Юмористические рассказы,очерки, стихи

Дорогие россияне!

Я ухожу.
Сегодня я в последний раз обращаюсь к вам, как президент России, с новогодним приветствием.
Я много раз слышал: Он любыми способами будет держаться за власть, и в третий раз, и в четвёртый, и в пятый. Это – враньё. Я принял другое решение.
Ухожу раньше положенного срока. Ну, не держаться же мне за власть ещё четыре года, доживая до позора, чтобы люди вообще перестали мне верить? Видя свой огромный рейтинг, я понял: главное дело своей жизни я сделал. Я вернул России её беспросветное прошлое, как и обещал.


Да, я вам врал, причём, беспощадно, и это доставляло мне иезуитское удовольствие смотреть, как вы принимаете мои безумные выходки за чистую монету. И я превратил и вас и всю страну в огородное пугало и посмешище, над которым все просто смеются.
Я не использовал нефть и газ для улучшения вашей жизни. Я погубил науку, образование и медицину, но это лишь обозначило несокрушимость наших фундаментальных принципов, которые, увы, не привели нас к лидерству в мире. А я ведь так хотел стать Властелином колец. Но что-то обломилось.
Я хочу попросить у вас прощения за то, что многие наши с вами мечты не сбылись. Я бездарно потратил наш стабилизационный фонд, на который было столько надежд. Но мне не жаль ни подводную лодку Курск, ни нашу страну Россию, которые так невезуче утонули. Так в истории бывает, что исчезают даже целые империи. Исчезнем и мы.


Я прошу прощения за то, что не удалось одним махом склеить распавшийся СССР и превратить его в послушное будущее, чтобы потом подчинить нам весь мир и сделать его русским.
Я сам в это верил. Казалось, одним рывком мы всё одолеем. Отожмём Крым, заберем обратно наш Донбасс. Потом Прибалтику и Восточную Европу, которые всегда принадлежали Великой России. Но одним рывком не получилось.
Потому что вокруг нас одни враги. Для борьбы с ними я вырастил 10 миллионов службистов под руководством кооператива «Озеро» и потратил триллионы на армию и вооружение.


Но почему-то так получилось, что теперь мы не имеем ни триллионов, ни армии, ни вооружения. Мы до сих пор ищем эти триллионы и не можем их найти. Ни в амфорах, за которыми я нырял, ни в журавлях, на которых летал.
В чём-то я оказался слишком наивным, надеясь на то, что многие партнёры на Западе, получив от нас огромные взятки, будут нам верны. Но они нам изменили, повернулись к нам спиной и даже придумали какие-то санкции, которые мы недооценили, а сейчас видим, что нам наступил полный конец.
Многие наши соотечественники погибли в безрассудных войнах, которые я затеял со всеми вокруг, особенно молодые парни. Причём, погибли они ни за что. Ну, значит, сами виноваты.


Хотя я хочу, чтобы вы знали. Боль каждого из вас отзывалась болью в моем сердце. Бессонные ночи, мучительные переживания: что надо сделать, чтобы людям хотя бы чуточку жилось легче и лучше? Не было у меня более важной задачи.
И я столько лет морочил вам голову, заведя вас в непроходимое болото, как Иван Сусанин. И выбраться оттуда уже не удастся никому. Такой я человек.
Я потерял семью, от меня ушла жена, меня прокляли дети, я даже не знаю, есть ли у меня внуки. Я думал, что ото всех этих невзгод меня спасёт ботокс, но об этом все узнали, и иронизируют надо мной.


А пластическую операцию для неузнаваемости всё же придётся делать. Потому что, несмотря на все мои просьбы о прощении, вы можете меня и не простить, особенно когда меня пугают судом в Гааге. И как я тогда бесследно скроюсь?
Я ухожу. И по состоянию некоторого нездоровья, и по неожиданному международному игнорированию, и по тому, что я натворил за 15 лет. Пусть мне на смену придёт новое поколение тех, кто сможет сделать больше и лучше. Хотя перегнать меня по накопленному личному капиталу уже не удастся никому, даже Биллу Гейтсу.
Прощаясь, хочу сказать каждому из вас: будьте счастливы, живы, здоровы, и закончите эту войну с Украиной без меня. Выбирайте себе в президенты кого хотите, и как хотите. Это и есть та самая демократия, на которую я положил… жизнь, и которую всегда защищал от вас.
Красную кнопку я забираю с собой, чтобы ни у кого в мире больше не оставалось соблазна её нажать. Кроме меня.


Главное, я понял, что надо уходить на пике популярности. Именно так говорят мои советники, и именно так мне настоятельно рекомендуют руководители великих держав мира.
Я ухожу с чувством исполненного долга. Не поминайте меня лихом. И так как по нашей традиции, к Новому Году надо дарить подарки, я дарю вам самый дорогой подарок: Я ухожу.
С Новым годом!
…(найдено на президентской даче, в секретном файле, и не надо спрашивать у всех подряд – фейк или не фейк, конечно не фейк, и вообще, какая разница).

Автор: Владимир Спиваковский
Newrezume.Ru

Кажется, секса не будет



Я никогда не пытался понять, чем сексуальное поведение мужчины отличается от сексуального поведения женщины. И никогда не пытался понять, в чем заключается влияние Марса или Венеры. И также никогда не задавался вопросом: почему мужчины думают головой, а женщины — сердцем.

Но! Одним погожим вечером на прошлой неделе я и моя подруга легли в постель. Итак, мои желания постепенно набирают температуру, но тут она говорит мне: «Кажется, мне не хочется! Я хочу, чтобы мы просто лежали рядом, и ты нежно меня держал».

Я спросил: «Что?! Милая, что за фигня?»

И тут она говорит мне то, чего боится услышать каждый парень на планете.

«Ты со мной просто удовлетворяешь свои мужские физиологические потребности. А то, что происходит у меня в душе, какие у меня, как у женщины, существуют эмоциональные потребности — тебя не интересует».

Она посмотрела на мое озадаченное лицо и добавила:
«Ну, разве ты не можешь любить меня просто за то, какая я есть, независимо от того, что у нас с тобой происходит в спальне?»

Я промолчал, но понял, что этой ночью толку не дождешься и секса не будет, отвернулся и заснул.

Однако на следующий день я решил взять на работе отгул, чтобы провести это время с ней. Мы хорошо позавтракали и пошли в какой-то большой-большой неважно, как называется супермаркет с большим количеством отделов.

Она переходила из одного отдела в другой, примеряла разную дорогую одежду, а я все время был рядом с ней.

Она не могла никак определиться, что именно ей выбрать, а я сказал ей:
«Бери все». Она захотела купить обувь к каждому новому наряду, я сказал: «Конечно, возьми все, что тебе подойдет». Потом мы пошли в ювелирный отдел, она выбрала там пару сережек с бриллиантами.

Хочу сказать... ну, короче, она была весьма взволнована тем, что происходит. Наверное, она решила, что вчерашний разговор повлиял на меня так, что я почувствовал себя фактически накануне кораблекрушения и отчаянно не хотел портить наши отношения. Кажется, она даже начала это проверять, потому что захотела купить теннисную ракетку, хотя даже не знает, как в этот теннис играть. Она просто затрепетала, когда услышала, как я сказал: «Это классная вещь, бери, дорогая!»

Выглядела она так, как будто была уже близка к пику сексуального удовлетворения. Улыбаясь, она произнесла: «Мне кажется, что это все... Дорогой, мы можем идти в кассу».

Я еле дождался этого момента и, едва сдерживая свое нетерпение, произнес:
«Нет, милая, не думаю, что мне этого хочется!»

После этих слов она переменилась в лице, и с полуотвисшей челюстью сдавленным голосом спросила: «ЧТО?!»

Тогда я сказал: «Милая! Я только хочу, чтобы ты просто подержала все это в руках. И все. Но мне почему-то кажется, что в этой ситуации тебя не волнуют мои мужские финансовые возможности, тебя волнуют только твои женские потребности!» И в тот самый момент, когда мне показалось, что она готова меня убить — и не только взглядом, я ласково добавил: «Почему ты не можешь любить меня просто за то, какой я есть, а не за то, какие вещи я тебе покупаю?»

Почему-то мне кажется, что и сегодня ночью у меня опять не будет секса.

Автор: Максим Бахтин.

http://www.adme.ru/svoboda-psihologiya/kazhetsya-seksa-ne-budet-697460/

Юмор Любимому зятю...

2015 » Март » 22



Три дочки замужних у женщины было ,
Зятьев своих женщина очень любила
Но все же она захотела узнать,
А кто же из них самый преданный зять?

Однажды старшого она увидала ,
Вскричала:-Спасите!"-И в речку упала .
Раздумывать долго зять старший не стал,
Нырнул молодецки и тещу достал .
Заснуть он не мог от волнения долго ,
А утром глядит : за воротами "Волга".
А надпись увидев,свалился с кровати:
"Подарок от тещи любимому зятю"!

Зять средний ,узнав о событии этом ,
На речку помчался буквально с рассветом.
И с ним же то самое там приключилось,
Его увидав , теща в речку свалилась.
Зять средний на "Волгу"в великой надежде,
За тещей нырнул в сапогах и одежде.
И средний всю ночь от волненья не спит
Наутро глядит -"Запорожец" стоит .
Конечно, машина немного попроще ,
Но надпись все та же : "От любящей тещи."

Тут младший собрался как раз на рыбалку,
А теща ,как водится,- в речку русалкОЙ
Спасите! - кричит ,-помогите !
Тону же ! А зять :- Ну тони!
Мотоцикл мне не нужен .
На зятя последний раз теща взглянула,
А зять- хоть бы хны! И она утонула ...

Поплелся домой младший зять через лес,
Вдруг видит:- у дома стоит"Мерседес".
Ей Богу стоит ! Провалиться на месте!
И надпись: "Любимому зятю - от тестя!"

http://newrezume.org/news/2015-03-22-8033

Самый обычный россиянин встал утром,посмотрел на швейцарские часы,

почистил зубы китайской зубной щёткой, намазав на неё американскую зубную пасту,

побрился немецкой бритвой, умылся французским мылом, нанёс на лицо испанский

гель после бритья, вскипятил в шведском чайнике воду, попил бразильский кофе

предварительно добавив украинские сливки, надел итальянский костюм,

польские носки,испанские туфли, надушился французским одеколоном,

закрыл входную дверь на два английских замка, сел в немецкий автомобиль.

Включил японский радиоприёмник, выбрал радиостанцию "Европа ",

транслирующую британскую песню, поехал по русской дороге, матерясь

на русском языке, объезжая русские колдобины и русские ухабы, купил два

"Биг Тэйсти" и "Кока-Колу" в "Макдональдсе", приехал в офис, поставил машину

на охраняемый паркинг со швейцарской сигнализацией и канадской системой

видеонаблюдения. Поднялся на финском лифте, вошёл в кабинет с табличкой

"отдел мерчендайзинга", сделал звонок по американскому ай-фону через

американскую GSM-сеть, включил американский компьютер АйБиЭм с американской

операционной системой Виндоуз, зашёл в Интернет, разработанный американцами,

ввёл английскими буквами вэб-адрес в американской социальной сети, зашёл

на свой "АККАУНТ" и написал в блог:

"МЫ НЕ ДАДИМ ЗАПАДУ ПОРАБОТИТЬ РОССИЮ! НЕТ ЕВРОПЕЙСКИМ ОККУПАНТАМ!

Из книги Виктора Шендеровича «Изюм из булки».

«Сахарова из Академии наук исключали. Позориться никому не хотелось, но — надо...

Под страхом кадровых репрессий кворум собрали, куратора из ЦК прислали, и процесс пошел, хотя довольно вяло... Ну очень не хотелось позориться!

И вот какой-то членкор, косясь на закаменевшего лицом куратора, робко заметил, что, мол, оно, конечно... и Сахаров поступил с советским народом нехорошо... но вот незадача: академик — звание пожизненное, и еще не бывало, чтобы академиков исключали... нет прецедента...

На этих словах оживился нобелевский лауреат академик Капица.

— Как нет? — звонко возразил он. — Есть прецедент! И куратор из ЦК КПСС облегченно вздохнул, а Капица закончил:

— В 33-м году из прусской Академии наук Альберта Эйнштейна исключили!

Наступила страшная тишина, и Сахаров советским академиком остался, а еще один голос в защиту Андрея Дмитриевича в те дни из уст «атомного» академика Александрова прозвучал.

**********************************

Какой-то партийный начальник в академических кулуарах заметил про Сахарова:

— Как может он членом Академии быть? Он же давно не работает!

Александров ответил:

— Знаете, у меня есть член, он тоже давно не работает, но я держу его при себе за былые заслуги!».

Осуждению Сахарова, между прочим, надлежало быть всенародным, и вместо утренней репетиции во МХАТе открытое партсобрание назначили.

******************************************

Стоя в трибуне, парторг Ангелина Степанова маралась о решения партии и правительства — коллектив кочумал, пережидая неизбежное. Кто посовестливее, отводил глаза, кто поподлее, лицом подыгрывал, а группа мхатовских «стариков», расположившись в задних рядах, своей жизнью жила, включавшей в себя утреннюю фляжку коньяка. Оттуда оживленный гур-гур доносился, очень обидный для парторга, потому что мараться приятно со всеми заодно, а делать это в одиночку обидно.

И Степанова не выдержала.

— Товарищи! — прервала она собственные ритуальные проклятия в адрес академика. — Что вы там сзади отсиживаетесь? Михаил Михайлович, — ядовито обратилась она персонально к Яншину. — Может быть, вы хотите выступить, сказать что-нибудь? Яншин вздохнул и сказал:

— Хочу.

Встал и пошел к трибунке.

— Минута времени вам! — почуяв недоброе, предупредила Ангелина Степанова.

— Хорошо, — согласился Яншин.

Он вышел, поистине мхатовскую паузу взял, оглядел печально собрание, остановил взгляд на парторге и воскликнул:

— А ты, Ангелина, как была б... так и осталась.

И поглядев на часы, сообщил:

— Еще 40 секунд осталось».

Rezume. Ru

Форд и киперная лента

Говорят, что старший Форд, основатель всей династии автомобильной,
терпеть не мог евреев.На работу их не брал, к себе не допускал. Только
oднажды к нему все-таки проник еврей и предложил купить киперную ленту. На
обмотку она шла где-то в моторах. Раз уж, говорит ему Форд, вы ко мне
попали, а секретаршу я уволю за то, что она вас допустила, то куплю я у вас
киперную ленту. Но немного: от кончика вашего носа и до кончика вашего члена
еврейского, и не больше. До свидания, впредь не появляйтесь.

   Проходит месяц и опять этот еврей возникает. Я пришел, говорит он Форду,
чтобы вас поблагодарить за исключительно большой заказ и заверить вас, что
условие ваше я неукоснительно выполнил: поставил вам вагон киперной ленты.
Форд молчит, онемел от ярости. Потому что, продолжает еврей, ровно десять
тысяч километров разделяют кончик моего носа, который вот он, и кончик моего
члена, который шестьдесят лет назад при обрезании остался в местечке под
Витебском. Еще раз большое вам спасибо. 

Rezume.RU

Маленькая старушка заходит в Национальный Банк, держа в руках мешок денег.

