзмир, — ворчала бабушка, — зачем свадебное платье без жениха? Разве это дети? Шлимазлы, а не дети». Но увидев грустные глаза Анжелы, взяла ее за руку: «Скажи, детка, что случилось?» И мы выложили все. «Мне нужно посоветоваться с Розой», — сказала бабушка.

Ах, Роза — папироса «Беломор» в зубах, сладостный идиш и русский мат. Она была бабушкиной подругой. Если Розе что-то не нравилось, она говорила так: «Если бы не было здесь ребенка, я бы сказала...» И Роза произносила вслух все, что она «сказала бы, если бы не было здесь ребенка». Прости, дорогая Роза, что до сих пор не написала о тебе. Ты достойна романа, а не короткого упоминания.

Роза пришла вечером. «Аф идиш, зол дер мейделе нит ферштэен», — как всегда, произнесла бабушка. Но к тому времени мейделе уже немного подросла и многое «ферштэен». Впрочем, на этот раз бабушка и не собиралась ничего скрывать, рассказала мне все, что я не смогла понять, подслушивая их разговор. Утра я дождалась с трудом. Во-первых, я приняла решение расстаться с платьем и подарить его Анжеле. Во-вторых, мне нужно было рассказать ей удивительные вещи.
— Хупа — это очень сложно, — объясняла я подруге, — тебе нужно стать еврейкой.
— Я согласна, но как?
— Ты будешь учить какие-то пять книг. Я название не запомнила, но там очень много всего о евреях написано. А потом ты будешь сдавать экзамен. В общем, это еще хуже истории КПСС.
— Я выучу, я согласна.
— «Согласна, согласна»... Ты еще всего не знаешь. Тебе придется (о, ужас!) носить длинные юбки, а джинсы надевать будет нельзя.
— Я согласна.
— Да, а волосы ты тоже согласна закрывать платком? — чуть не плакала я, глядя на золотые кудри Анжелы.
— Мне все равно. Я хочу быть счастливой.
В этот момент я подумала о том, как хорошо родиться еврейкой: не нужно лишних экзаменов сдавать — мне их в институте хватает — и можно всю жизнь ходить в мини-юбке. От подарка подруга отказалась: «Платье твое, у меня будет другое, мы в Израиле с Марком вместе выберем».

Эпилог

Прошло несколько лет. В моем платье вышли замуж три однокурсницы, и оно утратило для меня волшебный ореол, затерявшись в студенческом общежитии. Я уходила во взрослую жизнь. В ней оставалось мало места для немотивированных поступков и легкомысленных мечтаний. Оставалась память.

Через две недели после нашего разговора Марка исключили из института за... неуспеваемость. Шла сессия, и преподаватели один за другим выставляли ему «неуды», прерывая ответы Марка и не задавая ему ни одного вопроса. Их семья неожиданно получила разрешение на выезд, которого ждала уже несколько лет. На сборы им дали три дня. Анжелу отец запер, не разрешив даже проститься с любимым. А потом с ней случилась беда. Нет, она жива. Но живет в своем мире, где все счастливы. В этом мире она каждый день улетает с Марком в Израиль, а вся наша группа машет им вслед и желает вечной любви.

Очень долго я не могла понять, почему Марк не прилетел за Анжелой, когда, наконец, наступило то время, которое предсказал его папа. И только через много лет узнала, что он погиб в Бейруте во время первой войны с Ливаном.

«Тебе нравится? — услышала я детский голос, остановившись возле витрины свадебного салона. — Это платье для невесты, — продолжала говорить девочка. — У меня тоже будет такое, когда я вырасту».

www.Jewish.ru

ДАГАН, ПОБЕДИТЕЛЬ ДРАКОНА


Человек, поумеривший желание других
народов поставить евреев на колени

ПРЕДИСЛОВИЕ ОТ РЕДАКЦИИ “ИСРАГЕО”
Недавно бывший глава “Моссада” Меир Даган вернулся из Белоруссии с новой печенью. Трансплантация, по официальным данным, прошла успешно. Нам остается только пожелать самому успешному из уроженцев СССР, сделавших карьеру в израильских спецслужбах, крепкого здоровья и традиционных “ад мэа вэ-эсрим” – до 120 лет жизни.
А теперь об авторе этой публикации.
Для наших читателей журналист Петр Люкимсон – отнюдь не terraincognita. Не раз у нас публиковались его журналистские материалы.
Что нам известно про Петра? Родился в Баку в 1963 году, работал в различных русскоязычных периодических изданиях Азербайджана. С 1991 года живет в Израиле. Одним из его наиболее запомнившихся проектов была газета “Русский израильтянин”, к сожалению, не выдержавшая конкуренции на тесном израильском рынке СМИ. Ныне он – заместитель главного редактора газеты “Новости недели”.
Петр – автор более десяти книг, посвященных древней и современной еврейской истории, множества сенсационных журналистских расследований, судебных очерков и острых политических статей. Его книга о жизни Ариэля Шарона стала лучшим произведением о прославленном генерале и политике, она весьма популярна не только в Израиле, но и в США, Канаде, Германии и государствах, образовавшихся на осколках СССР.
Сегодня мы предлагаем вашему вниманию одну из глав новой книги Люкимсона – “Моссад”.


Петр Люкимсон – журналист, победивший время
(ибо в его сутках явно больше 24 часов).
Фото Владимира Плетинского

Петр ЛЮКИМСОН
…Впервые автор этих строк столкнулся с Меиром Даганом в 2000 году, на его лекции в Дипломатическом клубе – ежемесячной тусовке обретающихся в Израиле дипломатов. Помню, как меня тогда удивила внешность этого человека, о котором в армейских кругах рассказывали множество самых невероятных историй. Ниже среднего роста, лысеющий, с солидным брюшком, одетый в давно уже ставший ему узким пиджак и тяжело опирающийся при ходьбе на палочку, легендарный Меир Даган меньше всего напоминал супермена. Нет, скорее, он походил на хоббита, этакого Бильбо Бэггинса из знаменитой эпопеи Толкиена. Или даже на добродушного диккенсовского мистера Пикквика. Помню, я попытался тогда уговорить Дагана дать интервью о его боевом прошлом, но получил категорический отказ.
В следующий раз я увидел Меира Дагана лишь в последних числах декабря 2010 года, за несколько дней до его официальной отставки с поста главы “Моссада”, в канцелярии премьер-министра Биньямина Нетаниягу. Он почти не изменился за эти годы, разве что сумел заметно похудеть, но сходство с хоббитом от этого не исчезло. Разумеется, меня генерал Даган не помнил, да и было бы смешно на это рассчитывать. И все-таки я просто не мог не подойти к нему.
- Здравствуйте, господин Даган, – сказал я. – Позвольте мне сказать вам “спасибо”. За все, что вы сделали для Израиля и еврейского народа. Просто спасибо.
Я смотрел на этого еврейского “Бильбо Бэггинса”, и думал, со сколькими же “драконами” ему пришлось сражаться в последние годы – с иранской ядерной угрозой; с ХАМАСом, тянущимся к Израилю из Газы; с “Хизбаллой”, продолжающей накапливать силы в Ливане; со все еще лелеющим планы реванша Дамаском…
Впрочем, тут же подумал я, на самом деле все это головы одного и того же дракона по имени “исламский фундаментализм”, поставившего своей целью уничтожить Израиль. И он, Меир Даган, за восемь лет пребывания на посту главы “Моссада” успел отрубить немало этих голов.
Да, понятно, убить дракона совсем непросто, и на месте отрубленных голов рано или поздно вырастут новые, но пока это произойдет, Израиль получил небольшую передышку. А, кроме того, Даган напомнил всему миру, что “Моссад”, когда хочет, умеет сражаться с этим драконом. Именно этот еврейский “хоббит” вернул “Моссаду” то, что казалось было им в какой-то момент безвозвратно утеряно – славу одной из лучших спецслужб мира, вызывающей восхищение у одних и страх и ненависть у других. И когда он уходил в отставку, всем было ясно, что этот уход означает конец целой эпохи в израильской разведке – эпохи великого Меира Дагана, истории жизни которого вполне хватит на захватывающий героический эпос в духе романов Булджолд о Майлзе Форкосигане…
* * *
Загадки в биографии Меира Дагана начинаются с самого его рождения: одни источники называют местом его появления на свет Новосибирск, другие – Одессу, третьи почему-то Херсон…
Но на самом деле он родился 30 января 1945 года в холодном вагоне поезда, уносящего его родителей из Новосибирска в Херсон, и какая-то русская женщина, случайная попутчица, приняла роды у истошно кричавшей польской еврейки. Это был год, когда до евреев всего мира только-только начал доходить подлинный масштаб обрушившейся на народ Катастрофы, и, забыв о возможной карьере, отложив в сторону начатые диссертации, отказавшись от планов поступления в университеты, еврейки рожали детей, инстинктивно пытаясь восполнить гибель шести миллионов своих сестер и братьев.
Супруги Губерман принадлежали к тем польским евреям, которые успели покинуть родное местечко Луков еще до того, как в него вошли нацисты; добрались до советской границы, а затем, получив статус перемещенных лиц, были эвакуированы в Сибирь. И еще до окончания войны Губерманы решили вернуться в Польшу, чтобы уже оттуда выехать во все еще подмандатную Палестину.
Однако по целому ряду причин дорога в Палестину оказалась долгой, и семья Губерманов достигла желанной цели только в 1950 году, уже после создания государства Израиль.
За эти годы Губерманы выяснили, что вся их оставшаяся в Польше родня была уничтожена нацистами. Родителям маленького Меира каким-то образом удалось достать последнюю, уникальную фотографию его деда со стороны матери. На этой фотографии еще не старый раввин Дов-Бер Эрлих стоит в талите на краю расстрельной ямы в окружении немецких солдат. Видимо, через секунду после того, как был сделан этот снимок, прозвучал выстрел, и рава Дова-Бера не стало. Но странное дело: несмотря на то что он был поставлен на колени, Дов-Бер Эрлих излучает не страх, а нечто иное; его воздетые к небу руки словно взывают о возмездии и, одновременно, выражают уверенность в неотвратимости этого возмездия…


Еврей, стоящий на коленях, – родной дед Меира Дагана. Нужна ли лучшая мотивация, чтобы бороться против желания других народов поставить евреев на колени? Эта фотография висела в кабинете Дагана чуть ли не с первого дня его работы в “Моссаде”

