Боря РОЙТБЛАТ (Рассказы)

1.
Евреи – это букет цветов.
Талантливы – до изумления. Находчивы. Остроумны. Умеют блистательно работать, а кроме того – хорошо сексом занимаются. С таким азартом, как будто это первый раз!
Но у этого букета есть кучерявая особенность. Когда собираются больше одного еврея – начинается тарарам. Каждый умнее каждого. Каждый лучше всех.
Поднимаются носы. Поджимаются губы. Начинаются большие обиды.
Никто в мире не обижается так интересно, как евреи.
Например, грузины. Когда грузины обижаются, то могут зарэзать. Но после того, как зарэжут – все, они уже не обижаются.
А у евреев это иначе. Евреи никого не режут. Но обижаются долго и надолго. Так надолго, что лучше бы они тебя зарезали, чем так долго.
Не читайте этот рассказ – я вас умоляю!
Но я знаю, что вы будете это читать. Я сам семит, и я знаю, кто такие семиты. Когда семиту говоришь: «Нет!» – он обязательно сделает наоборот.
Но если я напишу: «Умоляю, не присылайте мне каждый по 100 долларов!», то никто и не пришлет. И это единственное, что роднит семитов и антисемитов. Это у семитов единственное, что они делают не наоборот.
Я сам такой.
Мы все – хорошие люди. Не глупее других.
2.
Однажды я имел счастье жить в узком еврейском кругу.
Сразу три месяца.
Это было так.
Я приехал в Германию, и меня отправили в немецкую деревню. Там был Хайм (общежитие) для свежих эмигрантов.
Еврейский хайм.
Я вошел в комнату. У стола сидели трое мужчин 30-35 лет.
– Здравствуйте! – сказал я.
Это их обидело, и они промолчали.
Я понял, что попал в родную стихию. В Таллинне я отвык от этой стихии. Так отвык, что когда приезжал в Бердичев, чувствовал себя сам иностранцем. Но теперь надо было привыкать заново.
Надо так надо.
Я поставил чемодан в пустой отсек шкафа и спросил:
– Вы не подскажите, где тут свободная койка?
Это их окончательно обидело. И один из них спросил:
– А кто ты такой?
– Боря, – ответил я.
– А кто тебя сюда звал? – спросил второй.
– Посольство разрешило.
– А почему в нашу комнату? – спросил третий.
– Потому что больше некуда. Это единственная комната для холостяков. А почему вы так огорчены?
Этот вопрос их обидел даже больше, чем окончательно. И они совсем перестали со мной разговаривать.
Да!
Но я родился в Бердичеве. Поэтому я не дрогнул. Я знаю эти дела.
Я сам такой.
Когда мне говорят: «Здравствуйте», я могу в ответ спросить: «А что?»
Когда меня спрашивают: «Где какая-то улица?», я могу ответить: «А зачем?»
Как в Бердичеве.
Я прошел эту школу. Меня уже могила не исправит. То есть, я не совсем иностранец! Я 20 лет отвыкал от Бердичева, но каким был – таким и остался.
Я сам нашел койку без признаков жизни. Я лег на эту койку и уснул.
Проснулся под вечер. Эти трое по-прежнему сидели у стола. Как приклеенные. Они смотрели на меня.
– Этот засранец – храпел, как полк солдат! – сказал один из них.
– Жмеринка паршивая! – сказал другой.
– Чтоб он сдох! – приветливо сказал третий.
Мне это понравилось. Эти трое были азартные люди. Я люблю азартных людей. В Таллинне таких людей было мало. Эстония – это север, и это делает людей пресными. Ни соли, ни перца. А у этих троих было много перца. Как и подобает южанам.
– Спасибо! – сказал я.
И вышел во двор. Там сидел худой старик. Он ел морковку. Я сел рядом с ним. Его звали Петя из Григориополя.
– Петя, – сказал я, – у меня три соседа. Почему они так счастливы, что я приехал?
– Э, – сказал он. – Это комната на шестерых, а они хотят жить втроем.
– Это три брата?
– Э, тихие мальчики. Но они приехали первыми. Поэтому ты виноват.
– Как я могу искупить свою вину?
– Принеси им пива. Извинись на три стороны. Скажи, что ты больше не будешь.
– Что – не буду?
– А я знаю?! – удивился он. – У нас в Григориополе это помогает. Я тебе подсказал, но не говори, что это я сказал.
Хорошо. Пиво так пиво. Я пошел в деревенский магазин. Он был уже закрыт. Я начал искать, где купить пиво, и случайно забрел в пивную.
Бармена не было. В маленьком пустом зале сидел абсолютно лысый старик. Немец. Я знал по-немецки пять слов: «Гитлер капут! Хальт! Хэндэ хох!» Поэтому я не мог спросить у старика, где бармен.