Она настаивает, что должна говорить только с президентом банка по поводу открытия сберегательного счета, поскольку, "Это очень много денег!".
После изрядных пререканий и споров, персонал банка, наконец, проводил ее в офис президента (клиент всегда прав!). Президент банка затем спросил ее, какую сумму она желает положить на счет. Старушка ответила: "165 тысяч долларов!",— и вывалила деньги из своего мешка на его стол.
Президенту, естественно, было любопытно, откуда у нее вся эта наличка, и он задал ей вопрос:
"Мадам, я удивлен, что Вы носите с собой столько наличных. Откуда у Вас столько денег?".
Старушка ответила: "Я заключаю пари."
- Пари? Какого рода пари?
- Ну, к примеру, я могу поспорить с Вами на 25 тыс. долларов, что у Вас квадратные яйца.
- Ха, — засмеялся президент,— Это глупое пари. Такое пари Вы никогда не выиграете!
- Так Вы принимаете мою ставку? - с вызовом спросила старушка.
- Конечно, спорю на 25000 $, что мои яйца не квадратные!
- Хорошо, однако, поскольку речь идет о большой сумме, я приведу с собой завтра в 10:00 своего адвоката как свидетеля?
- Конечно, — ответил уверенный в себе президент.
Этой ночью президент весьма разнервничался в связи с пари и провел много времени перед зеркалом, проверяя свои яйца, поворачиваясь из стороны в сторону, снова и снова. Он тщательно проверил их, пока не убедился, что ни при каких обстоятельствах его яйца нельзя было назвать квадратными, и он легко выиграет пари. На следующее утро, ровно в 10:00, старушка вместе со своим адвокатом были в офисе президента. Она представила адвоката президенту и повторила условия пари: "25000 $ против того, что яйца президента квадратные!". Президент согласился снова с пари, и старушка попросила его спустить штаны, чтобы они смогли посмотреть. Президент исполнил просьбу. Старушка пристально взглянула на яйца и затем попросила, могла бы она их проверить на ощупь?
"Ладно,— сказал президент, — 25000 - это много денег, и я думаю, Вы должны абсолютно удостовериться".
В этот момент он заметил, что адвокат тихо бьется головой о стену.
На вопрос президента "Что, черт возьми, твориться с Вашим адвокатом?" старушка ответила:
"Ничего, кроме того, что я поспорила с ним на 100 тысяч долларов, что сегодня в 10:00 я буду держать за яйца президента Национального Банка".

Умный человек Жванецкий...

http://www.liveinternet.ru/users/3166127/post325839207/

6 марта известному российскому писателю-сатирику Михаилу Михайловичу (Маньевичу) Жванецкому исполнились 80 лет. Жванецкий — блестящий неповторимый исполнитель своих произведений. Он Народный артист Украины (1999), Народный артист РФ (2012). Выступления и произведения Жванецкого отличает особый «одесский юмор». Писатель и артист нередко говорит о еврействе и своём национальном происхождении.
В подтверждении приведу некоторые выдержки из его сочинений и интервью, имеющиеся в моём Досье именитых.
*****
Я считаю, что еврею большой политикой в этой стране рано заниматься. Пусть пока привыкают, что мы просто есть. А пока не привыкнут – не надо агресивно лезть в политику, локтями, зубами…В конце концов, мне кажется, это произойдёт. В Москве уже работают семиэтажные еврейские центры, открыты рестораны, где подают блюда еврейской кухни..Так что, пожалуй, к нам уже привыкают – не сглазить бы. Главное – чтобы не надо было стесняться. Когда нет олигархов, тогда никто не вылезает, как больной зуб. Евреи в большой политике – это эволюционный путь, а не агрессивный.

*****
А евреи как? Они в любой стране в меньшинстве, но в каждой отдельной отрасли в большинстве. Взять физику – в большинстве. Взять шахматы – в большинстве. Взять науку – в большинстве. А среди населения в меньшинстве. Многие не могут понять как это происходит, и начинают их бить.
*****
Наш человек любит кричать: ”Наши деньги у Березовского ”. Я всё время спрашиваю: ”А у тебя были деньги?”. Нет. Какие ж твои деньги у Березовского?… На этом чувстве основан весь антисемитизм, весь марксизм, вся ненависть, которая читается между строк писателя к писателю.
*****
В конце концов, для меня самый неприятный вопрос – вот вы еврей, и что вы скажите? Вот как записка во время концерта – правда ли, что Куприн сказал, что жиды… Вот что-то такое. Сказал ли Куприн, написал, нет, я даже не знаю, я не так уж эрудирован. Что, там, каждый жид в нашей стране – деятель культуры. Я получаю такую записку на концерте – я теряюсь. Я не могу ничего сказать, так как эта записка начинается с оскорбления, в ней содержится оскорбление. Человек, которого оскорбляют, он теряется поневоле – он не может ответить так же. Вот тянет ответить матом на вот эту записку. А я, видите, пытаюсь этого избежать. Я не могу. Публика может все, публика свободна. Вот на такие вопросы я, наверное, не могу ответить.
*****
Я думаю о том, что наша наука всегда была самым святым для нас. И для них, для ученых, это было самое святое, самое выдающееся. Я не думал, что, когда откроются окна (то есть границы), наука повыпрыгивает из окна. Ну хорошо, слабонервные люди типа спортсменов, они могли отвалить. Они первыми и выпрыгнули. Потом повыпрыгивали евреи. На евреев надеяться, конечно, было нечего. Они выпрыгнут сразу, потому что это попытки искать хорошую жизнь всюду. Всюду! Причем, приехав туда, обнаруживают, что она — эта хорошая жизнь — сзади. Вернувшись назад, обнаруживают, что она осталась там. ( Из рассказа ”От Украины до Америки”, АИФ, 17.12.2004 – А.З.)
*****
Не буду говорить о других, но я вырос в смертельной борьбе за существование. Откуда этот юмор? Где его почва? Везде — от окончания школы до поступления в институт. Учителя предупреждали: парень идет на медаль. Шел, шел, шел, потом: нет, он еврей, — и где-то в 10 классе я перестал идти на медаль. Ни черта не получилось — еврей! Потом опять еврей, и снова еврей — все время я натыкался на это лбом, у меня не было того — самого главного… Я всегда говорил: “А вы могли бы в этой стране прожить евреем?”. Когда вижу антисемита, мне хочется спросить: “Ты что, завидуешь?”. Я же не вылезал из конкурентной борьбы. То подожгут, то не дадут, то обидят, то вообще задавят. Одно, другое, третье — и все время ты сглатываешь.. сглатываешь… Сейчас я закончу формулировкой: неважно, кем ты был, — важно, кем стал. Когда мне говорят: “Вы еврей, еврей!”, я отвечаю: “Иисус Христос тоже евреем был, а кем стал!”. Важно, кем ты стал, когда закончил с тем существованием и вышел за рамки нации. (Из интервью на сайте Sem40 – 17.11.2006 – A.З.).
*****
Евреи бывают разные. Бывают евреи степные. По степи носятся на лошадях. Бывают евреи южные, черноморские, те все шутят, все норовят иносказательно. На двух-трех языках часто говорят, на каждом с акцентом от предыдущего. А на своем не говорят. Все на чужих стараются. И волосы красят, и имена меняют, а их все равно распознают. Некоторые ездят все время, переезжают, а не богатеют, потому что богатство — это земля, а она требует оседлости. А вообще богатые евреи есть, но их немного. Меньше, чем думают. А все равно думают. От бедности. А раз все равно думают, значит, им надо. Вот из-за них многие и делают вид…
*****
Антисемитизм — это что-то очень больное… Не могу говорить обо всех евреях — они тоже разные, но, конечно, под натиском обстоятельств у этих людей веками вырабатывались малопривлекательные черты. Мы должны понимать: не все держится на мифологии — есть и реальные предпосылки. Шло это от специфического развития из-под полы, из-под каблука. Вот я подумал сейчас, что пролезающее сквозь асфальт и сквозь щели растение имеет скрюченный вид — откуда у него возьмется свободный аристократический ствол? Да, когда ты свободно, ничего не боясь, растешь в Англии, когда у тебя предки, потомки, замок и несколько поколений тянутся кверху, глаз радует прекрасное дерево, а здесь все выдавливалось, поэтому обижаться на евреев не надо.
Нужно просто понять, как происходило развитие, откуда вот эта чудовищная вывороченность, изворотливость и стремление провернуть что-то за короткий период, пока не поймали. И вот ты бежишь, пока не схватили, и должен успеть и написать, и произнести, и еще что-то сделать, и тщеславие появляется нездоровое. На самом деле тут нечем гордиться, а многие, так получается, нос кверху: “Мы гордимся… Столько-то профессоров, столько-то академиков, столько-то композиторов на душу населения”… Разумеется, это раздражает других людей, обижает. Мы сами должны быть на равных, не выпячивать свою исключительность, которой, может, и нет… В Израиле, например, мы ее, эту исключительность, что-то не видим — она возникает именно там, где притеснение было. Не надо пытаться этим торговать. Нехорошо. Мне так кажется.

Есть евреи государственные. Но тут у них не получается, потому что под подозрением всегда, как бы не у себя дома, хотя не у себя дома хочет жить каждый, кому плохо. Но этот каждый себе прощает, а другому — нет.

Есть евреи лабораторные. Тогда о них думают хорошо. Особенно если они бомбу делают, чтобы все жили одинаково или одинаково не жили вообще. Лабораторных евреев любят, ордена дают, премии и названия улиц в маленьких городках. Лабораторный еврей с жуткой фамилией Нудельман благодаря стрельбе пушкой через пропеллер бюст в Одессе имеет и где-то улицу. Талант им прощают. Им не прощают, если они широко живут на глазах у всех.

Есть евреи-больные, есть евреи-врачи. Те и другие себя ведут хорошо. Евреи-врачи себя неплохо зарекомендовали. Хотя большей частью практикуют в неопасных областях — урологии, стоматологии. Там, где выживут и без них. То есть там, где у человека не один орган, а два, три, тридцать три или страдания в области красоты.

Где евреям тяжело — в парламентах. Им начинает казаться, и они сатанеют: мол, не ради себя. Но остальные-то ради себя. А кто ради всех — и выглядит глупо, и борется со всеми, и опять высовывается на недопустимое расстояние — один. В стране, которую, кроме него, никто своей родиной не считает, он, видите ли, считает. Он желает, чтобы в ней всем было хорошо. Вокруг него территория пустеет. Он ярко и сочно себя обозначил и давно уже бежит один, а настоящая жизнь разместилась совсем в другом месте…

И тут важно успокоиться и сравнить будущее свое и не свое. И дать судьбе развиться. Принять место, что народ тебе выделил и где он с тобой примирился. Если ты еврей афишный, концертный, пасхальный и праздничный — держись этого. Произноси все фамилии, кроме своей. А тот, кто хочет видеть свою фамилию в сводке новостей, произнесенной Познером, должен видеть расстояние между Познером и новостями. Самое печальное для еврея — когда он борется не за себя. Он тогда не может объяснить за кого, чтобы поверили. И начинает понимать это в глубокой старости.

А еще есть евреи-дети. Очень милые. Есть евреи марокканские, совсем восточные, с пением протяжным на одной струне. Разнообразие евреев напоминает разнообразие всех народов и так путает карты, что непонятно, кто от кого и, главное, зачем произошел. Немецкие евреи — педантичные. Русские евреи — пьяницы и дебоширы. Английские евреи — джентльмены с юмором.

Да! Еще есть Одесса, одна из родин евреев. И есть одесские евреи, в любом мусоре сверкающие юмором и весельем. Очень большая просьба ко всем: не замечать их. Не устраивать им популярность. Просто пользоваться их плодами, но не проклинать их корни.
P.S. Умоляю, купи чего-нибудь поесть. Я уже не могу это все писать.( Манифест. Журнал ”Огонёк”, № 13 – 2007 – А.З.)
*****
Сказочная страна, голубое море, белое солнце, вечная зелень, свежие соки, дикие фрукты. Тель-Авив – сказка. Красивей Израиля не бывает. В магазинах опять полно. Порции такие, что тебя раздувает, как дирижабль. А жрать надо, не брать же деньгами, да тебе деньгами и не дают. Шмоток полно. Базар такой, что от зелени, помидоров, слив, рыб, дынь, арбузов, картошки величиной с собаку, кукурузы вареной с солью, колбасы телячьей, поросячьей, индюшачьей, халвы тахинной, черешен, фасоли молодой, салата, селедки, водки, пива, соков, давленных тут же, и криков: “Я сегодня сошел с ума, берите все за 1шекель”, – ты становишься сумасшедшим.

А еще Иисус Христос, а еще вся Библия на самом деле, и Вифлеем, и Голгофа, и Гроб Господен, и царь Ирод. Все на самом деле!!! И желтая пустыня, и Мертвое море, где женщины плавают в таких позах, которые раньше видел я один.. И Красное море с коралловыми рифами и рыбами таких наглых расцветок и нахальства,что хочется спросить их: “У вас что, врагов здесь нет? А акулы? А русские? Да у нас на Черном море, если б ты даже сидел под камнем и был бы цвета свежепролитого мазута, тебя бы выковыряли, распотрошили и зажарили в твоем собственном машинном масле. А здесь ты нагло меня, Мишу Жванецкого, хвостом в пах. Жаль, я сыт. И жаль, ты не приезжаешь к нам на Черное море, ты б там поплавал”.

И рощи оливковые и апельсиновые, где фонарями сквозь зелень светят апельсины, и никто не жрет их.
И вот среди этой роскоши, природы и жизни шатаются люди, которые на неродной родине были евреями, а на родной наконец стали русскими и вокруг себя распространяют текст: “Это все поверхностный взгляд, Миша. Ты в восторге. Ты же не успеваешь глянуть вглубь”.
Да, не успеваю.. Или нет, не успеваю.. Как это было по-русски? Конечно, не успеваю. Конечно, поверхностный взгляд. То, что мы в Москве умираем с голоду – тоже поверхностный взгляд. Но каких два разных поверхностных взгляда.

- У нас тяжело, Миша.
Да, у вас тяжело. А у нас плохо. “Опять разница небольшая, но опять очень существенная”, – как любил говорить великий юморист и бывший президент. Да, среди сказочной и самой красивой в мире библейской страны сидят 450 тысяч недовольных советских евреев. Их русские жены счастливы! Их русские дети от их русских жен от бывших русских мужей давно выучили язык и стали евреями, и только эти остаются русскими и говорят по-русски, и не могут спросить, как проехать, и не могут забыть, как они были главными механиками и гинекологами, и сидят на балконе, и смотрят в даль, которой на новой родине нет.
А, как я уже говорил, количество сволочей постоянно и неизменно. Уезжаешь от одних и радостно приезжаешь к другим. Там тебе говорили “жидовская морда”, тут тебе объяснили, что ты “русская сволочь”. И ты уже можешь понять, что чувствует русский патриот.
- Миша, здесь жить очень тяжело. Хотя там жить было невозможно”.

БОТИНКИ

Воспитательница в детсаде помогает пацану натянуть ботинки…

Он попросил помочь, и здесь было над чем повозиться: ботинки застряли где-тона полпути, и ни туда, ни сюда… Когда воспитательница, наконец, натянула второй ботинок, пот с неё лил градом. Она готова была рыдать, когда этот мелкий выдал: «А они не на той ноге!»

Действительно, правый ботинок был на левой ноге, а левый на правой… Снять ботинки было не легче, чем надеть…

Воспиталка еле сдерживала себя, натягивая правый ботинок теперь уже на правую ногу. И тут пацан объявляет: «Это не мои ботинки!» Она с силой прикусила язык,чтобы не наорать ему в рожу «ЧТО ТЫ РАНЬШЕ МОЛЧАЛ-ТО!!!»