Где бы потом ни служил Меир Даган, над его рабочим столом всегда висела эта фотография.
- Это – мой дед! – говорил он каждому новому знакомому. – Старик напоминает мне, для чего нам нужно свое государство и как мы должны жить, чтобы его не потерять.
В Израиле Губерманы обосновались в Бат-Яме – тогда еще совсем небольшом городке близ Тель-Авива. О школьных годах будущего командира спецназа и главы “Мосада” известно лишь то, что у него очень рано обнаружились способности к рисованию, так что многие учителя и одноклассники прочили ему будущее великого художника. Но юный Меир Губерман посмотрел на фотографию деда и… решил иначе. На призывном пункте он заявил, что хочет попасть в десантные войска. И не просто в десантные войска, а в “Сайерет маткаль” – разведку генштаба, самое элитное подразделение израильской армии.
Офицер, производивший селекцию новобранцев, оглядев выглядевшего типичным маменькиным сынком невысокого, полного паренька, явно не понимавшего, куда он просится, и… ради шутки записал его на испытательные экзамены в спецназ. Но самое удивительное, что Даган эти испытания прошел, и в итоге был зачислен в “Сайерет маткаль”. Правда, спустя несколько месяцев он был отсеян и переведен в “обычный” воздушный десант, но отсеян отнюдь не потому, что ему плохо давались приемы ближнего боя или он не справлялся с физической нагрузкой. Как раз с этим у 18-летнего Меира оказалось, как ни странно, все в порядке. Просто уже тогда у него возникли какие-то трения с командиром, и тот поспешил избавиться от строптивого солдата.
Оказавшись в воздушно-десантных войсках, Меир Губерман почувствовал себя, как рыба в воде, и вскоре был зачислен на офицерские курсы. Здесь, следуя принятым в те годы в ЦАХАЛе правилам, он сменил свою “галутную” фамилию Губерман на ивритскую “Даган”, означающую “жито”.
Шестидневную войну 1967 года лейтенант Меир Даган встретил на севере страны и принял самое активное участие в боях за Голанские высоты. Тогда же он подорвался на мине и, несмотря на все усилия врачей, остался калекой – теперь до конца жизни ему было суждено ходить, опираясь на палку.
Однако Даган, похоже, даже на мгновение не подумал о том, что это ранение может положить конец его армейской карьере. Напротив, он с утроенной силой налег на физические упражнения, а заодно на изучение восточных боевых искусств и… арабского языка.
Когда сегодня говорят о том, что арабы Газы и Рамаллы, Бейрута и Сидона принимали Дагана за своего, это принято объяснять его феноменальной способностью к языкам, умением без тени акцента говорить на нескольких арабских диалектах. Однако, безусловно, Даган не смог бы достигнуть такого эффекта, если бы вдобавок еще не был бы гением камуфляжа, не обладал бы прирожденным даром актера и детальным знанием арабской ментальности.
Видимо, именно эти качества и подвигли тогдашнего командующего Южным армейским округом Ариэля Шарона поставить 25-летнего капитана Дагана на пост командира нового спецподразделения “Сайерет Римон”, или просто “Римон”, что в переводе означает “гранат” и “граната” одновременно.
Обстановка в стране в те дни была напряженная. На Синайском полуострове от рук египтян то и дело гибли израильские солдаты. Время от времени с территории Иордании проникали террористы, убивая мирных жителей. Но самой большой головной болью Израиля был в начале 1970-х годов сектор Газа с несколькими сотнями тысяч враждебно настроенных жителей.
Многие из них во время Шестидневной войны, смирившись для вида с израильской оккупацией, попрятали в своих домах целые арсеналы оружия, которые были затем различными путями увеличены. И настал день, когда это оружие начало стрелять: в Газе была создана происламская террористическая организация “Народный Фронт освобождения Палестины” (НФОП), в течение короткого времени сумевшая завербовать в свои ряды 800 боевиков. Только в 1970 году НФОП сумела провести 445 терактов, в результате которых 16 израильтян погибли и 114 получили ранения.
Но, не желая обострять и без того сложные отношения с международным сообществом, понимая, сколь пристально мир следит за тем, как Израиль относится к палестинцам на контролируемых им территориях, правительство страны какое-то время проводило “политику сдержанности”.
Терпение Израиля лопнуло 2 января 1971 года, когда в районе сектора Газа террористы напали на машину, в которой ехала семья Орвив. Открыв огонь по машине, палестинцы заставили ее остановиться, а затем один из них с улыбкой опустил гранату со снятой чекой на сиденье, где сидели двое маленьких детей. Дети погибли, их мать получила ранения, и правительство дало, наконец, негласное “добро” на план по борьбе с террором, разработанный генералом Шароном. Одной из ключевых фигур в осуществлении этого плана и стал капитан Меир Даган.
На первом этапе операции в задачу отряда “Римон” входило проникновение под видом арабов на территорию Газы, выявление там членов террористических группировок и создание собственной агентурной сети. Даган в те дни часто передвигался по всему сектору Газа, восседая на ослике, или, прихрамывая, ходил по рынкам в облике пожилого араба, заговаривая с торговцами или сидя с такими же, как он седовласыми старцами в кофейнях. В результате вскоре у Шарона появился более-менее полный список членов всех действовавших в Газе террористических группировок и даже фотографии большинства из них.
Дальше операция вступила в следующую стадию. Несмотря на возмущение мирового общественного мнения, Шарон обнес весь сектор Газа забором, затем разделил всю его территорию на небольшие квадраты, каждый из которых получил свое кодовое название и начал руками Дагана то, что потом было названо “зачисткой Газы”.
Многие считают, что Даган оказался в числе любимчиков Арика Шарона именно потому, что во многом напоминал его самого в дни молодости, когда Арик командовал легендарным 101-м отрядом. Они и в самом деле были похожи: оба невысокие, плотные, скрывающие под внешностью увальней огромную физическую силу и ловкость; оба по натуре авантюристы и любители закручивать операции, связанные со смертельным риском…
Каждую ночь люди Дагана входили в определенный квадрат, наглухо блокировали все его входы и выходы и начинали обходить дом за домом и приказывая его обитателям выйти на улицу. Мужчинам при этом предлагалось раздеться почти донага – чтобы они не смогли утаить оружие. При любой попытке сопротивления открывался огонь. В случае если среди членов семьи оказывался человек, значившийся в списке террористов, он арестовывался, но не все из этих арестантов доезжали до границы Газы с Израилем живыми – многие из них были убиты при попытке к бегству.
Жители Газы и сегодня утверждают, что это были просто хладнокровные убийства без суда и следствия. Причем по одной версии, Даган и его бойцы просто отводили арестованного террориста на несколько десятков метров от дома и там стреляли ему в затылок, а по другой они давали палестинцу в руки пистолет или гранату и предлагали делать с ними все, что тот пожелает. В тот момент, когда араб вскидывал оружие в сторону израильских солдат, звучал выстрел. Согласно третьей версии, солдаты Дагана предлагали террористу попытать счастье и попробовать, сможет ли он сбежать…
О том, насколько служба в “Римоне” с ее почти ежедневными убийствами террористов травмировала психику самих бойцов этого подразделения, свидетельствует хотя бы тот факт, что двое из них – Жан Эльраз и Даниэль Окев – после демобилизации совершили зверские, ничем не мотивированные убийства. В свое оправдание на суде они заявили, что после того, что им довелось пережить в армии, они перестали быть нормальными людьми.
Сам Даган в своих редких интервью признавал, что границы закона, в рамках которого он действовал в Газе, были, по его собственному выражению, “довольно размыты”, но при этом он категорически отвергал предположение, что бойцы “Римона” убивали невинных людей.
“Это была грязная работа, но в том-то и дело, что самую грязную работу должны делать исключительно самые чистые люди”, – сказал Даган в одном из таких интервью.
Из этого периода его жизни хорошо известны две истории.
Первая из них произошла 29 января 1971 года. Проезжая вместе со своими бойцами на двух джипах мимо лагеря беженцев Джебалия, Даган заметил в пронесшемся мимо такси Абу-Нимара – одного из самых опасных из действовавших в Газе террористов. Даган немедленно отдал приказ догнать такси и преградить ему дорогу. Когда бойцы “Римона” окружили машину, из нее вышел Абу-Нимар с гранатой в руках.
- Ложись! Граната! – крикнул Меир Даган своим бойцам, а сам молниеносно подскочил к террористу и сжал его кулак в своем так, что тот уже попросту не мог ее бросить.
За этот подвиг Даган был удостоен ордена “За отвагу”.
Согласно армейской легенде, перехватив гранату, Даган сделал еще одно, тоже молниеносное движение, нажал на какую-то точку на теле Абу-Нимара, и тот повалился на землю мертвым.
Абу-Нимар и в самом деле был убит в тот день, но этим или каким-то другим способом, сказать сегодня уже нельзя.
Вторая история относится к лету 1971 года, когда к берегу Газы причалила старая рыбацкая лодка, и из нее вылезло несколько уставших, насквозь промокших бородатых рыбаков. Собравшимся на берегу людям рыбаки сказали, что они прибыли из Ливана со специальным посланием для руководства НФОП. Один из стоявших в толпе подростков вызвался организовать гостям встречу с членом это организации. Вскоре подросток вернулся в сопровождении мужчины с автоматом “калашникова” за плечами. Загадочные “рыбаки” представились ему посланцами Организации освобождения Палестины (ООП) и сказали, что будут говорить только с высшими командирами НФОП.
Наконец, после долгих препирательств с боевиками Народного Фронта было решено, что встреча с командованием этой организации состоится в одной из комнат старого заброшенного дома на берегу моря.
- Ну, что все здесь? – спросил “рыбак” из Ливана, когда в комнате собрались члены штаба НФОП.
- Все! – последовал ответ.
Тут старший из “рыбаков” взглянул на часы, и по этому условному знаку его товарищи выхватили пистолеты и расстреляли из них всех находившихся в доме террористов. Еще спустя сорок минут возглавлявший эту операцию Меир Даган вместе со своими солдатами уже пил кофе на базе ЦАХАЛа.
Всего в 1971 году в Газе было уничтожено 104 и арестовано свыше 700 террористов. И результаты этих операций не замедлили сказаться – в 1972 году с территории Газы против израильтян было совершено “всего” 60 терактов. Тоже немало, но если вспомнить о 445 терактах 1970 года, это была победа. И победа эта, несомненно, укрепила капитана Дагана в мысли, что с террором можно и нужно бороться таким способом – путем ликвидации самих террористов прежде, чем они нанесут удар.
Это была грязная работа, но именно поэтому Даган и был уверен, что делать ее должен именно он. И ему хотелось верить, что стоящий на краю гибели раввин Дов-Бер Эрих, был бы доволен своим внуком.
* * *
Война Судного Дня застала Меира Дагана в Школе штабных офицеров, но в первый же ее день он оказался на фронте, рядом с Ариком Шароном как командир разведки его бригады. В этом качестве он одним из первых пересек Суэцкий канал и закрепился на африканском берегу, после чего поражение Египта в той войне стало неизбежным.
Ну, а по окончании войны Даган вдруг решил переквалифицироваться в танкисты, и в 1982 году входил в Бейрут уже в качестве командира 188-танкового полка “Барак”. Среди его подчиненных в те дни ходили слухи, что Даган, видимо, уже не раз тайно посещал ливанскую столицу – настолько свободно он ориентировался в этом городе, зная названия всех его улиц и переулков. Однако сам Меир Даган утверждает, что это – очередная выдумка; просто перед операцией “Мир Галилее” он хорошо сделал “домашнее задание”, досконально изучив карту Бейрута и все материалы, которые только смог найти об этом городе.
Бесспорно одно: именно Меир Даган стал одним из создателей “зоны безопасности” в Южном Ливане, а уж ЦАДАЛ – Армия Южного Ливана – это вообще его детище. Он помог ЦАДАЛу создать всю необходимую для действующей армии инфраструктуру, наладить работу разведки, завербовать агентов в ливанских деревнях.
Ливанцы прозвали Дагана Абу-Джибалем и, как рассказывают, он пользовался в их среде непререкаемым авторитетом. Да и сам Даган в Южном Ливане с его “размытыми границами”, где было непонятно, кто враг, а кто друг, где каждый день приходилось ходить по лезвию ножа, чувствовал себя, похоже, вполне комфортно.
Ну, а потом вспыхнула первая интифада, и Даган был назначен помощником начальника генштаба ЦАХАЛа Эхуда Барака. “Черная кошка” между этими двумя коммандос пробежит значительно позже, а тогда Барак и Даган садились в тренингах в старый “мерседес” и колесили в нем по Шхему и Дженину, проводя рекогносцировку местности и вместе планируя будущие антитеррористические операции. При этом не было случая, чтобы эта парочка показалась чем-то подозрительной арабам. Зато со стоявшими на КПП израильскими солдатами проблем хватало – тем всегда требовалось время, чтобы поверить, что перед ними не матерые террористы, а сам начальник генштаба со своим помощником.
В 1992 году Даган с большим опозданием получил, наконец, давно полагавшееся ему звание генерала, но при этом категорически отказался занять пост командующего Южного округа, так как был убежден, что этот округ следует расформировать.
В поисках подходящего для него места Дагану предложили занять пост зам. начальника Главного оперативного управления генштаба, с которого он и вышел в отставку в 1995 году.
Начало своей штатской жизни Даган вместе со своим старым другом генералом Йоси Бен-Хананом решил отметить длительной прогулкой по миру на джипах, однако вскоре после убийства Ицхака Рабина возглавивший правительство Шимон Перес попросил его вернуться в Израиль и занять пост начальника антитеррористического отдела при его канцелярии. После своей победы на выборах 1996 года премьер-министр Биньямин Нетаниягу уговори его остаться, и Даган занимал этот пост вплоть до победы на выборах Эхуда Барака в 1999 году.
В те дни Даган неожиданно дал сразу два интервью ведущим израильским газетам, в которых поделился, тем, как ему живется “на гражданке”. “Такое ощущение, что я лег спать в двадцать с небольшим лет, а когда проснулся, выяснилось, что мои дети уже выросли”, – сказал он.
Обнаружив, что у него вдруг появилось свободное время, он снова стал писать картины и ваять скульптуры, и те, кому доводилось видеть его произведения, приходили к выводу, что в лице генерала Дагана мир потерял большого художника.
В это же время он попытался заняться бизнесом, но очень скоро выяснилось, что от этой сферы деятельности ему лучше держаться подальше. Зато когда миллионер Дан Гретель попросил Дагана помочь организовать систему охраны курьеров, доставляющих алмазы из Конго, Даган оказался на высоте.
А на дворе уже маячил 2000 год, Ариэль Шарон стал во главе “Ликуда” и сначала подключил старого боевого товарища к кампании против планов Барака по заключению мира с Сирией путем возвращения ей Голанских высот, а затем поручил ему и командованием “штаба дня выборов” “Ликуда” – самого ответственного штаба предвыборной кампании.
Всем было ясно, что Дагану стоило только захотеть – и он мог получить любое место в предвыборном списке “Ликуда”, а затем и практически любой из министерских портфелей. Но Даган почему-то этого не захотел. Сразу после оглушительной победы Шарона на выборах 2001 года он вернулся домой, стал снова ваять и рисовать, слушать классическую музыку и любоваться своей большой коллекцией кальянов и курительных трубок.
Впрочем, отдыхать ему снова пришлось недолго. Прошло меньше месяца, и к нему позвонил теперь уже премьер-министр Ариэль Шарон.
- Меир, – недовольно сказал он в трубку, – куда ты пропал?! Ты мне нужен. Очень нужен. И, кстати, хватит жрать и толстеть. Давай попробуем вместе сесть на диету!
* * *
Шарон был убежден, что в значительной степени мощь палестинского террора строится на тех миллионах долларов, которые вкладывают в него исламские фундаменталисты из самых различных стран мира. Для того, чтобы прервать этот поток, он создал при своей канцелярию группу “Гальгаль” (“Колесо”), целью которой было выявление в Европе и США организаций, оказывающих финансовую помощь ХАМАСу, и борьба за пресечение их деятельности. Главой этой группы и был назначен Меир Даган.
Разумеется, на тот момент 56-летний Меир Даган ничего или почти ничего не смыслил в бухгалтерии. Однако, во-первых, он в течение буквально нескольких недель сумел привлечь к работе в “Гальгале” нескольких высококвалифицированных аудиторов и экономистов, а также ряд бывших работников МИДа, минфина и других министерств и ведомств. А во-вторых, не прошло и пары месяцев, как профессиональные бухгалтеры обратили внимание, что Даган научился “читать” финансовые документы не хуже их.
Работа в “Гальгаль” и в самом деле кипела. За короткое время Даган составил список всех или почти всех, в том числе и тайных источников финансирования террористической организации ХАМАС, и доказал, что большая часть этих источников связана с фундаменталистским Ираном. Попутно “Гальгаль” выявил и источники доходов тогдашнего лидера Палестинской автономии Ясера Арафата, и эти данные в будущем очень пригодились Израилю.
После того, как список американских организаций, финансирующих ХАМАС, был передан ФБР, Даган начал добиваться, чтобы американские власти запретили их деятельность, и по отношению ко многим из этих организаций ему это удалось.
Но вот в Европе дела шли куда хуже. Когда выяснилось, что одна почтенная европейская организация фактически помогает перекачивать деньги из Ирана в ХАМАС, входившие в “Гальгаль” аналитики только развели руками – пытаться убедить европейцев ввести какие-либо санкции против этой организации, по их мнению, было бесполезно.
- Что ж, – сказал Даган. – Тогда мы ее взорвем.
- Простите, в каком смысле? – поинтересовался один из экспертов.
- В самом прямом, – ответил Даган. – Взорвем штаб-квартиру этой организации к чертовой матери!
- Простите… – кашлянул эксперт. – Но что это даст, кроме нового осуждения Израиля? Сама эта организация деньгами не располагает. Она просто переводит их от одного юридического лица к другому…
- Все равно, – упрямо повторил Даган – я взорву их к чертовой матери. Пусть другие говнюки в Европе задумаются, стоит ли им поддерживать ХАМАС.
Осуществить эти свои планы Даган не успел – 10 сентября 2002 года Шарон объявил, что назначает его новым главой “Моссада”.