И снова она полчаса маялась, пытаясь стянуть эти ужасные ботинки. Когда ей это всё же удалось, он сказал: «Это ботинки моего брата. Мама заставила меня носить их». Воспиталка уже не знала, смеяться ей или плакать.

Собрав последние силы и терпение, она всё же натянула ботинки снова и спросила: «А где твои варежки?»

На что мальчик ответил: «Я запихал их в носки ботинок…»

Суд над воспитательницей начнется на следующей неделе . . .
!cid_001601c87141$bca5e220$a6178b59@garry29b3aa6be.gif

Одесса. Дина Рубина в Одессе

Я всегда ее любила /Одессу/ — по книгам, ни разу в ней не бывав. Стоит ли объяснять, что значат для литератора эти имена — Бабель, Олеша, Паустовский, Ильф и Петров?..

Покидая в 90-м Советский Союз, я оплакивала свою несбывшуюся Одессу, так как была уверена, что уже никогда, никогда не окажусь на ее легендарных улицах и бульварах.

Но так уж случилось: в тяжелом и нищем 93-м меня — уже из Израиля — пригласили приехать в Одессу, выступить. И вот — промозглый ноябрь, некогда очаровательные, но обветшавшие особняки, вывернутые лампочки в подъездах, выбитые окna…

Первая наша встреча с легендарным городом как-то не заладилась. А может, грустно подумала я, Одессы-то уже и нет, одесситы разъехались, остались дожди, грязь, уныние и запустение…

С такими тяжелыми мыслями я взобралась в вагон пустого, по вечернему времени, трамвая. И первым делом увидела плакат, на котором была изображена дамочка, перебегающая трамвайные пути. Рисунок был снабжен четверостишием:

« Быть может, мечтая о сцене, о славе,
Она отступила от уличных правил,
Забыв, что подобная неосторожность
Буквально отрежет такую возможность!»

Замерев от восторга, я опустила взгляд, и на спинке скамьи впереди себя увидела процарапанное:
«Все мущины — обманщики и притворщики!», а чуть ниже: «Вы, Розочка, тоже не ангел!»

А уж усевшись и подобрав с сиденья оставленный газетный лист, немедленно уперлась в объявление Одесской киностудии: «Для съемок нового цветного, широкоформатного художественного фильма требуются люди с идиотским выражением лица».
И не успев задохнуться проглоченным воплем удачи, тут же прочла в разделе «Спортивные новости»: «Вчера в Москве состоялся матч между одесским „Черноморцем" и местной футбольной командой».

Нет, подумала я, Одесса никуда не уехала, ее не размыли дожди, просто она переживает очередную эпоху очередной революции…

Надо, поняла я, оказаться в одесском трамвае в час пик. И уже на другой день я висела на ступеньке трамвая, вслушиваясь в перекличку внутри вагона: «Соня, ты вошла, Соня?!» — «Она еще как вошла! Она уже трижды мне на ногу наступила!»

Меня подпирал какой-то молодой человек в голубой рубахе. Он висел на подножке, двери не закрывались, и вагоновожатый время от времени говорил в микрофон: «Ну ты, холубой… поднимись же с подножки… Холубой, я ж сейчас не знаю — шо будет… Тебя мамця не узнает, холубой…»
Наконец, он остановил трамвай, выскочил с обрубком резинового шланга в руке, подбежал к задней двери и со всего размаху ка-ак треснет по спине молодого человека!

Я со страху чуть не свалилась. Вот, думаю, будет сейчас побоище! Ничуть не бывало. Не выпуская поручней из рук, молодой человек повернул голову в профиль и сказал спокойно: «Не понял юмора!»

И еще одну прелестную сцену видела я в одесском трамвае. Это был полупустой вагон, и у окна сидели две то ли москвички, то ли петербуржанки. Одна из них громко обсуждала пыльную, грязную и провинциальную Одессу, которая есть ни что иное — как литературный миф. После этих ее слов в вагоне воцарилась тяжелая пауза. Одесситы переглядывались и ждали — кто возьмет соло. Наконец, маленький сутулый старичок, меланхолично глядя перед собой, сказал задумчиво: «Да-а-а… коне-е-ечно… Одесса могла понравиться только такому голодранцу, как Пушкин… Но он здесь полюбил, и ему ответили взаимностью!
А вам, мадам, даже если б вы и полюбили здесь кого-то, ответить взаимностью не смог бы даже такой старый еврей, как я!» И все вздохнули с облегчением, и трамвай покатил дальше.

А объявления — одесские объявления! Таблички, дощечки, записки… На дверях одной аптеки я видела целых два. Одно казенное: «Аптека временно закрыта», другое рукописное, пониже: «Фима, заходи!»
А на дверях круглосуточной аптеки висел листок с написанным от руки: «Слышу! Уже иду!.

В те дни я просто гуляла и гуляла по Одессе, заглядывая в какие-то лавки, посматривая в открытые окна, забредая во дворы…
С одного балкона свешивался по грудь старик в тельняшке, видно, из бывших моряков.
— «Хаю-ду-ю-ду, вашу мать! — орал он на ссорящихся во дворе соседок. — Гуд морнинг, *нецензурная брань*!»

И вот так, гуляя, из дверей одной раскрытой настежь лавочки я услышала: — Дама, зайдите! Такого вы еще не видали! Я, конечно, вошла, и едва взглянула, поняла: да, такого я не видала. Это была величавая женщина с лицом императрицы, невероятных габаритов. Третий подбородок плавно переходил у нее в грудь, грудь — в живот, живот — в колени. И все это расстилалось вокруг и занимало всю небольшую комнатку.
А на прилавке перед ней были разложены женские рейтузы невероятных расцветок, какие в народе называются «сотчные». Увидев меня, она схватила огромные фиолетовые трико, развернула баяном на своем могучем бюсте и страстно проговорила: — Теплые штаны для вашей мами!

Я поняла, что не могу отсюда уйти без добычи. — Скажите… — спросила я, замирая от блаженства… — а моего размера у вас что-нибудь?
Она смерила меня оценивающим взглядом и отрезала: — Дама! Шо вы с себя строите?
— Понимаете… — проговорила я. — Вот если б на этой майке были цветы…
— Да-а-ама! — пропела она презрительно. — Вам нужны цветы?! Так по-са-ди-те их!

Именно в Одессе я увидела настоящую дощатую будку часового мастера, каких нигде уже не осталось.
Накануне я сдуру купила часы, легкомысленно забыв наставления Великого Комбинатора, что вся контрабанда в Одессе делается на Малой Арнаутской. Само собой, на вторые сутки часики мирно усопли. Так что, можно представить, с какой надеждой я кинулась к будке часовщика. В ней сидел маленький лысый старичок, с насаженным на глаз картонным стаканом-линзой. Мой дед был точно таким часовщиком в Харькове, поэтому я чуть не прослезилась.

— Боже мой! — воскликнула я. — Только в Одессе остались такие часовые будочки.
Он поднял лысину, переставил стаканчик на лоб и внимательно на меня посмотрел. — Мадам — грустно проговорил он. — От Одессы осталась одна интонатия. А взглянув на мои новоприобретенные часы, вздохнул и сказал:

— Вам нужен трамвай.
— Какой номер? — встрепенулась я, думая, что он направляет меня в какой-нибудь Дом быта поблизости.
— А это вам без разницы, — ответил он без улыбки. — Дождитесь трамвая и положите этот хлам на рельсы. Для развлечения.

Вообще, в этот, да и в следующие мои приезды со мной в Одессе происходили разные забавные и трогательные
случаи и встречи, о которых когда-нибудь расскажу.Но самым страшным впечатлением был мой собственный вечер в Израильском культурном центре. Ну, думала я, одесская публика должна быть самой чуткой к юмору. Выступаю я легко, артистично, рассказываю много смешного и, в общем, не утомляю публику своей прозой. Наградой мне обычно бывает неумолкающий смех аудитории.

Но тут… Внимательно и строго глядя на меня, одесситы молча выслушивали всю мою ударную программу. Прошли полчаса… Я поняла, что это — провал. Никогда в жизни мне не было так страшно и так одиноко на сцене…
Благодаря своему опыту «вечной выступальщицы», я дотянула вечер до конца, в полуобмороке промямлила какие-то завершающие слова. И тогда из заднего ряда поднялся здоровенный пожилой дядька с лицом персонажа из бабелевского рассказа и авторитетным тоном вежливо сказал: — Спасибо! Вы всех нас удовлетворили!

Новый диалог перед российским телевизором
На мотив песни В. Высоцкого


Ой Ваня, давят сыр бульдозером,
Канал "Россия" говорит.
Страшней, чем передачи с Познером
И Якубович Леонид.

Сказали, Путин дал приказ,
И сразу тут сыров Камаз.
И мне б головочку в запас
Вот пи...ас.

Послушай, Зин, не трогай Путина,
Какой ни есть - а президент.
Сама глупа и не обучена,
Не понимаешь прецедент.

То с Украины все сыры,
Бандеровские трансжиры,
Везут данайские дары,
Хох-лы хитры.

Ой, Вань, смотри - салями Кракова,
Сказали будут зажигать.
Да я почти уже заплакала
Ну как так можно, вашу мать!

А мы их ели, помнишь, Вань,
Не то что нынешняя дрянь,
Ну что отстань, опять отстань
Обидно, Вань.

Мы, Зин, с тобой не в Каталонии,
Там за границей все враги.
А гадость жрем из экономии,
Пока и эту не сожгли.

Нас всех хотят поработить
Заставить есть и бросить пить,
И камамбером отравить,
Его итить.

Ой, Вань, гляди-ка - нектаринчики,
Нет, я ей богу закричу.
Не то что в нашем магазинчике,
Я, Вань, такие же хочу.

А их оставили там гнить,
Потом давить или палить,
Ну как с такими Ваня жить?
Пора валить.

Уж ты бы лучше помолчала бы,
Куда валить? Кто нас возьмет?
Меня твои достали жалобы,
Я настоящий патриот.

В гробу я видел твой хамон,
А вместо виски самогон.
Устроим всем Армаггедон
Нас легион!

Ой, Вань, умру от депутатика
Смотри как вертится, нахал.
Вещает, наша будет Арктика,
И Путин всех переиграл.

Сказал, что встали мы с колен,
И что еда - лишь прах и тлен.
Пока крапива есть и хрен,
Не сдастся в плен.

— Ты, Зин, на грубость нарываешься,
И всех обидеть норовишь!
Тут за день так накувыркаешься...
Придёшь домой — тут ты нудишь!

Ну, и меня, конечно, Зин,
Всё время тянет в магазин,
Но я как честный гражданин,
Ввел карантин!



Алексей С. Железнов

ШЕЙКА (РЕЦЕПТ)

Вы знаете Беню Шойхеса? Нет, ну вы должны знать Беню Шойхеса. Его покойный папа, дай ему бог здоровья, был еще тем фармазоном, так красиво торговал старой посудой, что наторговал Бене на учиться дантистом. И Беня таки выучился и теперь имеет хороший шахер-махер на керамических коронках.

Так вот этот самый Беня женился на Софочке Зускинд и они имели шикарный променад в Европу. Ну, так пусть у них все будет хорошо в голове. Я когда женился на своей Циле, тоже имел Гагры. Мы поехали туда с моей зарплатой и чемоданом, а приехали назад с тем же чемоданом, и соломенной шляпкой для Цили вместо зарплаты.

И вот этот Беня, этот любитель Европы, приехал назад и так полюбил итальянскую еду, что кушает только в ресторане и в основном трефное.
Я уже не знаю, шо за вид на море и обратно там показали Бене, но, шоб вы там себе не думали, так мне кажется, что он больше крутит бейца, чем на самом деле стал таким принципиальным карабинером.

Ну, что ему могли там такого дать попробовать, что Беня теперь размазывает кашу за другие кухни и ничего не хочет знать? Макароны? Так чтобы кушать макароны нужно ходить в ресторан? Я вас умоляю! Для этого нужно только кастрюля и полрубля на упаковку. И не надо мне рассказывать майсы, потому что самую вкусную еду на свете делала моя бабушка Рахель Евелевна, и это было таки не очень мучное.

Я вас спрашиваю, вы когда-нибудь кушали шейку? Потому что если вы не кушали шейку, таки, вы меня извините, но мне не очень понятно, зачем вы до сих пор жили у себя дома и хочите мне что-то сказать за вкусную и здоровую пищу?

Когда моя бабушка Рахель Евелевна, чтоб у нее в голове было только счастье, делала шейку, весь квартал дышал тихо и боялся приподняться со стула. Она делала ее так красиво, как даже Яша Хейфец не играл на своей скрипке! А Яша Хейфец играл на своей скрипке так красиво, что даже скорбящие родственники у городского крематория имели улыбаться.

Она брала куриные потрошка. Вы любите куриные потрошка? Так вот она их брала. Пупочкес, сердечки и рубила это мелко в фарш. Нет, вы можете, конечно перекрутить это все на мясорубке и сделать вид, что так и было, но вам не поверит даже последний лох ин дер копф с городского рынка.
Потом вы мелко, тем же ножом, чтобы не пачкать посуду, режете лук и немножко обжариваете на сковородке, пока он не станет желтым и красивым. И перемешиваете с нарубленными потрохами.

Тудой же добавляем манку, яйцо, солим, перчим и хорошенечко перемешиваем.
Но если вы думаете, что это все самое главное, таки я вас имею расстроить. Самое главное не содержание, а форма. Вы будете пить чай из поллитровой банки? Да? Ну, тогда идите кушать на вокзальную столовую, там вам подадут биточки и компот. Такая радость, как шейка не для вас. А если вам для чая нужен китайский фарфор, так возьмите глаза в руки и продолжайте слушать за настоящее искусство.

После того, как вы намешали фарш, нужно сделать таки самое главное.
Берем шкурки с куриных шеек и вспоминаем за то, как одному еврею предложили быть царем. Он таки согласился, но попросил себе иголку с ниткой, чтобы еще немножко подрабатывать портным.
Поэтому мы тоже берем иголку с ниткой и крупными стежками зашиваем шейку с широкой стороны, а получившийся мешочек кормим фаршем пока оно не всё.
Когда оно таки всё, этой же иголкой и ниткой зашиваем узкую часть.
После чего опускаем это все богатство в кипящую подсоленную воду с лавровым листом и ждем минут сорок на маленьком огне.

Но, как говорила моя бабушка Рахель Евелевна, спешка хороша только при ловле блох. И если вы после того, как выните это из кипятка начнете выдергивать нитки, так вы порвете всю красоту и у вас вместо вкусно и красиво покушать будет кадухес и нервы.
Шейки надо охладить, поставить в холодильник, пусть они там немножко отдохнут и померзнут. А уж потом, надо их достать, вынуть из холодных шеек нитки аккуратно порезать лямтиками.

И потом, когда вы поставите это с горчичкой на стол, то даже Беня Щойхес и бенина
мама, увидят через свои глаза, что если в Европе Беня гройсе хухэм, то здесь он еле-еле поц, забудут за свои макароны и начнут хорошо кушать нормальную еду.
И шоб вы все имели нахэс....