Меир Даган с Ариэлем Шароном
* * *
Как уже говорилось, в конце 90-х -начале 2000-х годов “Моссад” переживал, мягко говоря, не лучшие свои времена. Провал целого ряда операций невольно наводил на мысль, что в “Моссаде” больше не осталось сотрудников, обладающих былой хваткой, смекалкой и профессионализмом.
Некоторые политические обозреватели стали убеждать израильскую публику, что время тех операций, которыми когда-то славился “Моссад”, вообще прошло. В наши дни, писали они, подобные акции не только не дают былого эффекта, но и вредят имиджу Израиля. Другие говорили о необходимости встряхнуть “Моссад”, но не видели человека, способного этого сделать.
Сходились все разве что в одном: в последние годы эта спецслужба в своем былом понимании “умерла”, и Эфраим Халеви, возглавивший “Моссад” в 1998 году окончательно превратил его в сугубо аналитическую структуру, занимающуюся мониторингом иностранной прессы, составлением различных отчетов и докладов, то есть во многом дублирующую военную разведку АМАН.
На этом фоне сообщение о назначении главой “Моссада” Меира Дагана произвело эффект разорвавшейся бомбы. Даган был совершенно чужим в этом ведомстве человеком; у него не было никакого опыта работы во внешней разведке, и все израильские СМИ поспешили заявить, что назначение Дагана означает последний, смертельный удар по “Моссаду”.
- Ничего, – ответил на это Арик Шарон, когда ему принесли целый ворох статей с критикой по поводу этого его решения. – Придет день, и все эти оракулы будут вынуждены съесть свои шляпы!
Тем временем первый же день работы Дагана на новом посту начался со скандала. Утром к нему заглянул сотрудник одного из отделов и положил на стол новому начальнику толстую кипу бумаг.
- Это что? – спросил Даган, переводя взгляд с бумаг на сотрудника.
- Доклад о состоянии сирийской экономики и как это состояние может повлиять на отношение Сирии к Израилю! – гордо ответил тот.
- И вы что – думаете, у меня есть время все это читать?! – раздраженно спросил Даган. – Научитесь, пожалуйста, писать доклады в десять раз короче. И представьте ваши предложения по поводу операций, которые мы должны провести, чтобы сорвать те планы сирийцев, которые угрожают нашей безопасности.
В тот день этот сотрудник вышел из кабинета Дагана, едва сдерживая ярость. И тут же отправился по комнатам коллег рассказывать, что нового начальника интересует не добыча ценной информации о противнике, а исключительно вопрос о том, кого можно “замочить”.
- Головорез так и остался головорезом! – констатировал он. – Как можно было ставить такого человека на такую ответственную должность?!
Между тем, Даган и не скрывал, что главную задачу “Моссада” видит именно в осуществлении конкретных операций, а не в перелистывании газет и в составлении отчетов. В полном названии “Моссада” – “Учреждение по разведке и проведению специальных операций” – для Дагана самой важной была вторая часть, в смысле “специальные операции”. Он начал увольнять одного за другим сотрудников, принятых на работу при Эфраиме Халеви, и набирать новых, усиливая именно оперативные отделы, и, прежде всего, “Кейсарию”.
Разумеется, уволенные немедленно поспешили в газеты, чтобы высказать в интервью свою обиду на Дагана и обвинить его в полном и окончательном развале израильской внешней разведки. Результаты не заставили себя ждать: израильские обыватели и в самом деле поверили, что хуже начальника у “Моссада” еще не было.
Между тем, Даган делал вид, что не замечает летящих в него со страниц СМИ обвинений, а может он и в самом деле был настолько занят перестройкой работы “Моссада”, что ему просто некогда было их замечать.
Даган начал с того, что значительно усилил взаимодействие “Моссада” со своими коллегами из других стран – России, Великобритании, Германии, Египта, Иордании, Турции, Франции. Это сотрудничество пусть не сразу, но начало приносить свои плоды, и в итоге позволило “Моссаду” вместе со спецслужбами и спецназом этих стран провести целый ряд блестящих совместных операций, о которых еще будет упомянуто на страницах этой книги.
Кроме того, Даган потребовал большей активности и от агентов “Моссада”, работающих за рубежом. Если раньше глава “Моссада” навещал таких агентов и требовал от них подробного отчета о проделанной работе в лучшем случаев раз в год, то Даган совершал такие инспекционные поездки не реже раза в три-четыре месяца.
Основные задачи “Моссада” в дни руководства Дагана также были определены предельно четко. “Моссад” обязан был добывать как можно более полную и достоверную информацию обо всех попытках потенциальных противников Израиля обрести неконвенциональное оружие и всеми имеющимися в его распоряжении методами мешать осуществлению этих планов. Главным на этом направлении была, разумеется, иранская ядерная программа, но, как опять-таки будет рассказано дальше, только на ней интерес “Моссада” к данной теме не заканчивался.
Дальше шло сирийское и ливанское направления с задачей получения точных данных обо всех военных объектах и вооружении этих стран, мощи террористической организации “Хизбаллы” и, само собой, подготовкой и проведением операций, направленных на ослабление этих антиизраильских сил.
Наконец, “Моссад” при Дагане продолжил внедрение своих агентов в международные структуры террористической организации ХАМАС и ликвидацию наиболее видных ее деятелей.
Вот только несколько из тех операций, которые, по данным зарубежных СМИ, провел “Моссад” в 2000-х годах:
- Сентябрь 2004 года: ликвидация в Дамаске одного из лидеров ХАМАСа в Сирии шейха Аз ад-Дина Эль-Халиля.
- Май 2006 года: ликвидация в ливанском городе Цидоне одного из лидеров ливанского отделения “Исламского джихада” Махмуда Эль-Маджзува.
- Сентябрь 2008 года: ликвидация Хишама Эль-Лаванди – секретаря главы Политбюро ХАМАСа Халеда Машаля.
- Декабрь 2009 года: ликвидация трех боевиков ХАМАСа в Бейруте во время взрыва копилки для сбора пожертвований, прикрепленной к машине видного деятеля этой террористической организации Усамы Хамадана.
Повторю: их было много, очень много антитеррористических операций, ответственность за которые возлагалась на “Моссад”, но – странное дело! – вплоть до 2007 года они почти не меняли отношения рядовых израильтян ни к этой службе, ни к ее руководителю.
И лишь когда в Дамаске среди бела дня был ликвидирован сам Имад Мугние, затем был разбомблен сирийский ядерный реактор израильтяне начали прозревать и понимать, почему и премьер-министр Эхуд Ольмерт, и его преемник Биньямин Нетаниягу до последнего вновь и вновь продлевали пребывание Меира Дагана на посту главы “Моссада”.
Ну, а когда дубайская полиция возложила на “Моссад” ответственность за ликвидацию Махмуда Эль-Мабхуха, всем в Израиле стало окончательно ясно, что Меир Даган сумел вернуть “Моссаду” его былое реноме. Сбылись слова лежащего в коме Ариэля Шарона: тем, кто выражали когда-то свое сомнение в правильности назначения Дагана на этот пост, не оставалось ничего другого, как съесть свою шляпу.
* * *
В принципе, когда недоброжелатели Дагана говорят сегодня о том, что все предпринятые им шаги по реорганизации “Моссада” были велением времени, а потому неизбежны, они говорят почти правду. В эпоху интернета у Дагана не было иного выхода, как призвать на работу молодых компьютерных гениев и значительно усилить работу отдела, занимавшегося разведкой в виртуальном пространстве. Возможно, неизбежным было и открытие интернет-сайта “Моссада” и привлечение с его помощью на работу новых сотрудников. Сегодня этот сайт работает и на русском языке, и каждый читающий эти строки может ознакомиться и с продекларированными на нем целями “Моссада”, и имеющимися вакансиями.
Однако трудно сказать, была бы работа компьютерного отдела “Моссада” столь же эффективной при другом начальнике. Даган не просто использовал специалистов этого отдела для взлома компьютеров военного и политического руководства противостоящих Израилю стран и добычи секретной информации. Он превратил их в интеллектуальных ниндзя, ведущих изощренные виртуальные войны, которые в итоге меняли реальность и о которых еще будет рассказано на страницах этой книги. С помощью виртуального пространства в эпоху Дагана “Моссад” стал вербовать вполне реальных агентов за рубежом и наносить вполне реальные удары по противнику.
Любопытно, что при Дагане заметно поменялся и кадровый состав “Моссада”, среди его сотрудников появилось немало религиозных евреев, а это, в свою очередь, привело к тому, что в организации появилась штатная должность раввина. В задачу этого раввина входило разрешать многие вопросы, которые невольно возникали у соблюдающих заповеди иудаизма сотрудников. Например, можно ли врать до свадьбы невесте, скрывая от нее свое место работы? Или имеет ли право разведчик, выполняя задание за границей, питаться некошерной пищей, чтобы не вызвать подозрений?
* * *
За то время, которое Даган возглавлял “Моссад”, в Израиле, как уже говорилось, сменилось три премьера – Ариэль Шарон, Эхуд Ольмерт и Биньямин Нетаниягу. Все они признавали, что Даган оказался просто незаменимым на своем посту, а потому вновь и вновь продлевали его каденцию. Но именно полное соответствие Дагана в должности и стало в итоге, как это ни парадоксально, тормозить работу “Моссада” – пребывание Дагана на этом посту в течение целых восьми лет затормозило смену поколений, процесс продвижения по службе, и, как следствие, молодые амбициозные сотрудники стали “дышать в спину” своим более опытным, но задержавшимся на ступеньках служебной лестницы коллегам. Внутри организации стали то и дело вспыхивать личные конфликты, ряд начальников отделов и даже два заместителя Дагана в какой-то момент подали в отставку, и Дагану пришлось просить одного из этих заместителей – Тамира Пардо – вернуться на работу.
Все это, безусловно, не шло на пользу делу, и премьер-министру Биньямину Нетаниягу стало ясно, что, хочется ему того или нет, но Дагана надо менять. В декабре 2010 года. После долгих пересудов, Нетаниягу утвердил на должность нового главы “Моссада” Тамира Пардо.
Однако расставание с Даганом, согласно израильским традициям, затянулось почти на месяц – проводы Дагана на пенсию сначала отмечали в самом “Моссаде”, затем в канцелярии премьера, далее – на заседании правительства и в комиссии Кнессета по иностранным делам и обороне…
Но, в конце концов, он все-таки ушел – опираясь на свою палочку, маленький, лысый, полноватый смешной еврей. И вместе с ним со стены кабинета начальника “Моссада” исчезла фотография раввина Дова-Бера Эрлиха, вздымающего к небу руки в последние мгновения своей жизни. Можно только гадать, как сложится судьба Меира Дагана дальше, захочет ли он заняться политикой, стать депутатом Кнессета, а затем и министром или предпочтет нянчить внуков и наслаждаться творчеством.
Как бы то ни было, в историю он уже вошел. Да и не только в историю, но и в легенду – легенду о великом Меире Дагане, которая, возм

ЛЮБОВЬ МАТЕРИ..

После землетрясения в Японии, когда спасатели добрались до развалин дома молодой женщины, они увидели ее тело через трещины. Её поза была очень странной – она опустилась на колени, как молящийся человек, ее тело было наклонено вперед, а руки что-то обхватывали. Рухнувший дом повредил ей спину и голову.

С большим трудом, лидер команды спасателей просунул руку через узкую щель в стене к телу женщины. Он надеялся, что она еще жива. Тем не менее, ее холодное тело, говорило о том, что она скончалась. Вместе с остальной командой он покинул этот дом, чтобы исследовать следующее рухнувшее здание.

Но непреодолимая сила звала руководителя группы к дому погибшей женщины. Снова, опустившись на колени, он просунул голову через узкие щели, чтобы исследовать место под телом женщины. Вдруг он вскрикнул от волнения: “Ребенок! Тут ребенок! “.



Вся команда тщательно убирала груды обломков вокруг тела женщины. Под ней лежал 3-месячный мальчик, завернутый в цветастое одеяло. Очевидно, что женщина пожертвовала собой ради спасения сына. Когда дом рушился, она закрыла сына своим телом. Маленький мальчик все еще мирно спал, когда руководитель команды взял его на руки. Врач быстро прибыл, чтобы обследовать мальчика.

Развернув одеяло, он увидел сотовый телефон. На экране было текстовое сообщение: “Если ты выживешь – помни, что я люблю тебя". Этот сотовый телефон переходил из рук в руки. Каждый, кто читал сообщение плакал.
"Если ты выживешь – помни, что я люблю тебя”. Такова любовь матери!

Pasted from: www.odnoklassniki.ru/>

Еврейская рапсодия

http://www.liveinternet.ru/users/domenika_live/post254021883/

Жизнь и судьба Освальда Руфайзена

История польского еврея Освальда Руфайзена (1922–1990), ставшего монахом-кармелитом братом Даниэлем, стала широко известна русскоязычному читателю после выхода в свет в 2002 году книги Людмилы Улицкой «Даниэль Штайн, переводчик», представляющей собой апологию еврейского крещения.

Основные факты биографии Освальда Руфайзена Улицкая заимствовала из книги американской писательницы доктора философии и профессора социологии Нехамы Тэк «В логове льва: жизнь Освальда Руфайзена» («In the Lion’s Den. The life of Oswald Rufeisen», 1990), многократно встречавшейся с Освальдом. Вот его краткая история:

В 1939 году, когда немцы захватили западную Польшу, а СССР – восточную, сионистски настроенная семья Руфайзенов: отец, мать и 2 сына Освальд 17 лет и 15-летний Арье бегут в еще неоккупированный Львов. Однако 50-ти летние родители не выдерживают страшных трудностей пути, возвращаются домой и позднее погибают в Освенциме. Сыновья из Львова вскоре перебираются в еще свободную Литву, в Вильно. Младшему Арье удается получить бесплатный сертификат и визу на въезд в Японию с проездом через весь Союз во Владивосток. Оттуда через Японию он попадает в Палестину. Старшему Освальду было отказано: сертификаты выдавали детям и подросткам до 17 лет. Освальд знал идиш, польский и немецкий: в семье говорили на всех этих языках. Освальд попадает в Вильно в семью еврея-сапожника, помогает ему в работе и легко выучивает литовский язык. Затем он перебирается в белорусский город Турец, там, имея способности к языкам, быстро начинает говорить по-белорусски. Потом он оказывается в другом белорусском городе Мир, и начальник белорусской полиции этого города Серафимович принуждает Освальда стать при нем секретарем переводчиком, ибо сам не знает немецкий язык. Освальд выдает себя за сына поляка и немки. В городе было еврейское гетто. Освальд находит контакт с несколькими евреями из него и тайно передает им оружие. 9 месяцев продолжается его служба в полиции. Он ежеминутно рискует быть разоблаченным, ведь ему еще приходится мыться с полицаями в бане и ходить на исповедь к ксендзу. Через некоторое время он узнает, что гетто грозит ликвидация, и сообщает об этом евреям. 300 евреев тайно бегут в лес, 500 пожилых и больных остаются и погибают. Освальд тоже бежит из города и скрывается в женском католическом монастыре кармелиток, расположенном на окраине города Мир. Это случилось в 1942 году. Он проводит в монастыре 16 месяцев. Ему 20 лет, он постоянно размышляет о жизни, о своей судьбе, читает Новый Завет, других книг у монахинь не было.

«Я по-прежнему мечтал о Палестине, о моей стране, - рассказывал он Нехаме Тэк. – Вот в таком настроении я начал знакомиться с Новым Заветом, с книгой, описывающей события, имевшие место в моем отечестве, земле, о которой я так мечтал. (Еще до начала войны он участвовал в еврейском молодежном движении «Акива» - С. Д.)… В монастыре в окружении, в общем, совершенно чужих людей я создал для себя искусственный мир. В этом созданном мною мире я встретился с Иисусом из Назарета…».

«Я, конечно, понимала его состояние, когда он попал в монастырь, - пишет Нехама. – Он, безусловно, был в отчаянии, он абсолютно не знал, куда ему дальше идти, к кому обратиться за помощью и поэтому не удивительно, что он всё воспринимал очень обостренно. И в этом стрессовом состоянии он впервые знакомится с христианством, и он проникся его идеями и решает связать с ним жизнь. И тут я, кажется, понимаю его – долгое (9 месяцев) абсолютное публичное одиночество во время службы в жандармерии, возможность ежеминутно быть пойманным и убитым, и на этом нервном фоне ему попадаются книги, в которых описываются реальные чудеса исцеления и спасения. Параллельно в его воспаленном мозгу всплывают его личные чудеса спасения, начиная с того, что совершенно незнакомый поляк пригласил его (и почему-то именно его…?) на свою ферму, пообещав приютить и скрывать от немцев до конца войны; потом его спасению способствует так же абсолютно чужой ему человек – белорус, ветеринар (а ему-то зачем нужны были возможные неприятности от гестапо…?).

Кстати, именно он подсказал ему легенду, ставшую в устах Освальда очень убедительной: представиться полуполяком-полунемцем. Дальше больше – монахини, проживающие рядом с жандармерией, получают «знак с небес» (это разве не настоящее чудо!?), предоставить ему убежище в монастыре, и венец всех «чудес» - начальник жандармерии Хайнц вместо того, чтобы расстрелять его как еврея предоставляет ему возможность бежать(?!) (Освальд сознался, что именно он сообщил евреям гетто о готовящейся расправе, и на вопрос Хайнца «почему?» ответил «потому что я еврей» - С. Д.). И вот в таком состоянии его нервной системы он принимает решение креститься. Напоминаю, это решение принимал загнанный юноша-еврей, которому в этот момент было 20 лет, и это был 1942 год».

Он успел еще около года вплоть до сентября 1944 года повоевать в партизанском отряде. Его заподозрили в шпионаже в пользу немцев. От расстрела его спас один еврей, бежавший из гетто в городе Мир и рассказавший партизанам о делах Освальда Руфайзена. В 1945 году после окончания войны Руфайзен постригся в священники в кармелитский монастырь. Этот орден он выбрал потому, что знал, что в Израиле имеются монастыри кармелитов. Когда в Израиле началась «Война за Независимость», Руфайзен обратился к польским властям с просьбой о разрешении эмигрировать в Израиль. Разрешение на выезд он получил только 10 лет спустя, в 1958 году, после отказа от польского подданства.

Продолжу Нехаму Тэк. «С тех пор прошло более сорока лет, и на мои вопросы отвечал уже не юноша, а зрелый 60-летний опытный монах-кармелит брат Даниэль.… Хочу подчеркнуть - Освальд был удивительный, неординарный человек, он настолько отличался от всех нас, что я считаю, к нему не подходят наши обычные мерки, начать хотя бы с того, что из нескольких сотен проинтервьюированных мною людей, он единственный, и поэтому, наверное, уникальный человек, состоящий из одних положительных черт!»

Замечу, что сама еврейка, Нехама Тэк (р. 1931) все военные годы прожила в оккупации в Польше, всю ее семью спасла семья поляков-католиков.