НЕВЕСТА ДЛЯ НАШЕГО ПОЛКОВНИКА, КОТОРЫЙ БЫЛ МАЙОРОМ

Самым тяжелым делом для уезжающих в Израиль было исключение из партии. Моя мама может вам об этом рассказать. Ее исключали в шесть приемов. Но папа — папе повезло. Ему не надо было исключаться из партии, потому что его оттуда уже исключили. И дважды. И совсем не из-за Израиля — еще даже и Израиля не было, — а за обрезание своего старшего сына. А второй раз — за анекдот о Дзержинском, которого тоже, впрочем, в анекдоте обрезали. Сейчас можно было рассказывать сколько угодно анекдотов, и никто тебя из партии не исключал, — и за пьянство не исключали, и за разврат не исключали, ни за что не исключали.



Многие не знали, что же делать, чтобы выйти из этой самой партии. Ну хоть умирай! Но никто не хотел умирать…



Короче, с партией у папы было все в порядке. Но перед отъездом папа должен был сняться с военного учета. А для этого он обязан был сдать свой военный билет. Мы искали этот военный билет четыре дня всюду, мы даже отрывали паркет и отдирали обои — а вдруг там?



Но билета не было. Наконец, папа вспомнил, что он его выбросил. Во-первых, он считал, что войны не будет, во-вторых, если даже и будет, его не призовут. В 73 года воевать с китайцами тяжеловато… И, в-третьих, ему не нравилась фотокарточка на билете. Она его раздражала. Поэтому папа его и выбросил.



— Куда, — спросила мама, — ты хоть помнишь, куда?!



Папа помнил. В мусорное ведро. Смотреть было бесполезно: это произошло два года назад. Папа точно помнил — в День танкиста. Папа решил сделать себе праздник и выбросил военный билет в мусорное ведро. Это было как подарок! Тогда. А теперь?



Мы стали вспоминать, кто мог вынести тогда мусорное ведро.



— Я не могла, — сказала мама, — чтобы я вынесла ведро с военным билетом?! Да я тысячу раз проверю, прежде чем вынести.



Это была правда. Однажды мама обнаружила в ведре папины очки, а другой раз — мою зарплату. Как они туда попали, никто объяснить не мог.



Ведро с военным билетом она вынести не могла — это было ясно, как день. Папа ведра вообще не выносил, ни с билетом, ни без.



Оставался я… Билета не было, но зато мы выяснили, кто его выбросил в ведро и кто это ведро вынес. Теперь оставалось только решить, что же папе отдавать в военкомат. Был довольно красивый профсоюзный билет, симпатичное пенсионное удостоверение, абсолютно новый билет члена Красного Креста, но все это не заменяло того единственного, потрепанного, растерзанного военного билета.



Мы долго думали и решили просить для папы новый военный билет.;



— Скажешь, что старый ты потерял, — сказала мама, — не выбросил, а потерял, ясно?



— Где я мог его потерять? — спросил папа.



— Я знаю? — ответила мама. — На войне! Шел в атаку и потерял… А сейчас вспомнил.



Утром папа взял палочку и пошел в военкомат. В военкомате шел очередной призыв в армию. Не зная, к кому обратиться, папа ходил из комнаты в комнату, с этажа на этаж и, наконец, попал в помещение, где сидели люди в белых халатах и много ребят, раздетых по пояс. Папе тоже предложили раздеться по пояс. Папа никогда не спорил, разделся и встал в очередь за белобрысым веснушчатым призывником. Очередь шла быстро. Врачи, не поднимая головы, говори-ли: «Годен», — и добавляли: «В пехоту, в авиацию»… Наконец, подошла очередь папы.



— Вздохните, — сказал врач, не поднимая головы.



Папа послушно вздохнул.



— Выдохните!



Папа выдохнул.



— Во флот! — сказал врач. — Следующий!



Папа обалдел.



— Секундочку, — произнес папа, — какой еще флот?



— Разговорчики! — отрезал врач. — Проходите!



— Я не могу пойти во флот, — сказал папа, — во-первых, я не умею плавать, а во-вторых, я уезжаю в Израиль.



После этих слов врач, наконец, поднял голову, даже как-то рванул ею и увидел папу. Папа был старше врача раза в три и раза в три худее. Да и к тому же ехал в Израиль.



— Что вы здесь делаете?! — голос врача дрожал. Видимо, он уже видел в папе моряка военно-морского флота Израиля. — Как вы сюда попали?!



Папа растерялся.



— Я выбросил военный билет, — сказал папа.



Призывная молодежь захихикала.



— Это в каком смысле? — спросил врач.



— В смысле — в ведро, — ответил папа, — в мусорное…



Папу несло: он был взволнован, раздет, да к тому же призван во флот. «В День танкиста», - добавил он.



Ребята вокруг загоготали. Папа явно срывал очередной призыв в армию. Белый доктор стал красным и доставил папу прямо к военному комиссару полковнику Куницыну.



— Bac-то я и искал, — обрадовался папа, — спасибо доктору, а то бы не нашел…



Куницын был недоволен.



— Почему вы раздеты? — спросил он.



— Я призывался, — объяснил папа, — во флот.



Папа начал натягивать белье.



Полковник сурово посмотрел на врача.



— Заработались, товарищ комиссар, — произнес врач, — головы не поднимаем.



— Кру-у-гом! — приказал полковник Куницын. — Шагом ма-а-рш!



И несчастный эскулап, чеканя шаг, покинул кабинет.



Комиссар крякнул, поправил орденские планки на кителе и сказал:



— Слушаю вас.



— Я инвалид войны, — начал папа — был на Ленинградском фронте, в добровольческой дивизии. Мы стояли на Пулковских высотах, и у нас была одна винтовка на троих, причем все трое не умели стрелять и первое время, по ошибке, обстреливали друг друга, то есть свои же позиции.



— У нас идет призыв, — сухо перебил комиссар, — переходите к сути дела.



— … Мы заряжали миномет не с той стороны, — продолжал папа, — и чуть не уложили политкомиссара…



— У меня очень мало времени, — оборвал полковник.



— Да, так вот, морозы стояли ужасные, и я отморозил ноги. Привезли меня в госпиталь на Фонтанку, а наркоза нет…



— Что вам надо? — спросил полковник.



— Военный билет, — охотно сказал папа.



— У вас нет билета? — ужаснулся комиссар. — А где же он?



В кабинете было тепло, папа был одет, во флот его не призывали, и поэтому он спокойно ответил:



— Потерял во время войны, когда шел в атаку на врага. — И добавил, В День танкиста…



— Почему вы не заявили об этом раньше? — спросил полковник.



— Так война же была, — резонно заметил папа.



— А потом?!



— Восстанавливал народное хозяйство и думал, что он лежит на своем месте, в шкафу под фуфайкой…



— Он думал, — недовольно протянул комиссар и вновь поправил орденские планки, — он думал…



И затем вдруг спросил у папы:



— А зачем вам, собственно, билет? Политика у нас мирная, войны не будет, а если империалисты развяжут, мы вас все равно не призовем. Вы пожилой, инвалид войны… Мы вас в другое место отправим.



— И я так думал, — обрадовался папа, — поэтому и выбросил.



У папы перехватило дыхание. Мама правильно говорила, что у него длинный язык.



К счастью, полковник Куницын был глуховат. Раньше он служил в артиллерии и теперь хорошо слышал только залпы орудий.



— Идите и живите спокойно, — сказал комиссар, — без билета.



— Спасибо, — поблагодарил папа, — но что же я сдавать буду?



— А не надо сдавать, — успокоил комиссар.



— Нет, надо! — настаивал папа.



— Зачем?



— Вы что, не знаете?!



— Нет, — ответил комиссар.



— Я ж в Израиль еду, — пояснил папа.



Наступила тишина. Такую тишину полковник Куницын помнил только один раз — перед Курской битвой, а папа так вообще не помнил. Первыми заговорили орудия полковника Куницына.

— Билета вы не получите, — сказал он.



— Послушайте, — начал папа, — дайте, я тут же верну!



— Ни за что!



— Прямо в кабинете.



— Никогда!!! Вы едете в Израиль и просите наш воинский билет?! Никогда!!!



— Так ведь — чтобы сдать, — старался объяснить папа.



— Мы выдаем билеты с другой целью, — полковник Куницын встал, — защита отечества — святой долг каждого советского гражданина, а вы…



— Я выполнил, — напомнил папа.



— … А вы изменник и предатель! Как вы могли совершить такое?!



Речь шла об отъезде в Израиль, но папе вдруг показалось, что полковник имеет в виду военный билет.



— Случайно, — сказал папа, — думал, не пригодится. Взял и выкинул в ведро. Порвал и выбросил…



Полковник Куницын услышал, от волнения у него обострялся слух.



— Что вы выбросили? — осторожно поинтересовался он.



Папа врать не умел, даже полковникам.



— Военный билет, товарищ полковник, — отрапортовал он.



У полковника с френча упали орденские планки.



— Куда? — спросил он.



— В мусорное ведро, товарищ полковник!



Папа чеканил каждое слово, будто он на Красной площади, а Куницын принимал парад. Полковник услышал все, но особенно ясно — «мусорное ведро».



— Во-он отсюда! — заорал полковник, да так громко, что папе показалось, что он вопит в микрофон. — Во-он!!!



— Простите, — извинился папа, — я думал, что…



— Таким нет пощады! — кричал полковник. — Вы выбросили воинский билет в мусорное ведро — и вы понесете заслуженное наказание! Во-о-он!!!



— Слушаюсь, товарищ полковник, — вновь отчеканил папа и, опираясь на палочку, покинул кабинет комиссара.



… Когда папа вернулся, мы поняли, что произошло непоправимое.



— Что? — тихо спросила мама.



— Собирай вещи, — ответил папа.



Мама все поняла.



— Ты сказал, что выбросил билет в ведро?



Папа кивнул головой.



— Шлемазл, — сказала мама, — за все годы ты ничему не научился. Попугай может повторить фразу, а ты нет! Почему ты не сказал, что потерял билет в атаке?!



— Потому что меня призвали во флот. Тебя бы призвали — ты бы еще не то сказала…



Мама долго вздыхала.



— И что же будет? — спросила она.



— Будет заслуженное наказание, — скромно ответил папа.



Мы стали гадать, что бы это могло означать, и как ни старались — ничего хорошего не получалось. Если сажали незаслуженно, то что же могли дать «заслуженно»? Короче: Тель-Авив не получался, а в лучшем случае «Кресты».



Правда, к «Крестам» папа привык. Он уже бывал там незаслуженно, может, «заслуженно» будет иначе? И все-таки он бы предпочел долину Иордана. Мама готовила сырники и поставила наше любимое сливовое варенье, но никто ничего не ел. Мы сидели на кухне, молчали и пили остывший чай.



— Лучше б уж тебя из партии исключали, — сказала мама.



И здесь раздался звонок. Мы открыли. В дверях стоял полковник Куницын.

Папа начал прощаться.



— Добрый вечер, — произнес полковник, — вы уходите?



— Так точно, товарищ полковник, — выпалил папа.



— С чего вы взяли, что я полковник? — спросил полковник Куницын. — Я майор, и потом я ненадолго…



— Мы понимаем, — сказала мама, — вы работаете быстро. В тридцать седьмом за ним пришли через неделю, в сорок восьмом — через день, а сейчас — через тридцать минут! Прогресс…



— Я прямо с работы, — извиняющимся голосом произнес Куницын, — я могу зайти завтра.



Он направился к двери и тут произнес фразу, от которой нас всех зашатало.



— Гут шабес! — сказал полковник Куницын. — Шабат шалом!..



Первой опомнилась мама.



— Гут шабес, товарищ полковник! — отчеканила она.



— Я майор, — поправил Куницын.



— Мне все равно, — сказала мама, — вы не поужинаете с нами, товарищ генерал?



— С удовольствием, — сказал Куницын и достал из шинели бутылку, — я не знаю, евреи пьют водку в субботу?



Мы дружно закивали, и полковник разлил.



— Лехаим! — гаркнул полковник и опрокинул рюмку. Мы, как по команде, последовали его примеру.



Куницын взял мамин сырник, намазал его вареньем и мечтательно произнес:



— Красивая страна Израиль, красивая, но маленькая, с Новгородскую область. А Иордан — с Фонтанку… Но красивее. Я в Иордане плавал. И в Мертвом море плавал. Соли там — больше, чем в Балхаше! Лежишь на спине и не тонешь, и в небо смотришь. А небо в Израиле высокое, как летом на Украине…



Мы молчали, как фаршированная рыба.



— Я не стукач, — вдруг начал полковник, — если вы хотите, мы можем сменить тему и поговорить о чем-нибудь другом, скажем, о новом пятилетием плане…



— Что вы, — сказала мама, — мы просто поражены, что вы были в Израиле.



— С пушками, — объяснил полковник, — у меня даже орден израильский есть, вернее, был. Я его в Фонтанку выбросил. Так было спокойнее…



Мамины сырники пользовались большим успехом у Куницына, и к концу его рассказов о Монголии, Китае, Испании и Израиле, где он бывал со своей артиллерией, оставался всего один, и мама принялась за штрудель.



— Всем нужны были пушки, — резюмировал полковник, — а в результате я плохо слышу…



Извинившись, он съел последний сырник и попросил у папы продемонстрировать, как он выкинул свой билет.



Папа почему-то просиял и стал охотно показывать, как он брал билет, как рвал, как нес к ведру и как туда кидал.



Полковник внимательно изучал все детали, особенно траекторию падения билета в ведро. Он даже дважды заглядывал туда и, когда вынырнул второй раз, в упор спросил:



— Простите, у вас случайно не найдется жены?



— Как же, — удивился папа, — на кухне.



И указал на маму, готовящую штрудель.



— Для меня, — уточнил полковник.



Папа понял, что ныряние в мусорное ведро странным образом повлияло на полковника. Папа до этого никому и никогда жен не искал, даже себе: он встретил и полюбил маму без всяких поисков. Поэтому он растерялся.



— У тебя случайно нет жены? — спросил он маму.



Мама как-то странно посмотрела на папу.



— Какой жены? — мягко спросила она.





— Еврейской, — неожиданно уточнил Куницын, — найдите мне еврейскую жену. Я одинок, ем что попало, не с кем слова сказать. А где я могу познакомиться с еврейской женщиной? Где? В армии их нет, в военкомат их брать не разрешают, а на улице я не могу. Не умею! Майор Петров умел — сейчас живет в Тель-Авиве…



Куницын осекся, и мы все поняли, для чего полковнику жена… У мамы даже пригорел штрудель.



— Извините, — сказал полковник, — у меня другого средства нет. Не всем повезло родиться евреями.



Это могло прозвучать как издевка, но сейчас в устах полковника это была сама истина… Было видно, как ему хотелось быть рожденным пусть в бедной, но еврейской семье.

Ни возраст, ни красота, ни рост полковника не волновали. Кроме национальности были поставлены два условия: не косая — у полковника была аллергия на косых — и не глухая. Он сам был глухой и справедливо считал, что хоть кто-то в семье должен слышать. Иначе можно было чего-то не понять и поехать в другую сторону.



Других условий не было, и вся наша семья начала поиски жены для полковника Куницына. Кандидатур было много, но полковник был человек хороший, и кого угодно просто не хотелось. И делали мы это не ради билета, поскольку Куницын уже выдал папе билет, он выдал папе даже два билета, на случай, если папе вдруг опять захочется выбросить один в ведро. И мы имели возможность уехать. Но не могли же мы уехать, бросив на произвол судьбы нашего полковника.



Поиски шли во всех направлениях, с вовлечением отъезжающих евреев и некоторой части остального населения.