В 1959 году Освальд приезжает в Израиль. «Я хотел, - говорит Освальд, - чтобы в мое удостоверение личности вписали «еврей». Я хотел принадлежать к земле моих отцов, более того, я еврей по своей сути, еврей католического вероисповедания…» - написал Освальд Руфайзен в точном согласии с Галахой, определяющей еврея как «человека, рожденного матерью-еврейкой или прошедшего гиюр» (в согласии с Галахой – С. Д.).

Однако это был настолько исключительный случай, что «дело Руфайзена» рассматривал БАГАЦ, «Высший Суд Справедливости в Израиле». Четырьмя голосами против одного БАГАЦ отказался признать Освальда Руфайзена евреем. Судьи заявили, что в «Законе о Возвращении» при определении «кто является евреем» нужно опираться не на Галаху, а на традиционное многовековое отношение еврейского народа к выкрестам. Напомню, что в народе выкрестов называли «мешумадами», т.е. уничтоженными. Семья выкреста порывала всякое с ним отношение и совершала по нему обряд как по покойнику (надрывала верхнюю одежду). Многовековое преследование христианами евреев породило в сознании последних представление, что еврей и христианин не могут соединиться в одном лице, ибо это оксюморон такой же как «евреи за Иисуса».(См. глава 16 «Иудаизм, христианство, ислам.»).

Дело Освальда Руфайзена привело к принятию Кнессетом в 1970 году уточнения в «Закон о Возвращении» - включении в него следующего определения еврея:

«Еврей – это тот, кто родился от матери-еврейки или прошел гиюр и не исповедует другой религии».

Освальду Руфайзену разрешили въезд в Израиль, но в паспорте в графе национальность поставили прочерк, ибо его не признали евреем, а от польского подданства он отказался сам. Судья БАГАЦа Хаим Коэн говорил, что «изо всех сил пытался убедить моих коллег признать Освальда евреем, но мне это не удалось».

Позднее Освальд говорил: «Теперь я думаю: они были правы. Сегодня я не собираюсь извиняться. Но я признаю, что это было моей ошибкой. (Видимо он имеет в виду требование признать себя евреем согласно действующему в Израиле «Закону о Возвращении» как сына еврейских родителей - С. Д.). Я не должен был так несвоевременно противопоставлять себя народу Израиля, и не только Израиля. Мы по-прежнему не совсем нормальные люди. Мы всё еще в пустыне. Поэтому я сожалею, что так поступил».

Итак, ему было предоставлено гражданство, но никакой поддержки от государства Освальд Руфайзен не получил. Он жил в монастыре Стела Марис (Хайфа) и помогал христианской общине в религиозной службе, похоронах и т.п. С 1965 года он стал экскурсоводом по Израилю для многочисленных групп туристов-христиан. Будучи отличным лингвистом, перевел на иврит множество христианских молитв и проповедей. Это не встретило поддержки у католического начальства.

Освальд многократно встречался со своим братом Арье и другими родственниками в Израиле, встречи были очень дружественны. Внутренне не одобряя его, Арье принял его как любимого брата. Освальд умер в 1990 году.

Отношение к Освальду Руфайзену в Израиле в целом было двоякое: одни восхищались им, другие считали его предателем. Среди последних, возможно, были и потомки тех 300 евреев, которых он спас в городе Мир.

Вспомним слова Талмуда: «Спасший одну еврейскую душу подобен спасшему весь мир» (Трактат Санхедрин, 4:5).

А ведь он спас 300 евреев! Игуменья монастыря, где скрывался Освальд, Елизавета Бартковяк в 2002 году получила звание Праведницы народов мира. Будь Освальд Руфайзен неевреем, его тоже провозгласили бы Праведником народов мира, оказывали бы материальную поддержку, посадили бы в память о нем дерево в Аллее Праведников, ухаживали бы за его могилой.

Так как же нам относиться к этому еврею, ставшему братом Даниэлем?

Вот мнение судьи БАГАЦа Коэна: «Ни правительство, ни кто-либо другой не имеют легального или морального права сказать человеку, который испытал муки ада только потому, что он Еврей, сказать ему, что он не еврей. Мы должны преклонить колени и принять его с распростертыми объятьями».

А вот мнение другого судьи БАГАЦа Зильбера.
«Огромная психологическая трудность, с которой мы столкнулись в начале этого необычного процесса, заключается – как это ни парадоксально – в той большой симпатии и глубокой благодарности, которые мы, как евреи, испытываем к Освальду Руфайзену, выкресту, «брату Даниэлю», истцу. Перед нами стоит человек, который в темные годы Катастрофы в Европе бессчетное число раз рисковал жизнью ради своих братьев-евреев, совершая самые дерзкие акции по спасению их прямо из львиного рта нацистского чудовища. Откажем ли мы этому человеку в заветном его желании: совершенно слиться с любимым им народом, получить гражданство в стране его мечтаний не как чужестранец-иммигрант, но как еврей-репатриант?

Однако эти признательность и благодарность не должны превращаться в «любовь, потакающую и портящую всё стадо», нельзя допустить, чтобы они послужили поводом для осквернения имени и содержания понятия «еврей». Углубившись должным образом в эту проблему, рассмотрев и упомянув все ее аспекты, мы увидим, что брат Даниэль просит нас перечеркнуть всё историческое, священное значение названия «еврей», отречься от всех духовных ценностей, за которые нас убивали изо дня в день в разные периоды нашего продолжительного изгнания. Величие и слава, которыми проникнута память наших мучеников, погибших в средние века, померкнут и поблекнут до полной неузнаваемости, наша история утратит свою преемственность, заново начав отсчет со времени гражданской эмансипации, к которой привела Великая французская революция. Никто не вправе требовать от нас принести такую жертву, будь он даже обладателем столь великих достоинств, как представший пред нами истец». («Еврей – кто он?», «Гешарим – Мосты культуры», И. – М. 5, 2007).

«Б-г, Тора и Израиль едины», -
учит рабби Шимон Бар Йохай в книге «Зоар».

Это единение сохранило нас, одного из древнейших народов в истории. «Ни один народ в мире не пережил бы столь долгого рассеяния», - напомню еще раз слова Николая Бердяева. «Нигде не осталось и следа от его (Израиля – С. Д.) загадочных врагов, - написал Александр Куприн в рассказе «Жидовка», - от всех этих филистимлян, амалекитян, моавитян и других полумифических народов, а он, гибкий и бессмертный, всё еще живет, точно выполняя чьё-то сверхестественное предписание».

Мы выполняем предписание Б-га, сказавшего:
Я буду вам Б-гом, а вы будете Мне народом». (Ирмеягу, 7:23), «Вы – свидетели Мои» (Иешаягу, 43:10).

И мы существуем, пока храним наш союз с Б-гом. Поэтому ушедший в чужую веру предает своего Б-га и свой народ. Поэтому не может быть еврея, исповедующего чужую религию.

Отмечу, что на сайте «Яд Вашем» есть описание подвига Освальда Руфайзена. О нём был снят документальный фильм «Брат Даниэль, Последний Еврей».[img][/img]

«И Бог создал женщину»

http://www.liveinternet.ru/users/bo4kameda/post250242353

Грани аквамарина

08.02.2013

Самолет из Израиля прилетел рано утром. В Центр по усыновлению Рахели и Натану нужно было прибыть во второй половине дня, а вечером они должны вместе с представителем центра уехать в маленький городок на границе Украины и России... «Мы дадим сыну второе имя Шломо, как у нашего мудрейшего еврейского царя, — сказал Натан. — Рахель вышила ему кипу для праздников».

2006. Рахель

Рахель торопилась. Еще несколько шагов, и она спустится в бомбоубежище. Вдруг стало тихо. «Почему замолчала сирена. Отбой?» — успела подумать Рахель, но тут она почувствовала сильный удар и потеряла сознание. Очнулась она за цветной занавеской. Болела голова, пахло лекарствами, девушка в голубом костюме что-то ей говорила. «Медсестра, — поняла Рахель, — что здесь делает медсестра?» Она хотела сказать девушке, что не слышит ее, но слова останавливались где-то в гортани. Рахель повернула голову и увидела Натана. По лицу мужа текли слезы.

Она вернулась домой через неделю. «У нас еще будут дети, доктор говорил, что обязательно будут», — повторял Натан. Рахель молчала, не плакала, она молчала еще много дней, пока Натан не сказал ей:
— Я снова иду в армию. Начался призыв резервистов.
— Да, — ответила Рахель.

2008. Рахель и Натан

Неожиданно позвонила знакомая из Хайфы, с которой я давно не общалась. Задала дежурный вопрос: «Как дела?» Рассказала немного о своей жизни и быстро перешла к цели своего звонка.
— Очень прошу тебя, встреть, пожалуйста, в аэропорту моих друзей. Замечательные ребята. Они раньше никогда не были в Украине, в Киеве у них никого нет. Проводишь их потом в Центр по усыновлению?
— Встречу, конечно. Если бы я еще знала, где у нас этот центр.
— Посмотри в Интернете, а у ребят есть адрес. Их зовут Натан и Рахель. Натан говорит по-русски, а Рахель — нет.
— Хорошо, диктуй номер рейса.

Рахель оказалась красавицей, нет, не просто симпатичной и милой, а настоящей царицей — наверное, такой была прекрасная и несчастная ее тезка, наша праматерь. От лица Рахели невозможно было взгляд отвести. Хотелось смотреть и смотреть на нее. Прямые длинные волосы черным шелком падали ей на спину, глаза зеленовато-голубые — аквамариновые; нежно-белый, без румянца тон ее лица подчеркивал цвет грустных глаз-самоцветов. Высокая, тоненькая, в джинсах и туфельках-балетках, она показалась мне совсем юной. Мужа своего, тоже красивого, рыжеволосого, загорелого, Рахель держала за руку, как ребенок. Я их узнала сразу — так выделялась эта пара на фоне разношерстной толпы людей, торопившихся к выходу из аэропорта. Подошла к ребятам, мы поздоровались.

— Вы извините за беспокойство. Сами бы добрались, но друзья подняли всех знакомых на ноги. Вот и вам пришлось приехать. Спасибо, — сказал Натан.
— Ваши друзья все правильно сделала. И не за что меня благодарить.
Натан перевел Рахели мои слова. Глаза ее заиграли сине-зелеными оттенками. Я вновь залюбовалась ее лицом.

2008. Шломо

Самолет из Израиля прилетел рано утром. В Центр по усыновлению Рахели и Натану нужно было прибыть во второй половине дня, а вечером они должны вместе с представителем центра уехать в маленький городок на границе Украины и России.
— У нас еще много времени, потому есть два варианта: проедем по городу, и вы посмотрите Киев, или сразу ко мне — отдохнете с дороги, потом отвезу вас, куда нужно, — предложила я гостям.
Натан наклонился к жене, что-то спросил у нее.
— Лучше к вам, у нас важное дело, пока ни о чем другом не можем думать.

Мы пили чай и беседовали — вернее, говорил со мной Натан, иногда оборачиваясь к Рахели, чтобы что-то перевести и поймать одобрительный лучик ее взгляда. Натан рассказывал, как ребенком уехал с родителями в Израиль из Белоруссии, как служил в армии, как встретил будущую жену. «Странно, — думала я, — только познакомились, а такое чувство, будто давно их знаю». Я не задавала вопрос о том, что понадобилось им в маленьком украинском городке. Натан заговорил об этом сам.

— В 2006 году, когда война с Ливаном была, Рахель беременную ранило — ракета рядом разорвалась. Ребенка нашего спасти не удалось. А теперь мы приехали за малышом, мальчика заберем из детского дома.
— Но вы такие молодые, у вас еще будут дети.
— Вряд ли, Рахель болела сильно после ранения, до сих пор врачи ничего определенного не говорят. А этот малыш... мы уже его любим.
— А Рахель не против, что вы мне все рассказали?

Натан посмотрел на жену. Рахель молчала, только глаза меняли цвет, как драгоценный камень, подаривший им свои краски. Она улыбнулась, достала из сумочки несколько фотографий и разложила на столе. Я рассматривала снимки, хвалила малыша, просила Натана перевести мои слова. Похоже, все, что я говорила, радовало ребят. Они переглянулись, а потом снова взялись за руки. Мальчику на фотографии было годика три. Светло-русый ежик, нос кнопочкой. Вот только глаза, как у будущей мамы, сине-зеленые, в пол-лица. «Мы дадим сыну второе имя Шломо, как у нашего мудрейшего еврейского царя, — сказал Натан. — Рахель вышила ему кипу для праздников. Я вам сейчас покажу».

Кипа была настоящим произведением искусства — на белом шелке вышиты золотыми нитками оливковые ветви с плодами из небольших черных жемчужин.
— Ваш ребенок будет проходить гиюр?
— Да, мы сделаем все возможное. Но, все же, думаем, когда ему исполнится тринадцать, пусть сам решит, хочет ли он быть евреем.

Я вышла из комнаты, чтобы принести десерт, а когда вернулась, увидела, что Рахель кладет на колени детские вещи: свитер, шапочку, шарфик. Она гладила рукой мягкую шерсть, складывала, раскладывала и вновь рассматривала одежду, приготовленную для малыша. Из чемодана Рахель достала игрушечного жирафа — смешного, с длинной, как и положено, шеей, только какой-то необычной, нежирафьей расцветки. Ноги его можно было как угодно согнуть, голову наклонить. Мне жираф очень понравился, и я тут же начала сочинять о нем сказку. Предложила Рахели немного отдохнуть, принесла для нее плед и подушку. Через минуту Рахель крепко спала, обняв игрушку.

Я верю в чудеса

Мужчина, встретивший нас в Центре по усыновлению и представившийся Сергеем, сразу заговорил с гостями на иврите. На мой удивленный взгляд ответил коротко: «Это работа». Сергей дал Натану и Рахели подписать какие-то бумаги, потом вытащил из сейфа и переложил в портфель толстую папку. Обратился ко мне:
— Все документы в порядке, билеты у меня, через час отправляемся на вокзал. Можем уже вас отпустить.
— Нет, я провожу ребят.

По дороге на вокзал Сергей, показавшийся мне вначале немногословным, вдруг разговорился. Многое я узнала в тот вечер. Незнакомый прежде мир открылся для меня. Кому только Сергей ни помогал в усыновлении. Рассказал о девочке-цыганке, которую удочерили пожилые поляки. Она им танцы с бубном по ночам устраивала. Не высыпались, с ног валились от усталости. Но ничего, привыкли. Сами теперь поют и танцуют, а девочка звездой эстрады, наверное, станет — такие у нее успехи. «Вот и украинский малыш полетит скоро в Израиль, жить будет у самого Средиземного моря», — добавила я. Сергей ничего не ответил, но взгляд его мне не понравился.

Мы прощались на вокзале. Сергей проводил ребят в купе, а сам вышел на перрон — до отхода поезда еще оставалось время.
— Пожалуйста, — попросила я, — передайте Рахели, что я обязательно напишу сказку о белом жирафе и пришлю ее малышу. Сергей молчал.
— Что-то не так? Я не то сказала?
Он ответил не сразу, каким-то другим, изменившимся голосом.
— Ребенок болен — острый лейкоз, форма тяжелая, надежды мало.

У меня перед глазами возникла картинка: белый жираф плакал большими белыми слезами.
— Они знают?
— Да. Сказали, что не отступятся, что им нужен только этот мальчик. Они его выбрали, полюбили, будут лечить.
— Но, может быть, есть хоть какой-то шанс? Сколько же им горя можно переносить?
— Вы верите в чудеса? Я — нет. Они месяц должны жить поблизости, навещать ребенка каждый день, чтобы он привык. Такие правила. Дай Б-г, чтобы улетели втроем. Мальчик в больнице. Прощайте. Возьмите визитку. Звоните, если хотите.

Рахель и Натан махали мне из окошка, улыбались. Не знаю, что со мной случилось. Но в этот момент я превратилась в Рахель, я влезла в ее кожу, по моим сосудам потекла ее кровь. Я стала ее болью. У меня вдруг почти исчезло зрение, пропали цвета, все вокруг окрасилось в серо-черный. «Господи, — просила я, — ты же всемогущий и милосердный. Только ты можешь совершить чудо. Сделай что-нибудь для этих людей, сохрани для них сына, дай им шанс вылечить мальчика». «Я верю в чудеса!» — крикнула выглянувшему из окна Сергею, но поезд уже набирал скорость. Почувствовала боль. Разжала ладонь. Визитка, кусочек пластика, порезала мне руку. Номер остался в памяти. Не думала, что когда-нибудь его наберу.

2012. Фильм о любви

Позвонила Сергею через несколько лет — его помощь нужна была близким друзьям. «Только по делу, только по делу, не буду спрашивать о Шломо, только по делу», — убеждала себя дорогой. Встретились как старые знакомые. Сергей проконсультировал друзей, и мы уже собирались прощаться.
— Вы не хотите задержаться немного?
— Да, конечно.
— Садитесь удобнее, будем кино смотреть.

Сергей развернул ко мне монитор. Лужайка, яркая зелень, столы накрыты, музыка, детские голоса. Дети, много детей рассаживаются за столами. В центр выходят трое — стройная темноволосая женщина, высокий мужчина и мальчик лет семи. У мальчика на голове белая кипа с вышитыми золотом оливковыми ветками. Женщина что-то говорит на иврите, обращаясь к детям. Рахель? Поворачиваюсь к Сергею. Он улыбается.
— А мальчик?
— Смотрите дальше.
Тоненькая мальчишеская фигурка, русый ежик. Выздоровел?! Шломо!

Фильм продолжается, Рахель заканчивает речь, Шломо куда-то убегает. Возвращается, держа за руку девочку. Аплодисменты. Дети разворачивают плакат. На нем нарисованы смешные веселые рожицы и яркая цифра «3», вверх летят разноцветные шары. Девочка смеется. У нее длинные черные волосы, красивое личико с белой кожей. Камера берет крупный план. На экране большие аквамариновые глаза.

Автор о себе:
Свой первый роман я написала в 10 лет. Он имел успех среди друзей в нашем дворе, и его ждал провал в школе. С тех пор романы не пишу. Но вышла книга рассказов. Окончила Ленинградский политехнический. Много лет писала на языках программирования. Сегодня работаю в медицинской журналистике, живу в Киеве.

Наталья Твердохлеб
www.jewish.ru

Моисей Шен

Возвращение через пятьдесят лет



Я возвратился к прежней жизни,
И будто скинул тяжесть с плеч.
Уж стар служить своей отчизне,
Пора в сырую землю лечь!


Мы с ним оказались случайно на одном концерте в Дюссельдорфе. На сцене пел хор, а пожилой мужчина, казалось, дремал.
- Не нравится их исполнение? - спросил я.
- Репертуар на любителя, - улыбнулся он, - я больше люблю слушать бодрые, веселые песни. В нашей жизни и так много грустного и печального.
После концерта мы вместе с ним вышли из клуба, прошли по узкому, хорошо освещенному переулку, и присели на скамейку.
- Давно ли вы в Германии? - спросил я.
- Лет пять, - ответил он и вздохнул. Мы помолчали. Мужчина попросил разрешения закурить и продолжал:
- Один я здесь живу, ни родственников, ни добрых друзей не имею. Сын остался жить на Украине, и я одно время даже потерял с ним связь.

- Без людей быть тяжело, - промолвил я.
- Знакомых много, но в моем возрасте найти близкого человека - бессмысленная задача, да я и не ищу. Вас я не знаю, но может быть, это и к лучшему и у меня появилось желание рассказать историю моей жизни. И намечаются как будто перемены...
- Вы по какой линии сюда приехали? - спросил я.
- Не торопитесь, - усмехнулся он, - но вопрос мне ваш понравился. Начну с самого начало, со своего детства.
Итак, я родился на Украине в еврейской семье. Село было небольшое и стояло на берегу речки Ингулец, впадающей где-то в районе Херсона в Черное море.
До войны я успел окончить три класса начальной школы. Знаниями и способностями не блистал, но мать меня еще к тому же учила читать и писать на идиш.
Имя мое было Давид, и я был рослым и сильным для своих лет парнем, светловолосым и голубоглазым. Дружил с малых лет со своим сверстником по имени Алексей. Тот учился замечательно, но и физически был намного слабее меня и я, обычно, в потасовках защищал его. Он был милый и добрый мальчик.
Мой отец был воспитанником детского дома и родственников не имел, а у матери незадолго до войны арестовали брата и нас многие родственники стали избегать, как прокаженных.

Началась война. Отца забрали на фронт, и он был убит в первый месяц войны. А я с матерью и двумя младшими сестренками на подводе двинулся на Восток. Через пару недель прямое попадание фашистского снаряда в телегу - и я остался один. Обычно я двигался пешком впереди подводы и поэтому не пострадал.
Мужчина повторно закурил, чуть помолчал и продолжал:
- Я остался совсем один. Через несколько часов по этой же дороге промчались немцы. Много дней и ночей крутился у этого страшного места, плакал и звал мать. Затем пошел вперед - куда глаза глядят. Остановился у одного разбитого дома. Из него вышла пожилая женщина, долго смотрела на меня, затем пригласила в дом. Я рассказал ей, что у меня никого нет, родители погибли, все документы сгорели и зовут меня Давид. Я еще не соображал, что мне необходимо было уже скрывать свои еврейские корни.

Она накормила меня, уложила спать, а утром вручила мне "Свидетельство о рождении" своего, умершего от голода, внука и проговорила: "С этого дня ты - Денис Петушко, украинец, родители умерли и я твоя родная бабушка".
- "Украинец", - повторила она несколько раз, - а лучше во время любого вопроса помолчи и старайся уходить от трудных разговоров. Ты, как я понимаю, по национальности еврей, а это для тебя и - даже и меня - лютая смерть. В соседнем селе уже немцы, так что будь умницей. Но ты и не похож на еврея, настоящий мой внучек, такой же он был белобрысым и светлоглазым.

Итак, я всю войну прожил у этой женщиной и мне казалось, что она мне являлась настоящей матерью и бабушкой в одном лице. Несколько раз она водила меня в церковь, а однажды, одев мне старый медный крестик на шею, сказала: "Носи его, пожалуйста", и у нее выступили на глазах слезы.

После войны много раз ездил в село, в котором родился и провел детство, но от него не осталось даже одного дома. Затем стали появляться там дачные постройки.
Одно время, уже после войны я сделал настойчивую попытку возвратить себе имя Давид, но сын бабушки, который, безусловно, знал мою историю, мне сказал:
- Денис, тебя очень любит моя мама, без твоего участия она, возможно бы не выжила в те страшные годы, а у тебя никого, кроме нас не осталось, не стоит спешить со своим решением и стать снова, прости меня, евреем. Наша страна опять переживает тяжелые времена, посмотри, что творится вокруг тебя, ты почти стал взрослым и умным... Я окончил ремесленное училище, затем техникум и много лет проработал на Станкостроительном заводе мастером.
Бабушка давно умерла, а я женился поздно, когда мне было уже под сорок. У меня приличных девушек было достаточно, но я не торопился заводить семью. Искал еврейку, но женился на украинке, симпатичной, доброй девушке, учительнице младших классов.

Однажды, еще до рождения сына, столкнулся на почте со своим школьным приятелем Алексеем. Я вначале его не узнал, прошло так много лет с моего детства. Он очень изменился и почти догнал меня в росте, стал носить усы.
И он громко закричал: "Давидка, неужели это ты, как я рад нашей встречи!"
Я вздрогнул, отвел глаза в сторону и протянул ему паспорт, с помощью которого получил только что бандероль.
Он с растерянностью на лице, скользнул по нему глазами, пробормотал "Извините, обознался" - и исчез в толпе.
В дальнейшем из газет и телепередач я узнал, что друг детства стал крупным ученым, депутатом Совета, возглавляет НИИ города Харькова.