Задача была непростая. Некоторые невесты боялись полковника: такая птица могла задержать выезд или вообще сорвать его. Протащить через таможню комиссара не легче, чем бриллиант, а все невесты предпочитали бриллиант.



Другие нагло требовали денег, а у полковника их не было. У него были ордена, но орденов они почему-то не хотели…

Куницын стал часто бывать у нас, ел еврейские кушанья и даже зажег как-то ханукальную свечу. Мы знали всю его жизнь вдоль и поперек, и можно сказать, что он стал членом нашей семьи.



Пока шли поиски, он принялся за иврит. У него были явные способности, и через некоторое время он уже мог читать и довольно сносно произносил «Шмона эсрэ»…

Он так увлекся языком, что иногда в военкомате отдавал приказания на иврите, чем ставил под угрозу себя и общее дело… Однажды он примерил талес, и мы все нашли, что он ему идет гораздо лучше, чем форма…



Первую невесту нашли примерно через месяц. Ей было 80 лет, и жила она в Самарканде. Полковника смущал возраст:

— Мне-то что, — говорил он, — не поймут!..



Мы его долго уговаривали, уламывали, и он, наконец, согласился. Невесту доставили самолетом. Жених в гражданском костюме встречал в аэропорту. С цветами. Когда невеста появилась, он вдруг сбежал, бросив букет. Как оказалось, невесте было 80 по паспорту, а на самом деле-94…



Полковнику пришлось оплатить обратный билет до Самарканда, и он попросил нас больше по паспорту не искать. И мы принялись искать «не по паспорту».

Полковник очень переживал, что задерживает наш отъезд, просил прекратить поиски и уехать, но об этом не могло быть и речи.



Вторая невеста была значительно моложе, всего 68 лет, высокая, блондинка, с голубыми тазами и белой кожей. Она сильно окала. Полковник опять стоял с цветами. Самолет был из Горького. Невеста вышла из лайнера и сразу понравилась полковнику. Он подарил ей букет и пригласил в ресторан.



Они обедали в «Европейском», ели судака «Орли», котлеты по-киевски и пили холодное «Цинандали». И все было бы хорошо, если бы вдруг горьковская невеста, видимо, опьянев, не сказала нашему полковнику.



— А вы совсем не похожи на еврея, ну совсем…



— А я и не еврей, — ответил Куницын.



Судак «Орли» застрял в горле невесты.



— А кто же?! — в ужасе спросила она. — Неужели русский?!



— Русский, — ответил полковник, — а в чем дело?!



Невеста протрезвела.



— Зачем же кашу заваривали? — сказала она. — Мне еврей нужен!.. Мне ехать надо, вы понимаете?…



Полковник опять оплачивал обратный билет, на этот раз, правда, значительно дешевле…



Время шло, мы не ехали, невест не было. Невесты стали «дефицитом». Говорили, что латыши платят 40 тысяч за невесту, а один грузин так отдал «Волгу» и дом с баранами. А у нашего полковника, кроме орденов, ничего не было. На что мы могли рассчитывать? К тому же, пока шли поиски, нашего полковника вдруг выпроводили на пенсию. То ли кто-то видел его вместо формы — в талесе, а, может быть, кто-то догадался, что он иногда командует по-древнееврейски, — но однажды его вызвали и предложили пойти на заслуженный отдых. И он согласился.



Ему преподнесли подарок — фотоаппарат «Зенит-Е».



— Будто знают, что вы собираетесь, — сказала мама.



Все евреи везли тогда с собой этот дефицитный аппарат. Он отдал его нам, мы никак не могли его достать.



Мама сопротивлялась, но полковник сказал, что если мама не возьмет, — ноги его больше в нашем доме не будет, а мы уже не представляли жизни без нашего полковника.

Дни шли, невест не было. Мы начали понемногу паковаться, и полковник нам помогал. Он так умело все укладывал и раскладывал, что многие евреи стали просить помочь им, естественно, за деньги. Но мы отвергли все предложения и никому не отдали нашего полковника. Сами пакуйтесь!



Приближалось время отъезда. Никто не знал, что делать.



И вдруг мы нашли невесту! Рядом! На улице Рубинштейна! Наверное, нам помог Бог! Красавица, чернобровая, с лучистым взглядом и с тонкими чертами…



— Нераспустившийся цветок, — говорила мама.



Цветку, правда, было 64, и никто не мог понять, почему он так недолго не распускался.



— Почва плохая, — утверждала мама, — почва, на израильской она расцветет…



Звали невесту Хая-Рэйзел, но фамилия!!! Говорят, что из-за своей фамилии она и не вышла замуж. А менять ее она не хотела. Она была гордая, наша невеста…

Мы срочно вызвали полковника по телефону. Была суббота. Едва полковник съел запеканку с яйцами, как мы решили ему все выложить.



— Нашли, — радостно сказали мы, — слава Богу! Хая-Рэйзел!



Полковник несколько растерялся.



— Я просил одну, — скромно сказал он.



— Это одна, — уточнила мама, — у нее только имя двойное… Так сказать, еврейка в квадрате. Умница, красавица, нераспустившийся цветок, но…



— Что «но»? — спросил полковник. — Русская?!





— Вы с ума сошли — Хая-Рэйзел! — сказала мама.



— Так что — сто четыре года?..



— Смеетесь, — сказала мама, — всего семь лет на пенсии.



— Так в чем же дело? — недоумевал полковник.



— Фамилия! — сказала мама.



— Какая фамилия? — спросил полковник.



— Я не могу, — отрезала мама, — пусть они говорят.



Она кивнула в нашу сторону. Папа попереминался с ноги на ногу, почесал щеку, наконец, набрал воздуха и сказал:

— Шмок! Шмок у нее фамилия… Вас не смущает?



— Ничуть, — сказал полковник, — Шмок так Шмок! А в чем дело?



К счастью, полковник еще плохо знал еврейский язык, а переводить фамилию на русский мы на всякий случай не стали…

Мало ли…



Встреча была назначена в Летнем саду, у пруда. Мы сидели под дубом на скамейке и наблюдали. Молодожены гуляли. Сначала вокруг пруда, потом по центральным аллеям, затем свернули в боковую и скрылись. Мы ждали полковника, как и договорились, под дубом через час, по он не появился и через два и вообще не появился — молодожены исчезли из парка в неизвестном направлении…



Мы очень волновались, несколько дней полковник у нас не появлялся. Мы не знали, что и подумать. Наконец он пришел. Лицо его горело. Это был молодой лейтенант.

— Я женюсь, — радостно сказал он.



— Мы знаем, — ответили мы.



— Да нет, — сказал полковник, — я женюсь по-настоящему. Это чудо, наша Хая-Рэйзел.



— Что я вам говорила, — сказала мама, — это нераспустившийся цветок.



— А мехае, — пропел полковник.



Записывались они в районном загсе. Папа с мамой были свидетелями. Секретарь сначала поставила Мендельсона, а потом поздравила их от имени РСФСР и себя лично. После этого наш полковник заявил, что хочет перейти на фамилию жены.



Секретарша онемела.



Она отказывалась верить, что майор артиллерии, Бог войны — станет Шмоком.

Тем не менее, в окружении нашей семьи из загса вышли Шмок Хая-Рэйзел Рувимовна и Шмок Иван Христофорович.

Свадьба была малочисленной, но веселой.



Обнявшись за плечи, мы танцевали «Хава Нагилу», и фуражка нашего полковника взлетала высоко вверх…

…Утром папа пошел в ОВИР, относить военный билет.

— Ну, нашли? — спросил референт.



— Нашел, — сказал папа и протянул референту два билета…



Тут бы и кончился навсегда наш отъезд, но, слава Богу, референт накануне выпил. Он всегда выпивал накануне и привык, что у него двоится. Поэтому он принял оба билета за один и спрятал их в стол…

Мама была готова убить папу, но надо было ехать…



До самого отъезда мы дрожали при одной мысли, что референт вдруг протрезвеет и все обнаружит… Но он, видимо, так и не протрезвел. В аэропорту среди близких был наш полковник с молодой женой. Они плакали, будто на старинной еврейской свадьбе.

Почему говорят, что военные не плачут?..



…Вот уже год мы живем в Нью-Йорке, в Форест-Хиллсе, может быть, референт уже протрезвел и обнаружил два билета — но нам сейчас как-то все равно.

Иван Христофорович Шмок с супругой живут в Холоне, под Тель-Авивом… Он занимается гражданской обороной. Все зовут его «полковник». Он часто переписывается с папой на иврите.



Авторы
Шаргородские Александр и Лев
sem40.ru

Наметанный глаз

Георгий Голубенко

Если бы у Коли и Оли спросили в тот день: «Какой самый короткий месяц в году?» – они бы не задумываясь ответили: «Медовый». Только через четыре месяца после его начала, когда у Оли наконец впервые возникла потребность в платье (во всяком случае, в выходном), они с Колей вышли из своей комнаты в общежитии, держа в руках отрез крепдешина, купленный молодым на свадьбу в складчину всеми студентами и преподавателями родного техникума, и направились к дамскому портному Перельмутеру.

В тот день Коля точно знал, что его жена – самая красивая женщина в мире, Оля точно знала, что ее муж – самый благородный и умный мужчина, и оба они совершенно не знали дамского портного Перельмутера, поэтому не задумываясь нажали кнопку его дверного звонка.

– А-а!.. – закричал портной, открывая им дверь. – Ну наконец-то! – закричал этот портной, похожий на композитора Людвига ван Бетховена, каким гениального музыканта рисуют на портретах в тот период его жизни, когда он сильно постарел, немного сошел с ума и сам уже оглох от своей музыки.

– Ты видишь, Римма? – продолжал Перельмутер, обращаясь к кому-то в глубине квартиры. – Между прочим, это клиенты! И они все-таки пришли! А ты мне еще говорила, что после того, как я четыре года назад сшил домашний капот для мадам Лисогорской, ко мне уже не придет ни один здравомыслящий человек!

– Мы к вам по поводу платья, – начал Коля. – Нам сказали...

– Слышишь, Римма?! – перебил его Перельмутер. – Им сказали, что по поводу платья – это ко мне. Ну слава тебе, Господи! Значит, есть еще на земле нормальные люди. А то я уже думал, что все посходили с ума. Только и слышно вокруг: «Карден!», «Диор!», «Лагерфельд!»... Кто такой этот Лагерфельд, я вас спрашиваю? – кипятился портной, наступая на Колю. – Подумаешь, он одевает английскую королеву! Нет, пожалуйста, если вы хотите, чтобы ваша жена в ее юном возрасте выглядела так же, как выглядит сейчас английская королева, можете пойти к Лагерфельду!..

– Мы не можем пойти к Лагерфельду, – успокоил портного Коля.

– Так это ваше большое счастье! – в свою очередь успокоил его портной. – Потому что, в отличие от Лагерфельда, я таки действительно могу сделать из вашей жены королеву. И не какую-нибудь там английскую! А настоящую королеву красоты! Ну а теперь за работу... Но вначале последний вопрос: вы вообще знаете, что такое платье? Молчите! Можете не отвечать. Сейчас вы мне скажете: рюшечки, оборочки, вытачки... Ерунда! Это как раз может и Лагерфельд. Платье – это совершенно другое. Платье, молодой человек, это прежде всего кусок материи, созданный для того, чтобы закрыть у женщины все, на чем мы проигрываем, и открыть у нее все, на чем мы выигрываем. Понимаете мою мысль? Допустим, у дамы красивые ноги. Значит, мы шьем ей что-нибудь очень короткое и таким образом выигрываем на ногах. Или, допустим, у нее некрасивые ноги, но красивый бюст. Тогда мы шьем ей что-нибудь длинное. То есть закрываем ей ноги. Зато открываем бюст, подчеркиваем его и выигрываем уже на бюсте. И так до бесконечности... Ну, в данном случае, – портной внимательно посмотрел на Олю, – в данном случае, я думаю, мы вообще ничего открывать не будем, а будем, наоборот, шить что-нибудь очень строгое, абсолютно закрытое от самой шеи и до ступней ног!

– То есть как это «абсолютно закрытое»? – опешил Коля. – А... на чем же мы тогда будем выигрывать?

– На расцветке! – радостно воскликнул портной. – Эти малиновые попугайчики на зеленом фоне, которых вы мне принесли, по-моему, очень симпатичные! – И, схватив свой портняжный метр, он начал ловко обмерять Олю, что-то записывая в блокнот.

– Нет, подождите, – сказал Коля, – что-то я не совсем понимаю!.. Вы что же, считаете, что в данном случае мы уже вообще ничего не можем открыть? А вот, например, ноги... Чем они вам не нравятся? Они что, по-вашему, слишком тонкие или слишком толстые?

– При чем здесь... – ответил портной, не отрываясь от работы. – Разве тут в этом дело? Ноги могут быть тонкие, могут быть толстые. В конце концов, у разных женщин бывают разные ноги. И это хорошо! Хуже, когда они разные у одной...

– Что-что-что? – опешил Коля.

– Может, уйдем отсюда, а? – спросила у него Оля.

– Нет, подожди, – остановил ее супруг. – Что это вы такое говорите, уважаемый? Как это – разные?! Где?!

– А вы присмотритесь, – сказал портной. – Неужели вы не видите, что правая нога у вашей очаровательной жены значительно более массивная, чем левая. Она... более мускулистая...

– Действительно, – присмотрелся Коля. – Что это значит, Ольга? Почему ты мне об этом ничего не говорила?

– А что тут было говорить? – засмущалась та. – Просто в школе я много прыгала в высоту. Отстаивала спортивную честь класса. А правая нога у меня толчковая.

– Ну вот! – торжествующе вскричал портной. – А я о чем говорю! Левая нога у нее нормальная. Человеческая. А правая – это же явно видно, что она у нее толчковая. Нет! Этот дефект нужно обязательно закрывать!..

– Ну допустим, – сказал Коля. – А бюст?

– И этот дефект тоже.

– Что – тоже? Почему? Мне, наоборот, кажется, что на ее бюсте мы можем в данном случае... это... как вы там говорите, сильно выиграть... Так что я совершенно не понимаю, почему бы нам его не открыть?

– Видите ли, молодой человек, – сказал Перельмутер, – если бы на моем месте был не портной, а, например, скульптор, то на ваш вопрос он бы ответил так: прежде чем открыть какой-либо бюст, его нужно как минимум установить. Думаю, что в данном случае мы с вами имеем ту же проблему. Да вы не расстраивайтесь! Подумаешь, бюст! Верьте в силу человеческого воображения! Стоит нам правильно задрапировать тканью даже то, что мы имеем сейчас, – и воображение мужчин легко дорисует под этой тканью такое, чего мать-природа при всем своем могуществе создать не в силах. И это относится не только к бюсту. Взять, например, ее лицо. Мне, между прочим, всегда было очень обидно, что такое изобретение древних восточных модельеров, как паранджа...

– Так вы что, предлагаете надеть на нее еще и паранджу? – испугался Коля.

– Я этого не говорил...

– Коля, – сказала Оля, – давай все-таки уйдем.

– Да стой ты уже! – оборвал ее муж. – Должен же я, в конце концов, разобраться... Послушайте... э... не знаю вашего имени-отчества... ну, с бюстом вы меня убедили... Да я и сам теперь вижу... А вот что если нам попробовать выиграть ну, скажем, на ее бедрах?

– То есть как? – заинтересовался портной. – Вы что же, предлагаете их открыть?