Он был единственной ниточкой, которая связывала меня с прошлым. Война, как тяжелым катком прошлась по мне, уничтожив не только родных, но и память.
Безусловно, жена и сын знали о моем прошлом. Я много рассказывал сыну о своих родителях, о детстве и учебе до сорок первого года, вспоминал песни на идиш, которые когда-то пела моя мать.

Когда сын подрос, я с ним проехал по "дороге смерти" от моего села-призрака, где я появился на свет, до того домика, где проживал во время войны. Приблизительно сумел найти то место, в которое угодила фашистская бомба, разорвав на части самых дорогих и близких мне людей. Мы с сыном собрали большой букет полевых цветов и рассыпали его вдоль той трассы. Но время пробежало семимильными шагами. Жена умерла, когда сыну исполнилось двадцать лет, а он целыми днями пропадал на учебе, работе, в кругу своих сверстников. Он незаметно отделился от меня, и мы перестали с ним говорить о жизни, о прошлом... У него появились свои интересы, маленькие тайны и девочки. А у меня возникла мучительная тоска. Я не находил себе места. Во сне стала приходить ко мне мать, сядет около меня и молчит. В день пятидесятилетия со дня ее смерти и накануне своего шестидесятилетия, неожиданно даже для себя, сорвался я в город Харьков, к другу детства Алексею.
Он стал, как я говорил, большим человеком, и я с трудом попал к нему на прием.
Он минуту молча смотрел на меня, затем резко поднялся с места, бросив в трубку секретарше: "Меня ни с кем не соединять и никого ко мне не пускать!" - и продолжал, поймав мой взгляд: "Проходи, рассказывай, наконец-то ты окончательно нашелся. После нашей кратковременной встречи, я был почти твердо уверен, что это все-таки Давид из детства всплыл, как айсберг, передо мной, но ты снова растворился на два десятка лет".

Я пересказал ему свою жизнь и не скрывал своих слез.
Он не спросил меня, почему я не признался ему тогда при случайной встрече, только промолвил:
- В детстве я часто плакал, а ты никогда, - всегда был очень смелым и решительным парнем. А желания стать снова Давидом не появилось ли сейчас у тебя?
- Не только возвратить свое имя желал бы, - проговорил я, вздохнув, - но даже национальность. Я же точно знаю, что все архивы давно исчезли или вернее не сохранились.
- Ерунда, - улыбнулся он, - достаточно только того, что я тебя отлично знаю. Напиши мне четко свои настоящие и подлинные фамилию, имя, отчество, имя родителей, откуда они родом, переговори со своим сыном и через неделю позвони ко мне домой. Визитку даст тебе моя секретарша. Кстати, где работает твой сын? Великолепно, я могу предложить ему неплохую работу, но ему я бы не посоветовал идти пока по твоим следам, то есть изменения паспортных данных.

Итак, я оказался в Германии и давно усвоил, что лучше здесь умереть от надуманной ностальгии, чем на Родине от тоски. Сын отказался поменять фамилию, и я его хорошо понимаю. Он связал свою жизнь с экономическими проблемами, успешно решал там свои служебные дела.
По национальности он остался украинцем, и сюда простого пути для него не осталось.
Но в жизни, как говорится, добро и зло разлито в одинаковых количествах.

Незнакомец помолчал, вытащил конверт с письмом из внутреннего кармана куртки и проговорил: - Разрешите прочесть несколько строк из письма сына ко мне?
Я молча кивнул, и он стал читать:
"Папа, решил написать тебе, так как по телефону этого не скажешь. В нашем отделе младшим сотрудником работает девушка по имени Наташа. Очень недоступная, гордая, немногословная, но чрезвычайно красивая и умная особа. Я многократно делал попытку узнать ее получше, но она меня, просто отшивала. Не шла даже на легкий флирт, разговор. Но однажды я ее подвез на машине до дома и стал набиваться в гости на чай. Она оттолкнула мою руку со своего плеча, хотела уже покинуть кабину, а я разозлился и говорю ей: "Разреши хотя бы напоследок прочесть тебе письмо моего отца из Дюссельдорфа. С утра ношу его в кармане и не нашел времени его открыть. Начну теперь искать невесту в другой стране, например, в Германии".

Я сболтнул то, что пришло первое мне на ум.
- Что твой отец там делает? - спросила с удивлением Наташа и осталась сидеть на месте.
- Живет, радуется жизни и думает обо мне.
- Он у тебя немец? - вздохнула девушка.
- Был пока евреем, если еще не поменял национальность. Он в этом деле большой мастак.
- А если серьезно?
- Я тебе предлагаю руку и сердце.
- Ты мне делаешь предложение? - вспыхнула Наташа.
- Ты очень догадливая, я сгораю от любви к тебе, но, разболтав об отце, вероятно, сжег все за собой мосты. Кстати, к отцу жить я поехать не смогу, так как еще пять лет назад упустил свой шанс и не взял национальность отца. Придется поискать невесту здесь.
- С твоими способностями тебе это будет не сложно. А ты еще не передумал сделать меня "счастливой", - улыбнулась Наташа.
- Клянусь своей мамой в искренности моих чувств.
- Она тоже в Германии?
- Она давно умерла. Как мы ее любили! - выдохнул я.

- Ты, как будто, порывался к нам на чай! Только надо купить, я считаю, букетик цветов для мамы. На углу имеется цветочный магазин.
- Он уже находится на заднем сидение.
- Ты, я вижу, предусмотрительный, но я открою тебе также небольшой секрет. Мама моя тоже собирается отправиться в Германию, но я свой шанс не упущу. Ты же должен ей непременно рассказать о своем отце.
- Только после того, как разрешишь себя поцеловать. Для меня была ты - настоящей, сероглазой снегурочкой! - воскликнул я, - а я с тобой - глупцом, и слепым на оба глаза.
- Ты ж сам на Карла Маркса не похож, да и твои анекдоты меня всегда шокировали. Кстати, - девушка взглянула на конверт, - почему ты Денисович, а не Давидович?
- Ты, Наташенька очень наблюдательная, умненькая и красивая, и поэтому я продолжаю сгорать от любви к тебе. Мой отец к своему имени шел пятьдесят лет. Эта его тайна, дай Бог, он тебе ее когда-нибудь откроет..."

Мужчина аккуратно сложил письмо, засунул его в конверт и первый поднялся со скамьи. Вскоре его чуть сутулая, громоздкая фигура затерялась среди немногочисленных прохожих.

15 октября, 2005года

Очень интерсный рассказ

" ХОЛОДНАЯ ФАРШИРОВАННАЯ РЫБА С ХРЕНОМ - ЭТО БЛЮДО, РАДИ КОТОРОГО СТОИТ ПРИНЯТЬ ИУДЕЙСТВО

И. БАБЕЛЬ "

" Сара Хаимовна, а в миру - Софья Харитоновна, славилась на весь
маленький городок своей фаршированной рыбой, и секрет ее приготовления
держала за семью печатями. Все евреи городка готовили гефилтe фиш, но
ее рыба была <<чего-то особенного>>. Когда некоторые рассказывали, как
готовят рыбу с костями, Софья Харитоновна возмущенно фыркала, как
обиженная кошка.
- Если гефилтe фиш делают с костями, нарушая законы Субботы, -
вздыхала она, - так а зохен вей нашим евреям.
Софья Харитоновна была женщиной возраста чуть старше бальзаковского.
Судьба наделила ее твердым характером, и решения она принимала быстро,
не чураясь крепких выражений. Высокий рост и тем не менее легкая
походка, крутые бедра, обтянутые узкой юбкой, и выдающийся бюст очень
волновали провинциальных донжуанов. Встречая Софью Харитоновну, они
оборачивались и долго-долго смотрели ей вслед, причмокивая языками.
Гладкая прическа чуть седеющих волос, маленькая родинка у верней губы
и яркая одежда выделяли ее в гуляющей толпе.
Исаак Пинхасович, а в миру - Исидор Петрович, вдовец, бабник и гурман,
был известен в городке как отменный кулинар. Его штрудель, мясо с
черносливом и тейглах были тоже <<чего-то особенного>>, и вкус их
считался непревзойденным. Но фаршированная рыба - еда царицы-Субботы -
Исидору Петровичу не давалась. Он перечитал уйму книг, придумывал
новые рецепты, но всё же, как ни старался, а дотянуть до рыбы Сары
Хаимовны не мог. Нет, его рыба, конечно, тоже была вкусной, но не то...
Не то, и это знал весь городок.
Исидор Петрович - крепкий мускулистый мужик совсем маленького росточка
с лысиной до самого затылка и кривыми ногами - напоминал куст
саксаула. Скуластое лицо с маленькими глазками и крепко сжатыми губами
напоминало голову готового к атаке питбуля. Весь его облик говорил об
упрямстве, хитрости и умении достигать поставленной цели. В один
июльский вечер Исидор Петрович, попробовав свою рыбу, хлопнул по столу
ладонью и, воскликнув <<Генуг!>>, заторопился в цветочную лавку. Купив
большой букет, он побежал к дому Софьи Харитоновны и положил цветы у
двери ее квартиры. С тех пор каждое утро на ее пороге лежал роскошный
букет свежих цветов. Куда бы Софья Харитоновна ни шла, ей встречался
Исидор Петрович. Он смотрел ей в глаза с таким неприкрытым желанием,
что дыхание немолодой дамы учащалось, а лицо покрывалось румянцем. На
третий день она резко остановилась и сказала:
- Вы на меня смотрите, как тот кот на масло. Хотите познакомиться? Так
я уже согласна. Меня зовут Соня.
- А меня Исидор, - поспешил ответить Исаак Пинхасович. Сара Хаимовна
сникла. Ее пронзила мысль: <<Он не из наших>>. Исаак Пинхасович всё
понял и быстро исправился:
- Нет, нет! Это теперь, а раньше я был Ицык.
- Это другое дело, - сказала Сара Хаимовна, решительно взяла его под
руку и повела по правой стороне центральной улицы, потому что по левой
гуляли биндюжники, сапожники, нищие, бездомные и, как она говорила,
<<всякий шлеперский элемент>>.
- Что тебе приготовить на ужин, Исачок? - глубоко дыша спросила Сара.
- А что вам не жалко для такого влюбленного, как я, Сонюра моя? -
вытянув губы трубочкой ответил Исаак, и лицо его стало похожим на
мордочку доброго кокер-спаниеля.
- Я сделаю тебе гефилтэ фиш, - еще глубже задышала она.
После знаменитой рыбы и нескольких бокалов легкого вина Сара встала
из-за стола и направилась в спальню. В дверях она загадочно сказала:
- Я тебя позову, Исачок.
Вскоре она пригласила ухажера в спальню:
- Ложитесь ко мне, будьте такие добренькие!
Он быстро сбросил одежду и лег рядом, продолжая восхищаться ее домом,
ее телом и ее рыбой.
- Не надо этих глупостей! - обиженно заметила женщина. - Если ты
хочешь поговорить, лягай повыше, если мы будем заниматься делом, так
лягай пониже.
Разочарованный Исаак лег пониже и таки занялся делом. Довольная Сара,
отдышавшись, спросила:
- Ты что-то начал говорить, Исачок? Повтори, пожалуйста.
И он стал подробно рассказывать ей, как сам готовит рыбу.
- Это у вас под Рыбницей так готовят гефилте фиш, - воскликнула Сара.
- А мою маму в Одессе на Молдаванке учили по-другому.
И она подробно изложила классический рецепт. Исачок ликовал. Затаив
дыхание, он слушал волшебную музыку ее слов, судорожно пытаясь
запомнить все нюансы. Затем выскочил в другую комнату и быстро записал
на салфетке кулинарную исповедь. Вернувшись к Саре, лег повыше и долго
восхищался ее прелестями.
- Исаак, - шептала разомлевшая женщина, - может быть, еще раз займемся делом, а?
- Сонюрочка, рыбка моя, мне пора, а то голодная собака разнесет дом.
И, чмокнув Сару чуть ниже груди, стал одеваться. Она разочаровано
вздохнула и отвернулась к стене.
Никакой собаки у Исаака не было. Он спешил на базар купить свежую
рыбу. Через некоторое время по городку поползли упорные слухи о том,
что фаршированная рыба Исидора Петровича не хуже, а может быть, и
лучше, чем у Софьи Харитоновны. Услышав это, рассвирепевшая женщина
долго не могла успокоиться. Гнев, обида, ненависть травили ей душу. На
третий день, надев свое лучшее платье и сделав прическу у самого
дорогого парикмахера, она с небольшим чемоданчиком направилась к
Исачку, не забыв захватить палку, на случай если встретит собаку. Чем
ближе Сара приближалась к его дому, тем сильнее учащалось ее дыхание и
что-то с левой стороны груди под пышным бюстом шептало ей, что несется
она к нему не только затем, чтобы отомстить за кулинарный плагиат.
- Открывай дверь, мопс обрезанный! Ты мне сделал вырванные годы! -
кричала женщина, барабаня в дверь палкой. - И придержи собаку!
Бледный Исидор Петрович распахнул дверь:
- Не бойся, моя Сонюра, собака подавилась рыбьей косточкой и сдохла, -
обхватив женщину чуть пониже талии, он пытался поцеловать ее в живот.
- Сонечка, ты такая красивая, такая душистая!
- Я тебе дам <<красивая>>! - кричала Сара, пытаясь ударить его палкой. -
А ну собирайся, мопс плешивый! Мы сейчас же пойдем в загс и
распишемся!
- Тихо, тихо, кто же отказывается, Сонюрка, рыбка ты моя
фаршированная! Я уже согласный.
Слухи о потрясающем вкусе штруделя, наваристого бульона с кнейдлах,
жареной курицы в сливовом соусе и, конечно же, фаршированной рыбы, что
подавали на этой свадьбе, не только ходили по городку, но и
просачивались в райцентр, а может быть, даже и в сам Гайворон."