– Ну зачем, можно же, как вы там говорите, подчеркнуть... Сделать какую-нибудь вытачку...

– Это можно, – согласился портной. – Только сначала вы мне подчеркнете, где вы видите у нее бедра, а уже потом я ей на этом месте сделаю вытачку. И вообще, молодой человек, перестаньте морочить мне голову своими дурацкими советами! Вы свое дело уже сделали. Вы женились. Значит, вы и так считаете свою жену самой главной красавицей в мире. Теперь моя задача – убедить в этом еще хотя бы нескольких человек. Да и вы, барышня, тоже – «пойдем отсюда, пойдем»! Хотите быть красивой – терпите! Все. На сегодня работа закончена. Примерка через четыре дня.

Через четыре дня портной Перельмутер встретил Колю и Олю прямо на лестнице. Глаза его сверкали.

– Поздравляю вас, молодые люди! – закричал он. – Я не спал три ночи. Но, знаете, я таки понял, на чем в данном случае мы будем выигрывать. Кроме расцветки, естественно. Действительно на ногах! Да, не на всех. Правая нога у нас, конечно, толчковая, но левая-то – нормальная. Человеческая! Поэтому я предлагаю разрез. По левой стороне. От середины так называемого бедра до самого пола. Понимаете? А теперь представляете картину: солнечный день, вы с женой идете по улице. На ней новое платье с разрезом от Перельмутера. И все радуются! Окружающие – потому что они видят роскошную левую ногу вашей супруги, а вы – потому что при этом они не видят ее менее эффектную правую! По-моему, гениально!

– Наверное... – кисло согласился Коля.

– Слышишь, Римма! – закричал портной в глубину квартиры. – И он еще сомневается!..

Через несколько дней Оля пришла забирать свое платье уже без Коли.

– А где же ваш достойный супруг? – спросил Перельмутер.

– Мы расстались... – всхлипнула Оля. – Оказывается, Коля не ожидал, что у меня такое количество недостатков.

– Ах вот оно что!.. – сказал портной, приглашая ее войти. – Ну и прекрасно, – сказал этот портной, помогая ей застегнуть действительно очень красивое и очень идущее ей платье. – Между прочим, мне этот ваш бывший супруг сразу не понравился. У нас, дамских портных, на этот счет наметанный глаз. Подумаешь, недостатки! Вам же сейчас, наверное, нет восемнадцати. Так вот, не попрыгаете годик-другой в высоту – и обе ноги у вас станут совершенно одинаковыми. А бедра и бюст... При наличии в нашем городе рынка «Привоз»... В общем, поверьте мне, через какое-то время вам еще придется придумывать себе недостатки. Потому что, если говорить откровенно, мы, мужчины, женскими достоинствами только любуемся. А любим мы вас... я даже не знаю за что. Может быть, как раз за недостатки. У моей Риммы, например, их было огромное количество. Наверное, поэтому я и сейчас люблю ее так же, как и в первый день знакомства, хотя ее уже десять лет как нету на этом свете.

– Как это нету? – изумилась Оля. – А с кем же это вы тогда все время разговариваете?

– С ней, конечно! А с кем же еще? И знаете, это как раз главное, что я хотел вам сказать про вашего бывшего мужа. Если мужчина действительно любит женщину, его с ней не сможет разлучить даже такая серьезная неприятность как смерть! Не то что какой-нибудь там полусумасшедший портной Перельмутер... А, Римма, я правильно говорю? Слышите, молчит. Не возражает... Значит, я говорю правильно…

http://fontan-humor-odessa.com/index.php/georgij-golubenko/136-nametannyj-glaz

— Вы у меня первый, —


— Вы у меня первый, — прошелестела она пересохшими губами и, глубоко вздохнув, смущенно улыбнулась.
Часы над зеркалом бесстрастно отсчитывали время, с улицы, через приоткрытую форточку, доносился шум проезжавших машин.


Прижимая к груди смятую простыню, она смотрела на меня светло-серыми глазами с нежным любопытством.
На щеках ее выступил легкий румянец, а над верхней губой мелким бисером блестели капельки пота.
"Вы у меня первый"... От неожиданности у меня перехватило дыхание. Неужели она действительно это сказала, или мне показалось?


Ни одна женщина не говорила мне этого. Никогда. И вот эта милая девушка здесь, сейчас...
Только теперь я понял, как устал. Вытянув ноги, попытался расслабиться, но сердце продолжало учащенно биться и пульс, обгоняя секунды, торопливо стучал в висках: первый, первый, первый...
Нахлынули ненужные воспоминания, забытые имена, стало немного грустно. Оказывается, надо было дожить до пятидесяти, чтобы, наконец, встретить ту, которая произнесет эти простые слова.


Они прозвучали, как журчание прохладного ручья в знойный июльский день, как сладкоголосое пение сирены в бескрайней пустыне океана.
Понимает ли это юная особа, что они сказала? Вряд ли. А впрочем, какое это имеет значение? Душа моя ликовала.
Конечно же, я простил ей все: и ее неопытность, и нелепую позу в течение сорока минут, вызывающую судороги по всему телу,
и поцарапанную шею, и вырванный клок волос, и ядовитый, до головной боли, запах дешевой парфюмерии. Все это ерунда.


Я — первый!
Почувствовав себя снова молодым и сильным, я потянулся и быстро встал.
Деньги положил на тумбочку у зеркала, и она, улыбнувшись, кивнула мне, старательно складывая простыню.
Выходя на улицу, я снова услышал ее голос, он был уже совсем другим — звонким и уверенным:


— Следующий, пожалуйста. Как будем стричь?

Пенсионер из Флориды, купил новенький "Мерседес"

Пенсионер из Флориды, купил новенький "Мерседес" с откидны верхом.
Выехав на хайвэй, он сразу выжал скорость 80 миль / ч, наслаждаясь
ветерком, который нежно лохматил на его голове ужедовольно редкие волосы.
"Как прекрасно так мчаться",- подумал он, свернув на магистраль.
В упоении он выжал педаль скорости до конца.
Вдруг в зеркале заднего вида он заметил, что патрульная машина
дорожной полиции ,включив синие огни и сирену,с рёвом мчится за ним.
"Никаких проблем: я могу спокойненько уйти от них.", -подумал пенсионер.
И, прибавив газу, еще быстрее помчался со скоростью более чем
100 миль / ч. Потом- 110, ..120 !
"Что я делаю?",-вдруг очнулся он,-" Я слишком стар для таких подвигов".
Притормозив,он остановился на обочине и стал ждать приближавшуюся патрульную машину.
Полицейский остановился за "Мерседесом" и,подойдя к машине,произнёс:
"Сэр",- посмотрев на часы,сказал он,- " Моя смена заканчивается через 30 минут. При том сегодня пятница. Если вы сможете мне обьяснить, почему вы летели с сумашедшей скоростью так, что я никогда не слышал раньше, то я отпущу Вас ".
Мужчина взглянул на полицейского и сказал:

"Несколько лет назад моя жена cбежала с флоридским полицейским.
И я подумал, что это он хочет догнать меня и вернуть её обратно".
Полицейский ответил: "Сэр, всего вам хорошего".

Ревизор

Приехал в синагогу ревизор —
Молоденький совсем, пушок под носом.
И двери закрывая на запор,
Он к ребе обращается с вопросом:
— Сейчас один мы с вами на один,

Закрыта дверь и даже — занавески.
Скажите, уважаемый раввин,
Куда вы отправляете обрезки?
— Вы , юноша , кончали институт ,
Но ваш вопрос достоин удивления!
Мы в ящики их складываем тут -
И отправляем в ваше управление!
- А что вы получаете в обмен,
И каковы условия договора?
- А там из них большой прессуют хрен
И к нам командируют ревизора!

Лариса Финкель *рассказ из цикла "Еврейская теща"

Семейная жизнь Берты Соломоновны вошла в спокойное русло. И всё бы неплохо, но не с её еврейским счастьем…
- Алло, мам! Ты только не волнуйся…
Каждый, кто произносит подобную фразу, желая сообщить что-то важное, и как следствие – неприятное, заставляет сердце собеседника сжаться в кулак … и приготовиться к самому страшному. То же самое произошло и с Бертой.


- Что-то с Ромочкой? Что ты молчишь?
- Да нет. С твоим внуком всё в порядке.
- Бэлла! Меня сейчас кандрашка хватит! Что случилось?
- Понимаешь, мам, Фима хочет поменять пол!
Берта Соломоновна попыталась сесть, но промахнулась… и больно ударилась копчиком о край журнального столика.
- Ё- ё -ё -ё…
- Мам! Вот, Фима и просит у тебя одолжить денег: не хватает…
- Бэлла! Вам что, без меня, скучно стало! Решили поэкспериментировать? И ты так спокойно об этом говоришь.
А почему твой долбанный муженёк мне сам не позвонил, а послал тебя в разведку?
- Да он здесь стоит, рядом.
- Дай ему трубку!
- Здравствуйте, Берта Соломоновна!
- Фима! Я тебя убью! И себя убью, но сначала, всё равно тебя прикончу!
- Берта Соломонова! Из такого стандартного приветствия, как «здравствуйте», вы сотворили настоящую Куликовскую битву!
Вы в курсе – сколько там было жертв? Это так супружеская жизнь повлияла… или я что-то пропустил из вашей биографии…
- Фима! Скажи коротко и ясно: что ты хочешь?
- Бэлла ведь уже рассказала. Я всё слышал!
- Слушай, зятёк! Или ты сейчас мне всё рассказываешь, или через час, когда я к вам приеду, сообщать уже будет - некому!
- Берта Соломоновна! Я хочу поменять пол…
- Нет, или я сошла с ума, или все чокнулись, включая мою дочь!
- Но, ваша дочь не против…
- Ты хочешь сказать, что она дала согласие на …это?
- Конечно! Только денег не хватает! Вот и хотели занять, если у вас есть…
- Нет! Это невозможно слушать… Фима! Ты же отец, у тебя сын растёт. Что ты ему потом скажешь? А?
- Так я ради Ромочки и затеял это…
- Ты хочешь сказать, что ради сына... способен на такие «жертвы»?
- Я понимаю – хлопотно, но что делать? А вы что, против?
- Я против?! Ты у меня спрашиваешь – против ли я? Да я… тебя придушу!
- Берта Соломоновна! Я понимаю, что гормоны у женщин Бальзаковского возраста – зашкаливают…
но такой я вас не помню даже в те моменты, когда наши соседи стучали по батарее…
- Пока что, Фима, ты меня только слышишь! Но я обещаю – скоро увидишь!
- Так! У меня уже «крыша» съехала, дорогая тёща. Что происходит? Вы не хотите одолжить нам денег – таки не надо!
Я возьму у приятеля…
- У приятеля? Он тоже меняет пол?
- Почему меняет? Он уже поменял! Вот, и мне посоветовал…
- Азохен вей! За что мне это «счастье»? Фима! Скажи мне честно - где моя дочь тебя нашла?
Когда Купидон выстрелил любовной стрелой, он, вероятней всего - промазал! И вместо сердца – попал тебе в тухес!
Потому, что ты думаешь – только этим местом…
- Берта Соломоновна! Всё, хватит! Не хотите – не давайте свои финансы. Но, зря. Заодно, я могу и за вас замолвить словечко, чтобы вы тоже поменяли…
- Что? В чём ты мне поможешь? Пол поменять? А мне – то зачем…
- Ну, не знаю… Новые ощущения жизни, обстановка воспринимается – совсем по другому…меняются взгляды на окружающую нас действительность…С этим же вы согласны?
- Фима! Я тебя убью…
- Вы мне это уже говорили!
- Ущипните меня! Я сплю…или уже на небесах…Что я слышу? Зять – хочет отрезать то, что ему и на фиг – не нужно! А дочь, моя кровиночка, ещё и клянчит у матери на это деньги… Так, ко всему прочему, этот шикер, желает поменяться со мой стАтью, чтобы то, что у него болталось – в дальнейшем мешало ходить уже мне, периодически натирая лодыжки…
- Берта Соломоновна! Вы о чём?
- Об операции…
- Вам предстоит операция?
- Мне предстоит операция? Фима! Ты, со своими куриными мозгами кандидата наук, свёл две стенки вместе,
да ещё потолок – приблизил к полу… Фима, о чём речь?
- Берта Соломоновна – вы таки стали вульгарной женщиной, пока я отсутствовал в вашей жизни, как сосед!
- Зятёк! Скажи мне чётко, без еврейских заморочек: что ты собрался поменять?
- Пол!
- Так…не помогает… Спрошу по-другому – чем тебя не устраивает твой пол?
- Неудобно стало ходить...
- Продолжаем разговор… Фима, какой пол ты собираешься поменять: «ЧТО на ЧТО»?
- Чтоб стоял! Сто лет!
- Люди! Вы слышите этого придурка! Цидрейтер! Фима, я досчитала да десяти, но мне не помогло…
- Берта Соломоновна! Вы уже и по телефону – делаете мне весёлую жизнь!
- Не отвлекайся, Фима! Если бы мой внук Ромочка умел разговаривать, то он был бы сурдопереводчиком у такого шлимазла, как ты! А я, наконец-то узнала бы правду…
- Нет, я таки не понимаю, Берта Соломоновна, кто из нас…не в себе…
- Фима! Я тебе даю последнее слово, как в суде – где ты собираешься менять пол?
- Мне что – показать? Но вы по телефону – всё равно не увидите!
- Нет, сегодня что, день открытых дверей в ближайшей психбольнице?
- У вас там есть знакомые, Берта Соломоновна?
- Шути – шути, юморист! Дай трубку Белле.
- Ваша дочь, за то время, что мы с вами беседовали, успела сварить суп…
- Скажи ей, чтобы она добавила в твою тарелку – «пургена»: тебе всё равно – каким местом разговаривать!
- Алло! Мам, что опять? Фима нервничает…
- Твоя мать уже при смерти, а ты переживаешь – за своего кастрата!
- Почему кастрата?
- Так он же собирается пол менять!
- Ну, правильно. На даче…
- Это что – секретная операция? Твоего Фиму уже в клинику не пускают?
- Мам! Ты меня пугаешь…
- Имея такого мужа - ты ещё способна пугаться? Сейчас же дай трубку этому поцу!
- Алло! Я вас слушаю.
- Фима! Я тебя когда-нибудь убью!
- Вы мне это уже сегодня говорили…

Совершенно изумительный рассказ...
"ВЕНЕЦИАНСКИЙ КУПЕЦ"...

-- Ну что мне вам сказать? Вы, конечно, можете не верить, но меня,
Розу Абрамовну, во время войны спасли немцы, чтоб они сгорели! Точнее,
немецкая бомбардировочная авиация. Если б это чертово Люфтваффе
вовремя не налетело - я бы погибла. Думаю, перед вами уникальная
личность, которая осталась жить благодаря бомбежке...
Если вы жили в Ленинграде, то должны знать, что до войны я была
Джульеттой. Семь лет никому этой роли не поручали, кроме меня.
Перед самой войной Джульетта влюбилась, - нет, не в Ромео, это был
подонок, антисемит, а в Натана Самойловича, очередного режиссера,- и
должна была родить. Аборты в то время, как, впрочем, и все остальное,
были запрещены. Что мне было делать - вы представляете беременную
Джульетту на балконе веронского дома Монтекки?.. Нет повести печальнее
на свете...
Я кинулась в "абортную" комиссию к ее председателю, удивительному
человеку Нине Штейнберг. Она обожала театр, она была "а менч", она б
скорее допустила беременного Ромео, чем Джульетту, и дала мне
направление на аборт. Оно у меня до сих пор хранится в шкафу, потому
что Натан Самойлович, пусть земля ему будет пухом, сказал: "Пусть я
изменю искусству, но у меня будет сын. Шекспир не обидится..."
И я играла беременной. Впрочем, никто этого не замечал, потому что
Джульетта с животом была худее всех женщин в зале без живота.
Вы можете мне не верить - схватки начались на балконе. Я начала
говорить страстно, горячо, почти кричать - мне устроили овацию. Они,
идиоты, думали, что я играю любовь, - я играла схватки. Натан
Самойлович сказал, что это был мой лучший спектакль... Схватки
нарастали, но я все-таки доиграла до конца, добежала до дома падре
Лоренцо и бросилась в гроб к Ромео.
Прямо из гроба меня увезли в родильный дом. Измена Натана
Самойловича искусству дала нам сына. Чтобы как-то загладить нашу вину
перед Шекспиром, мы назвали его Ромео. Но эти черти не хотели
записывать Ромео, они говорили, что нет такого советского имени Ромео,
и мы записали Рома, Роман - еврейский вариант Ромео...
Я могла спокойно продолжать исполнять свою роль - взлетать на
балкон, обнимать, любить, но тут... нет, я не забеременела снова -
началась война.
Скажите, почему можно запретить аборты и нельзя запретить войну?
Всегда не то разрешают и не то запрещают.
Натан Самойлович ушел на войну, уже не режиссером, а добровольцем,
- у них была одна винтовка на семерых, "и та не стреляла", как он
писал в первом письме.
Второго письма не было...
Мы остались с Ромео. Я продолжала играть, но уже не Джульетту. Я
играла народных героинь, солдаток, партизанок. И мне дали ружье.
Я была с ружьем на сцене, он в окопе - без. Скажите, это нормальная страна?
Весь наш партизанский отряд на сцене был прекрасно вооружен. У
командира был браунинг. В конце мы выкатывали пушку. Вы представляете,
какое значение у нас придавалось искусству?
Мы храбро сражались. В конце меня убивали.
Со временем партизанский отряд редел: голод не тетка - пирожка не
поднесет. Командира в атаку поднимали всей труппой - у него не было
сил встать. Да и мы шли в атаку по-пластунски. Политрука посадили: он
так обессилел, что не мог произнести "За Родину, за Сталина!", его
хватало только на "За Родину..." - и он сгинул в "Крестах".
Истощенные, мы выходили на сцену без оружия, некому было выкатить
пушку, некому было меня убить...
И, чтоб спасти своего Ромео, Джульетта пошла на хлебозавод.
Вы представляете, что такое в голод устроиться на хлебозавод? Это
примерно то же, что в мирное время устроиться президентом. Туда брали
испытанных коммунистов, несгибаемых большевиков с большой физической
силой.
Вы представляете себе Джульетту несгибаемой коммунисткой с
железными бицепсами? Но меня взяли, потому что директор, красномордый,
несмотря на блокаду, очень любил театр, вернее, артисточек. Вся
женская часть нашего поредевшего партотряда перекочевала из брянских
лесов на второй хлебозавод. Я могу вам перечислить, кто тогда пек
хлеб: Офелия, Анна Каренина, все три чеховские сестры, Нора Ибсена,
Укрощенная Строптивая и Джульетта...
Мы все устроились туда с коварной целью - не сдохнуть!
Каждое утро я бросала моего Ромео и шла на завод. Я оставляла его с
крысами, моего Ромео, они бегали по нему, но он молчал - он ждал
хлеба.
И я приносила его. Я не была коммунисткой и у сердца носила не
партийный билет, а корку хлеба. Каждый день я выносила на груди хлеб,
я
несла его словно динамит, потому что, если б кто-то заметил, - меня
б расстреляли, как последнюю собаку. Чтобы расстрелять, у них всегда
есть оружие. Меня бы убили за этот хлеб - но мне было плевать на это.
Я несла на своих грудях хлеб, и вахтер, жлоб из Тамбова, ощупывая меня
на проходной, не решался прикоснуться к ним. Он знал, что я Капулетти,
и сам Ромео не смел касаться их...
И потом, даже если бы он посмел!.. Вы знаете, актрисы умеют
защищать свои груди.
Я выходила в ночной город. Я шла по ночному Ленинграду и пахла свежим хлебом.
Я боялась сесть в трамвай, шла кружными путями, Обводным каналом.
От меня несло свежим хлебом - и я боялась встретить людей. Я пахла
хлебом и боялась, что меня съедят. Даже не то что меня, а хлеб на моей
груди.
Я вваливалась ночью в нашу комнату с затемненным окном, доставала
хлеб - и у нас начинался пир. Я бывала в лучших ресторанах этого мира
- ни в одном из них нет подобного блюда. Ни в одном из них я не ела с
таким аппетитом и с таким наслаждением.
Ромео делил хлеб ровно пополам, при свече, довоенной, найденной под
кроватью, и не хотел взять от моей порции ни крошки. Он учил меня
есть.
-- Жуй медленно, - говорил он, - тогда больше наедаешься.
Наша трапеза длилась часами, в темноте и холоде блокадной зимы.
Часто я оставляла часть хлеба ему на утро, но он не дотрагивался до
него, и у нас скопился небольшой запас.
Однажды Ромео отдал все это соседу-мальчишке за еловые иглы.
-- Твоей матери нужны витамины, - сказал этот подонок, - иначе она
умрет. Дай мне ваш черствый хлеб, и я тебе дам еловых иголок. Там
витамины и хлорофилл. Ты спасешь ей жизнь.
И Ромео отдал.
Он еще не знал, что такое обман.
Я не сказала ему ни слова и весь вечер жевала иглы.
-- Только больше не меняй, - проговорила потом я. - У нас сейчас
столько витаминов, что их хватит до конца войны...
Этот подонок сейчас там стал большим человеком - а гройсе пуриц. Он
занимается все тем же: предлагает людям иголки - витамины,
хлорофилл...
Директор, красномордый жеребец, полнел, несмотря на голод. Какая-то
партийная кобылица помогла ему комиссоваться и устроила директором. Он
не сводил с меня своих глупых глаз.
-- Тяжело видеть Джульетту у печи, - вздыхал он, - это не для
прекрасного пола, все время у огня.
-- Я привыкла, - отвечала я, - играла роли работниц, сталевара.
-- И все же, - говорил он, - вы остались у печи одна. Офелия фасует,
Дездемона - в развесочном и все три сестры - на упаковке.
-- Я люблю огонь, - отвечала я.
Я не хотела бросать печь, потому что путь к распаковке лежал через
его конюшню...
Однажды, когда я уже кончила работу и, начиненная, шла к проходной,
передо мной вдруг вырос кобель и попросил меня зайти в свой кабинет.
На мне был хлеб, это было опаснее взрывчатки.
Он закрыл дверь и нагло, хамски начал ко мне приставать.
Я вас спрашиваю: что мне было делать?
Если б я его ударила - он бы меня выгнал, и мы бы остались без хлеба.
Если б я уступила - он бы все обнаружил, - и это расстрел.
Что бы я ни сделала - меня ждала смерть.
Он пошел на меня.
Отступая, я начала говорить, что такой кабинет не для Джульетты,
что здесь противно, пошло... Он наступал, ссылаясь на условия военного
времени. Я орала, что привыкла любить во дворцах, в веронских палаццо,
и всякую чушь, которая приходила в голову, потом размахнулась и
врезала ему оглушительную оплеуху.
Он рассвирепел, стал дик, злобен, схватил меня, сбил с ног, повалил
и уже подступал к груди.
Я попрощалась с миром.
И тут - я всегда верила в чудеса! - завыла сирена - дико,
оглушительно, свирепо. Сирена воздушной тревоги выла безумно и
яростно, - наверно, мне это казалось...
Он вскочил, побежал, путаясь в спущенных штанах, - как все подонки,
он боялся смерти, - штаны падали, он подтягивал их на ходу на свою
трясущуюся белую задницу, и я засмеялась, захохотала, впервые за всю
войну, и прохохотала всю воздушную тревогу, - это, конечно, был
нервный приступ: я ржала и кричала "данке шен, данке шен" славному
Люфтваффе, хотя это было абсолютным безумием...
До бомбоубежища он не добежал, его ранило по дороге шрапнелью, и вы
не поверите - куда! Конечно, война - ужасная штука, но иногда шальная
шрапнель - и все!..
Мы ожили - я, Дездемона, Офелия, Укрощенная Строптивая. Мы пели
"Марш энтузиастов"...
Он потерял к нам всякий интерес. И к театру. И вообще - к жизни. Он
искал смерти - он потерял все, что у него было. Вскоре он отправился
на фронт. Рассказывают, что он дрался геройски, - так мстят за святое,
причем, как утверждали, целился он не в голову...
Прорвали блокаду, мы выехали из Ленинграда через Ладогу, в Сибирь,
после войны вернулись, жили еще лет двадцать на болоте, а потом вот
приехали в Израиль. Я играла на иврите, уже не Джульетту - ее мать,
потом кормилицу.
Живем мы втроем - я, Ромео и Джульетта. Вы не поверите - его жену
зовут Джульетта.
Сплошной Шекспир...
Я как-то сказала ему, чтобы он женился на женщине, от которой
пахнет не духами, а свежим хлебом, - и в кибуце он встретил Джульетту.
Он был гений, мой Ромео - он играл на флейте, знал китайский, водил
самолет. И вы не поверите, кем он стал - директором хлебозавода в
Холоне. Мне стало плохо - я все еще помнила того. Из этого вот шкафа я
достала старинное направление на аборт и стала махать перед его
красивым носом.
-- Что это? - спросил он.
-- Направление на аборт! На который я не пошла. Но если б я знала,
кем ты станешь!.. Ты же все умеешь - стань кем-нибудь другим.
Инженером. Философом. Разводи крокодилов!
Но кто слушает свою маму?
Иногда вечерами он приходит и достает из-под рубашки горячую буханку.
-- Дай мне лучше еловых иголок, - говорю я, - мне необходимы витамины...

И пусть победит умнейший! Израильская байка


Израильтяне и арабы осознали наконец, что продолжение сражения может привести к уничтожению всего мира. Поэтому они решили однажды прекратить бойню и решить спор древним способом: дуэль! Как между Давидом и Голиафом. И эта "дуэль" должна быть боем собак...

Посредники согласились, что каждой стороне дается 5 лет чтобы вырастить лучшую бойцовскую собаку, которую они смогут. Собака, которая победит, заслужит своему народу право руководить на этой спорной земле. А проигравшая сторона должна будет сложить оружие по-хорошему.

Арабы нашли крупнейших доберманов и ротвейлеров в мире. Они скрестили их, а затем скрестили их щенков со злейшими сибирскими волками. Они выбрали только самого крупного и самого сильного щенка из всех пометов, кормили его лучшей едой, использовали стероиды и разыскали лучших тренеров для создания лучшей "убивающей машины".

Прошло 5 лет. Арабы имели собаку, которой нужны были стальные тюремные решётки для клетки! Только эксперт-тренер мог сладить с этим исключительно ужасным и свирепым чудовищем.
Когда настал день большого собачьего боя, израильтяне появились с очень странно выглядящим животным. Это была ужасно непропорциональная такса, в 3 метра длиной!

Каждый зритель на арене почувствовал жалость за израильтян. Никто серьезно не думал, что это странное, непонятное животное имеет хоть один шанс выстоять против рычащего чудовища, сидящего на цепи в лагере арабов. Все тотализаторы предсказывали, что арабский пес победит израильского в считанные секунды.

Когда клетки открыли, такса медленно заковыляла к центру круга. Арабская собака выскочила из клетки и, брызжа слюной, бросилась на гигантскую странную собаку израильтян. Когда арабский пес оказался в сантиметрах от израильского пса, такса открыла свою пасть и... проглотила арабское чудовище в один присест! Ничего не осталось, ну, может, кроме малюсенького клочка шерсти с хвоста арабской собаки...

Остолбеневшая толпа международных наблюдателей, брокеры и журналисты издали общий вопль неверия и удивления. Все были в смятении.

Арабы подошли к израильтянам, бормоча и качая головами, поражённые. "Мы не понимаем",--сказал их лидер. "Наши лучшие ученые без отдыху работали 5 лет, скрещивали злейших, крупнейших, доберманов и ротвейлеров с сибирскими волками, вывели невероятную "убивающую машину" из собаки!.. Но как?!..."

На что израильтяне ответили: "А мы просто собрали бригаду из лучших пластических хирургов, чтобы сделать крокодила похожим на таксу"...

Доносчик. Сценка из будущего.


Десятилетний Павлик Морозов вырвал из тетради двойной лист, взял гелевую ручку и крупными буквами вывел: «Донос», а ниже: «Дедушке Ивану Семеновичу от внука Павла». Сегодня занятия в школе отменили из-за того, что завуч сообщила в ФСБ о подозрительном увлечении директора гольфом, характерном для американца, а не для честного россиянина.

Теперь по всему зданию строгие полисмены что-то искали — то ли подпольную типографию либералов, то ли гей-клуб. Детей отпустили домой.
У выхода Павлик столкнулся с учительницей Защиты русского языка и она приказала ему потренироваться писать доносы, чтобы исправить двойку, полученную за сочинение «Как разоблачить национал-предателя».
— Твой тёзка — Павлик Морозов — не пожалел отца во имя нашей Родины! И погиб от руки деда. Бери пример с этого смелого мальчика. — Назидательно говорила учительница, и звездочки на её погонах ярко блестели.
И Павлик решил потренироваться на своей семье. Для начала настучать о чём-нибудь дедушке. Итак: «Дорогой дедушка, считаю своим долгом проинформировать тебя, что...».
Павлик задумался, деда не стоило тревожить по пустякам. «… что наша бабушка — бандеровка! Она ругает Президента за то, что из-за нашего Крыма и Донбасса санкциям нет конца, цены выросли, и мы едим одни макароны. А когда ты вслух читаешь газету «Сталинист», называет тебя старым дураком. Ещё она нашла в подшивке «Сталиниста» твою заначку и купила на все деньги соль, муку и спички». Больше Павлику сказать было нечего, он размашисто подписался и поставил число — 7 ноября 2024 год.
Вырвал второй лист и снова озаглавил «Донос. Бабушке Оксане Макаровне от внука Павла». «Дорогая бабушка, хочу сообщить тебе следующее: наш дедушка каждый вечер курит на балконе, хотя врач ему запретил. И карточки на хлеб и водку потерял он, хотя сваливает на папу. А ещё он отослал наши тёплые вещи как гуманитарную помощь в Донецк. Наверное, это правильно, но что мы будем одевать зимой?». Третий донос был маме. «Милая мамочка, репетиторша Алёна, которая должна готовить меня к экзаменам по Защите русского языка, вовсе не показывает мне боевые приемы и не рассказывает про наш Крым и Донбасс, а закрывается с папой в спальне. И судя по звукам, учит боевым приемам его».
Доносить на маму Павлику было неловко, но он решил преодолеть свою слабость. Потому что для настоящего патриота ближе интересы страны, чем личные привязанности — так говорил на уроке Сугубого благочестия священник отец Триколор. Да и дома не раз слышал, что сейчас без доносов нельзя сделать карьеру, нельзя получить квартиру и даже за границу не выпускают, если ты не разоблачил пять врагов народа. А их на воле всё меньше…
И Павлик начертал на чистом листе: «Дорогой папа, наверное, ты должен узнать, что наша мама — еврейка. Я не уверен, но подозреваю — нам в школе на уроке Любви к Отечеству объясняли, как узнавать евреев по внешности. Ещё она говорит, что ты слабак, и что даже я не родился бы на свет, если бы ей не помог наш сосед Чебурек Мамаевич. Она уверена, что тебе оторвало на Донбассе не только ногу… Но я тобой горжусь и тоже хочу воевать с укропами».
Павлик разложил доносы на видном месте. Для мамы около зеркала, для бабушки — на кухне, для деда — на балконе, для папы на диване перед телевизором.
Ему хотелось донести о чём-нибудь и сибирскому коту Шойгу, который мрачно смотрел из угла зелеными глазами, но Шойгу читать не умел, и Павлик просто показал ему на кухне принесенную бабушкой с рынка селёдку — редкий деликатес после десятилетия санкций. Шойгу, которому тоже надоели макароны, впился клыками в рыбину и куда-то уволок.
Вскоре родственники наткнулись на доносы. Мама била тарелки и кричала папе: «Как с Алёной, так ты всегда готов!» А папа размахивал протезом и рычал: «Павлик от Чебурека Мамаевича? Убью!» Бабушка топтала ногами подшивку «Сталиниста» и дедушкины сигареты, а дедушка искал валидол и стонал: «И зачем только я на тебе женился, лимитчица харьковская». Испуганный Павлик залез под стол, где наткнулся на кота, который тоже был не в настроении и урчал, боясь, что отберут селёдку.
Но вскоре приехал наряд полиции и всё стихло. Оказалось, что на Морозовых написал донос сосед Чебурек Мамаевич, обвиняя их в расизме, разжигании и непосещении мечети, обязательном для каждого православного москвича в День толерантности трудящихся. Павлик стоял на лестничной площадке, прижимая к груди кота, и плакал в его воняющую селедкой шубу, а полиция уводила родителей. Чебурек Мамаевич в это время говорил важной даме из ювенальной юстиции, что готов усыновить мальчика и передать ему все свои знания, как опытный торговец макаронами.