Михаил ЭНЕНШТЕЙН

Вадим Горелик

О книге Менахема Бегина «В белые ночи»

До некоторых пор я наивно думал, что после Евгении Гинсбург, Шаламова

и Солженицына уже никакая лагерная литература меня удивить не может.

Сильно ошибался.

Будучи жителем Франкфурта на Майне, я частенько захаживаю в библиотеку

общества «Посев», да-да, того самого, в котором издавались Сахаров,

Галич, Солженицын и много других борцов за свободу в бывшем СССР, и

открываю для себя всё новые и новые имена и факты о жизни в нашей

бывшей «империи зла».

И вот совсем недавно мне попалась небольшая , изданная в Тель-Авиве,

малоформатная книжечка с поэтическим названием «В белые ночи». Но не

это название привлекло моё внимание, а год издания 1952 (!) и имя

автора - Менахема Бегина, выдающегося борца за Ерец Израель,

прошедшего долгий путь от террориста – подпольщика ( взрыв

иерусалимской гостиницы "Царь Давид"- центра британской администрации,

нападение на крепость Аккои захват Яффо) до премьер – министра

независимого Израиля и лауреата Нобелевской премии мира за мирное

соглашение с Египтом.

Многие, в том числе и я, знали Менахема Бегина именно в этих

качествах, а в этой книге он впервые предстаёт перед нами в совершенно

иной роли – роли советского зэка, испытавшего все прелести

пролетарской диктатуры: задержание без ордера на арест, ночные допросы

следователей НКВД с такими мерами воздействия на арестованного, как

шестидесятичасовое непрерывное сидение лицом к стене (любые попытки

заснуть немедленно пресекались охраной), приговор особого совещания

без суда и следствия по 58 статье к 8-летней ссылке, как социально

опасного элемента (СОЭ), карцер в вильнюсской тюрьме Лукишки (родной

сестры московской Лубянки) и, наконец, печально известный Печорлаг.

Его воспоминания имеют для нас, сегодняшних, особое значение по

нескольким причинам:

Менахем Бегин - первый, но, увы!, не единственный,( вспомним , хотя бы

Натана Щаранского) руководящий кадр, подготовленный в советских

тюрьмах и лагерях для Израиля;

Менахем Бегин - первый,но, опять же, не единственный (Сахаров,

Солженицын) лауреат Нобелевской премии, начавший свой путь к вершине в

советской ссылке;

Менахем Бегин - один их первых сионистов, получивший срок за свои

убеждения, как еврей, и первый еврей, описавший свои встречи с

евреями- следователями, евреями-тюремщиками и евреями-заключёнными;

и, наконец, Менахем Бегин впервыё в мире, ещё в далёком 1952 г.,

задолго до ЕвгенииГинсбург, Шаламова и Солженицына дал изнутри, на

собственном опыте точный и беспощадный анализ советского тоталитарного

общества, основанного на насилии и страхе, с позиции человека

свободного мира.

Менахем Бегин был арестован в сентябре 1940 г. в «освобождённом»

советскими войсками по пакту Молотова-Риббентропа Вильнюсе, как

руководитель основанной Зеевом Жаботинским, польской военизированной

сионистской организации Бейтар. Бегин покинул дом не раньше, чем

начистил ботинки, повязал галстук и надел костюм. Он взял с собой

также томик ТАНАХа (Библии).А 1 июня 1941 года СОЭ Бегин был посажен в

товарный вагон, в котором проделал, в обществе других политических

заключенных, долгий путь на дальний Север. Так началось путешествие

Бегина в Эрец Исраэль.Ему несказанно повезло: его, как польского

гражданина зимой 1941 года амнистировали (но отнюдь не оправдали) и

только поэтому он остался жив. О том, что случилось с его семьей,

Бегин услышал позже от свидетелей трагедии: "Маму немцы вывели из

больницы и расстреляли. Отца утопили в реке вместе с еще 500 евреями.

Отец шел во главе колонны, и они запели, по его предложению, "Ани

маамин..." ("Я верю в приход Машиаха") и "Хатикву" - и пели, пока их

не бросили в реку".

А уже15 мая 1948 г .Бегин обращается к израильтянам, стоя в Тель-Авиве

перед микрофоном подпольной радиостанции Национальной военной

организации ЭЦЭЛ, :

«По истечении многих лет подпольной борьбы, преследований и пыток

повстанцы обращаются к вам с благодарственной молитвой. В тяжёлой

борьбе, в кровопролитной войне создано государство Израиль...»

Меня в этой книге прежде всего привлекла, естественно, еврейская тема,

взаимоотношения евреев, занимающих совершенно разные ступеньки в

тоталитарной советской системе, от видного партийного функционера до

простого тюремщика.

Бегина допрашивал следователь – еврей - коммунист, помогал ему

еврей-переводчик, убеждённый коммунист ( Бегин знал 9 языков, но

русский - плохо, и давал показания на идиш и иврите), охранял в тюрьме

охранник – еврей, а в лагере он вёл многочасовые дискуссии с

репрессированным евреем –зам. редактора «Правды», также убеждённым

коммунистом.

Вот образцы диалогов двух евреев в тюрьме.

На наивный вопрос Бегина: «Как может 58 статья УК РСФСР

распространяться на действия, совершённые в другой стране - Польше?»,

следует уверенный ответ следователя: «58 статья распространяется на

всех людей в мире, слышите? – во всём мире! Весь вопрос только в том,

когда человек попадёт к нам или когда мы доберёмся до него.»

Следователь: «Если потребуется, я готов в любую минуту отдать жизнь за

победу революции, за советскую Родину».

Бегин: « Я тоже готов отдать жизнь за свои идеалы».

А вот беседы двух евреев уже в лагере.

Видный партийный функционер Гарин, одесский еврей, ставший большевиком

в 17 лет, воевавшийс белыми в гражданскую, пробывший у них в плену,

ими измордованный и чудом избежавший расстрела, дослужившийся до

секретаря ЦК Компартии Украиныи зам.редактора «Правды» был обвинён в

1937 г. в связях с троцкистким центром и получил так же, как и Бегин,

8 лет лагерей, правда по другой статье- контрреволюционная

троцкистская деятельность (КРТД).

И вот они встретились в Печорлаге: убеждённый, но сломленный

издевательствами и пытками коммунист еврей Гарин (КРТД) и убеждённый,

но не сломленный сионист еврей, СОЭ Бегин. Они были соседями в бараке

и вели многочасовые дискуссии о войне, антисемитизме, коммунизме и

сионизме, причём коммунист Гарин гневно обличал сионизм, как

расистский националистический пережиток прошлого. Что сионист – агент

империализма, было для Гарина аксиомой.

А потом бывший заместитель редактора «Правды» таскал в лагере рельсы.

Больное сердце, постоянная температура, частый пульс не освобождают

заключённого, тем более КРТД,от работы. Урки смеялись над ним:

«Скольких отправил на тот свет, жид, пока сам сюда не попал? Там у

тебя были силы, а здесь нет?» Изо дня в день, на советской земле

заместителя редактора «Правды» обзывали жидом. И не по-польски, а

по–русски.

И вот однажды ночью коммунист Гарин разбудил сиониста Бегина :

«Менахем, - прошептал он на идиш, - Вы помните песню «Вернуться»,

которую пели сионисты в Одессе? Мне отсюда живым не выйти. Спойте её

мне».

Когда сонный Бегин после короткого обмена репликами на идиш выяснил,

наконец, какую песню имел ввиду Гарин, то оказалось, что речь идёт о

... «Хатикве» (!).

И вот ночью в холодном бараке, за Полярным кругом пять евреев ( к

Бегину присоединились ещё четыре заключённых еврея) запели : «Лашув

леэрец авотейну – Вернуться на землю праотцов».

Проснувшиеся урки заворчали : «Жиды молятся своему богу, чтобы помог им».

Дальше я хочу предоставить слово самому Менахему Вольфовичу Бегину:

«Мне показалось, что я только что принял исповедь еврея, который много

лет отвергал свой народ и теперь, перед самым концом, после страданий

и мук возвращается к своему народу, к своей вере... Вот мы лежим в

беспросветной тьме, среди урок , полулюдей – полузверей. Рядом

...бывший зам.редактора «Правды», коммунист, человек, оторвавшийся от

своего народа , возненавидевший Сион и преследовавший сионистов. Когда

он в последний раз слышал «Хатикву» в Одессе? Когда он в последний раз

смеялся над словом «Лашув»? Чего только он ни делал, чтобы искоренить

«атиква лашув» (надежду на возвращение)? Чего только он ни делал,

чтобы воплотить в жизнь другую «надежду»? Четверть столетия прошло с

тех пор как сбылась его мечта – победила революция, за которую он

боролся и страдал, трудился и воевал. Четверть века... И вот революция

отблагодарила своего преданного борца и руководителя: объявила его

предателем, врагом народа, шпионом.

Он получил тюрьму, больное сердце, побои, кличку «жид», железные

шпалы, опять «жид», этап, снова «жид», пинки, ограбление, угрозы урок,

унижение, страх, ещё и ещё раз «жид».И теперь, после всех мук, бывший

зам. редактора «Правды», бывший секретарь ЦК Компартии Украины

вспоминает песню «Лашув», «Лашув, лашув леэрец авотейну» и это его

последнее утешение. И слышит Печора, быть может впервые, как понесла

свои воды на север, песню-молитву, молитву- исповедь «Лашув, лашув

леэрец авотейну».

Мне нечего добавить к сказанному Менахемом Вольфовичем Бегиным.

Хотелось бы только, чтобы те « убеждённые», которые постоянно твердят

о «еврейском заговоре» и «еврейской революции», тоже прочитали эти

строки.

Я не настолько наивен, чтобы надеяться на смягчение их святой

ненависти к моему народу, но они ведь тоже люди и с ними, не дай Б-г,

подобное тоже может случиться.

Какие песни будут петь они тогда?

Rezume.Ru