© Влада ЧЕРКАСОВА

Rezume.Ru

Правда про Мироныча



Jul. 10th, 2016 at 1:27 PM


"От редакции. В день юбилея, особенно 80-летнего, о виновнике торжества принято говорить самое лучшее. Но если юбиляр – Губерман, то лучше этого уже все равно ничего не скажешь. Поэтому товарищи юбиляра решили сосредоточиться на том, в чем этот особо опасный именинник провинился. Товарищеский суд в лицах Дины Рубиной (прокурор), Юлия Кима (адвокат) и Александра Окуня (судья) заслушали показания жертв Губермана в лице Виктора Шендеровича. Протокол показаний редакции удалось раздобыть под вторым столом слева от прохода."




Ваша честь, граждане судьи!

Товарищи оказали мне высокое доверие: от лица нашего беспорочного коллектива выразить наше общее возмущение вопиющей индивидуальностью подсудимого Губермана.

Индивидуальность эта такова, что я бы сказал, что у меня нет слов, если бы сам подсудимый, всей своей жизнью, не разрешил нам публичное употребление именно этих слов.

Теперь они есть. Их несколько, и все дело только в том, какое из них выбрать. Как квалифицировать биографию подсудимого Губермана?

Перед нами, товарищи, стоит непростая задача. Ибо с одной стороны это, конечно, полный пи@дец, а с другой – просто какая-то ху@ня. Попробуем всесторонне изучить обе версии.

Я буду краток и начну с лета 1936 года.

Подсудимый Губерман родился в стране, находившейся в авангарде международного движения, как минимум, в жопу. В этой прекрасной стране были востребованы физкультурные парады, бесплатный труд и быстрое правосудие. Но подсудимого с младенчества интересовал только процесс поглощения; можно сказать, что он уже тогда любил выпить и закусить, а до войны вообще не работал!

Пресловутая индивидуальность Губермана начала проявляться очень рано. В конце сороковых годов прошлого века, когда проклятое семя, раздражавшее еще граждан третьего рейха, достало, наконец, и строителей коммунизма, – выяснилось, что Губерман не только еврей, но и не стесняется этого!

Настойчивые товарищеские попытки образумить оступившегося Губермана заканчивались отправкой товарищей на все более дальние рубежи алфавита. Посланные возвращались не всегда, а несколько свидетелей обвинения до сих пор находятся в пути.

Я повторяюсь, но это только начало.

В 1954 году подсудимый поступил, по профилю, в Московский Институт инженеров железнодорожного транспорта, потому что в МГУ с его профилем не брали.

Советская власть, таким образом, открыла перед юным Губерманом все пути! По какому же пути пошел подсудимый? Следствию это хорошо известно. Он пошел по возмутительному пути! Бесплатно получив от государства диплом инженера-электрика, Губерман полностью переключился на «Синтаксис».

Пользуясь тем, что это слово ничего не говорило органам безопасности, он начал самовольно расставлять на бумаге запятые и другие знаки препинания, перемежая их как отдельными буквами, так и целыми словами! Причем из всего русского словаря подсудимый настойчиво отдавал предпочтение двум-трем корням, таким как @@@, @@@ и особенно @@@.

Циничный характер содеянного усиливался тем, что подсудимый, незаконным образом, не получив диплома, овладел короткими формами стихосложения. Написанное им легко запоминалось и быстро распространялось! Советская власть не была готова к такой подляне, и пока лучшие референты страны писали речи для съездов и партконференций, подсудимый успевал все это обосрать.

Губерман не просто катился по наклонной плоскости, товарищи, – катясь по ней, он пытался получать от этого удовольствие и своим примером вовлекал в падение советских людей, включая женщин.

Партия и правительство хотели вернуть подсудимого в лоно коллектива. В 1979 году Дмитровский областной суд пытался усовестить Губермана и привести его в богоугодное состояние. С этой целью подсудимого даже подводили к иконам. Но его возмутительная индивидуальность оказалась такова, что и сам не покаялся, и иконы потеряли на хер чудодейственную силу.

Для более подробного исследования этого феномена Губермана поместили сначала во Владимирский решетчатый институт исправления характера, а затем погрузили в Красноярский край. Именно на этом краю обнаружилось еще одно возмутительное свойство подсудимого: некто Либединская в виде ребра!

Циничное использование дворянки из старинного русского рода в качестве еврейской жены следует квалифицировать как порчу русского генофонда, и я ходатайствую, Ваша честь, чтобы это было занесено в протокол вместе с Эмилем и Татьяной Губерманами и их восемью детьми, в качестве вещественных доказательств.

Затоварив поэтический рынок своими четверостишиями, подсудимый, в поисках дешевой популярности, в преступном эгоцентризме, не постеснялся назвать их своим именем. Пушкин, товарищи, не называл свои стихи "шуриками"! Некрасов не дописался до "коликов"! Им было нельзя, а Губерману можно!

Прошу не заносить в протокол, но за это ихнюю нацию и не любят.

Я продолжаю, хотя меня никто не спрашивает.

Среди доблестей советского человека особое место занимало умение не потерять присутствия духа в минуту опасности, и быстро слиться с пейзажем, притворившись строителем коммунизма.

На этом славном фоне подсудимый Губерман много лет, демонстративно, отделял себя от как от марксизма, так и от ленинизма, отдавая предпочтение пароксизму и алкоголизму. В итоге все люди были как люди, а он один – х@й знает что такое.

В попытке предотвратить окончательное растление советского народа пресловутыми "гариками", партия и правительство наконец выперли подсудимого, вместе с его хваленым моржовым хером, на его историческую родину. (Тут что-то с согласованием, Ваша честь, но мы в суде, а не на филфаке).

На исторической родине Губерман немедленно вступил в контакт с учением сионизма-иудаизма, с которым поступил так же, как с материализмом и эмпириокритицизмом. Полный список учений, догматов, религий и идеологий, посланных подсудимым на хер, находится в материалах дела.

Биография подсудимого усугублялась окружением, которым он себя окружил. Посмотрите на него. Вот он, так и сидит в этом окружении! Где тут пример для подражания, где идеал? Где герои Социалистического труда или, на худой конец, лидеры списка "Форбс"? Где доверенные лица президентов, где элита хоть какой-нибудь страны, где рабочие и колхозники, где офицеры и прапорщики, где это все, где?

Не надо отвечать в рифму, товарищи, а надо задуматься: как низко должен пасть человек, чтобы свой 80-летний юбилей встречать на скамье подсудимых, на оккупированных территориях, в окружении, в лучшем случае, корейцев?

Я заканчиваю, Ваша честь. А он – нет.

Вступив на преступный путь синтаксиса, подсудимый провел в этом знаковом препинании с человечеством больше полувека. Он не раскаялся и продолжает испытывать народы мира своими текстами.

Он давно достал всех своей индивидуальностью, которую не берут ни сибирские морозы, ни палестинская автономия. Он не заслуживает снисхождения.

Обвинение просит Высокий суд зачесть восемьдесят лет, прожитых уроженцем Харькова Губерманом Игорем Мироновичем, в счет тех ста двадцати, которые он должен в наказание провести среди всех нас.

7 июля 2016
Иерусалим
Виктор Шендерович


http://vladibo666.livejournal.com/709565.html

Скорая помощь

Центральная подстанция скорой помощи областного города. На первой неделе самостоятельной работы в качестве фельдшера довелось попасть на вызов по поводу обручального кольца на половом члене.
История достаточно банальная, многократно освещенная во всевозможных байках, но для меня по первому разу весьма запоминающаяся.


Вообще опыт работы в скорой сводится к мысли, что все, что может случиться - случается, что не может случиться - случается тоже. То есть, если есть кольцо и член, то рано или поздно одно попадает на второе. Все остальное чистая статистика. Чем больше город - тем чаще.
На один миллион населения - раз в один-полтора месяца.

Случай с обручальным кольцом закончился у дежурного стоматолога (распилили бормашиной) и убедил меня в том, что из любой ситуации есть выход.
А теперь сама история.

Спустя недели 3 после дебюта. Вызов: кольцо на половом члене. Едем с предчувствием, что сейчас поржем, срубим пузырь и разделим его с дежурным стоматологом.
Не тут-то было!

Клиенту 19 лет. На спор - за пузырь бормотухи с пацанами - примерил кольцо ОТ ПОДШИПНИКА… Спустя 5 секунд понимаю, что планы насчет пузыря и стоматолога отменяются. Спустя еще пять - понимаю, что моей квалификации недостаточно. Начинаю вызванивать коллег с центральной, но кроме хихонек и хахонек, что новичкам везет, ни одного конструктивного совета. По работе диспетчера (телефонная барышня: "Але! Скорая 13, адрес, что случилось, ФИО и т. д. "), знаю, есть такой ДЕД - проработал на скорой всю сознательную жизнь, лет 40. Когда здоровье стало сдавать, уселся в диспетчеры. Но весь миллионный город знает как свою заначку. Маразм маразмом, но опыт не пропьешь. Звоню: здрасти, тут такое дело… Дед фигеет, молчит с полминуты, потом выдает: "Ну… молодым везет (сам знаю), я сорок лет, а такого… Гайки были, колец на вериги хватит, но подшипник... Его ж не распилишь… Только кувалдой…

- Дед, делать что?!!

- Ну... Можно лампасные разрезы. Вдоль, кровь спустить, кольцо снять, может даже потом встанет, но только спиралью, как хвост у поросенка…

- Дураку 19 лет! Хотелось бы не так травматично! Дед, другие варианты есть?

- Ну… Разбить можно…

- Кувалдой?!

- Зачем… На ЭМЗ (электромеханический завод) прессовщик есть, на пневмомолоте, ювелир, на спор за пузырь папиросную бумажку с часов снимает восьмитонным молотом. Разобьет - дураку счастье. Нет - поросячий хвост…
Дело к ночи, проходная.
- Здрасти! А вот у вас мы тут слыхали ювелир и т. д.
Выцепили у ВОХРы адрес, приехали. Мужик после смены в лоне семьи отдыхает, дверь открыл в семейных трусах, с мокрой головой, и – о, счастье - ТРЕЗВЫЙ! Объясняем ситуацию. Мужик в отказ. Разницу прочувствовали? Одно дело часы, а другое....
- …. Вы свое во сколько оцениваете?
Поторговались: все равно мужику кирдык - если ты не поможешь, шансов нет. Мастерюга артачится, мол, мне надо пневматику, гидравлику запустить.
- Надо кто?
- Мастер, начальник участка, начальник цеха.
В конце концов, всю эту публику мы собрали на завод. В прессовой собрались все участники событий, включая нашего водилу и деда ВОХР. Пацана обкололи реланиумом (Чтобы не брыкался, шутка ли?), положили его мужское достоинство на наковальню. Под восьмитонный молот!
Я, откровенно говоря, вообще не понимаю, как все это можно просчитать - массу, инерцию, пределы деформации подшипника. Особенно, когда у тебя всего одна кнопка…
Жаль я не художник-передвижник. Подумаешь - Иван Грозный убивает своего сына! Раз тюкнул клюкой по голове и теперь сопли и слюни. Вы нарисуйте, как чувак на наковальню свое достоинство кладет. При всем честном народе. Да и рожи народа достойны художника Петрова-Водкина…
Короче, разбил ювелир подшипник, не подкачал. С первого раза.
Четыре фрагмента зазвенели по полу, две ссадинки на агрегате (фрагменты тоже инерцию имеют). Мне в этот момент в голове рисовались последствия ошибки: Брызг бы не было, розовый туман...
Окончание этой истории мне неизвестно. Развезли участников по домам, поставили галочку в журнале, пацана положили в урологию, на всякий случай…

Но, если пацан не сволочь - прессовщик спился.
Ну, наконец-то я нашёл, в чем "преимущество" СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ!!!!
Можете вы себе представить такую ситуацию в любой кап. стране? Да ни в жисть!!!

Хана была бы пацаненку... Верните нам Советский Союз!

Я и сейчас там преподаю!

Старенький профессор ковыляет по улице.
Вдруг останавливается семерка БМВ, откуда выскакивает лощеный мужичок и кричит: — Профессор, дорогой, вы меня помните? Я был вашим ассистентом на кафедре,пока не ушел в профком. Сейчас в Думе заведую комитетом по науке. Заходите в офис, чайку попьем.


Профессор ковыляет дальше. Останавливается Майбах. Выскакивает дородная тетка и кричит: — Профессор, дорогой, вы меня помните? Я была вашей аспиранткой на кафедре, пока не вышла замуж за нашего мэра. Сейчас вот замки в Европе коллекционирую. Вот визитка, заезжайте ко мне в домик на Лазурном побережье, в казино сходим, винца попьем.
Довольный профессор пыхтит по улице дальше. Останавливается роллс-ройс, выскакивает плюгавенький мужичонка и кричит: — Профессор, дорогой, вы меня помните, я был доцентом на вашей кафедре, пока не стал торговать нефтью. Приезжайте ко мне на Рублевку, шашлычку поедим, коньячку поджарим.

Наконец профессор подгребает к своему дому и, проходя мимо помойки, слышит от какого-то бомжеватого типа, ковыряющегося в ящиках:
— Профессор, дорогой, как здоровье, как дела?
— Как? И вы тоже работали на моей кафедре?
Бомж обиженно:
— Почему это работал, я и сейчас там преподаю!