Но старик сам подозвал меня к себе. Я присел к его столу. Мы стали говорить на плохом английском.
– Ты русский? – спросил старик.
– Еврей.
– Я был на фронте, – сказал он. – Ровно три дня. Меня ранило, и я вернулся назад. У меня в городе 50 лет была мясная торговля. Фирма. Теперь этим занимаются два моих сына. Сколько у тебя денег?
– Двадцать марок.
– Я угощаю, – сказал он.
Пришел бармен, и старик заказал для меня две порции сосисок и кружку пива. Я отказывался, но это было бесполезно.
Мы выпили по кружке. По второй… и так далее. С каждой новой кружкой наш английский становился все лучше. Я забыл, зачем пришел сюда.
– У меня куча денег, – сказал старик. – Жена умерла. Сыновья ждут, когда помру я. Они любят мои деньги. Ты мне нравишься. Евреи – это умные люди. Хочешь пи-пи? Туалет в коридоре, направо.
Я делал пи-пи, наверное, 30 минут. Это было после восьмой, а может, и десятой кружки. Меня качало. Я вернулся в зал – к старику. Он заказал, одну за другой, по три стопки водки.
После этого мы опять перешли на пиво. Я пробовал вспомнить, куда я попал. В какую страну? А как я сюда попал? Но не мог вспомнить.
Мы вышли из пивной, наверное, в час ночи. Старик взял меня под руку, и мы неожиданно запели «Катюшу». Но не помню, на каком языке.
Он довел меня до хайма. А потом он куда-то исчез. Но я помню, что он сказал мне на прощание:
– Евреи – это… хорошо!
Я вошел в родную комнату. Остановился у двери и стал думать, где моя койка. Я забыл, где она! Вдруг я услышал родные голоса. Из темноты комнаты.
– Он уже напился! – сказал первый голос.
– У, паскуда! – сказал второй.
–Надо вызвать полицию! – сказал третий. – Но в Германии нет вытрезвителей!
Это меня чуть-чуть отрезвило. Я упал на койку и уснул.
3.
Так мы жили первые три дня. Молча. Эти трое говорили обо мне – при мне, но не со мной.
Я стал понимать прелесть жизни.
Старый Петя из Григориополя сказал мне:
–Э! Этот хайм весь обижен друг на друга. У всех раньше были квартиры. А теперь – койка в хайме. Но это ненадолго, так, на первые пару месяцев. Потом все будут иметь квартиры. И на кого они тогда будут обижаться?
– На себя, – ответил я.
– Так не бывает, – сказал Петя.
Это был мудрый старик.
В этом хайме были обижены все. Друг на друга. Я боялся туда заходить. Запах обиды вытеснял меня на прогулки в лес. На третий день старый Петя обиделся на меня. Ни за что. Просто так.
Я тоже обиделся.
Так.
На всякий случай.
Там был один Витя из Киева. И жена при нем. Они пошли со мной на прогулку. В лес.
– Вот я еврей, – сказал Витя. – Но как я люблю нэньку Украину! Я спиваю тильки на украинський мови!
– А зачем ты приехал в Германию? – с недоумением спросил я. – Зачем ты бросил нэньку Украину?
– Ты, москаль паршивый! – ответила мне его жена.
– Убью! – сказал Витя и толкнул меня.
– Ты что, свихнулся?! – спросил я.
– Убью! – захрипел он и ударил меня кулаком в лицо.
Я ударил его в ответ. Его жена заверещала, как будто ее начали резать. Дело было в лесу. У меня шла кровь из носу. У Вити была разбита губа.
Мы гордо расстались.
Я понял, что Бердичев – это рай. По сравнению с этим хаймом.
Это были странные, непонятные мне люди. Дети Страны Советов. Из них постоянно сочилось раздражение. Они совершенно не улыбались.
Странные люди.
Мне было жаль их.
4.
Там была семейная пара из Москвы. Интеллектуалы. Они не знали, что я из Бердичева. Они говорили мне:
– У вас, в Эстонии, была культура. С вами, Боря, приятно разговаривать. А этих евреев из Украины и Молдавии – надо вешать. Всех подряд.
– Зачем вешать? – не понял я. – Это просто дети СССР. Они успокоятся, придут в себя, и станут нормальными людьми.
– Боря, они воняют! – сказала мне жена москвича. – Они годами не мылись!
– Да?! – удивился я. Но я видел, что они моются и утром, и вечером.
– А что вы так их защищаете? – злобно спросил москвич.
– Потому что я родом из Бердичева. Там все мылись. Никто никогда не вонял.
– А-а-а! – сказал москвич. – Теперь понятно, кто вы такой!
Они повернулись и ушли. Я хотел спросить у них: а откуда ваши предки? Не из Бельц, Шепетовки или Жмеринки? Но они ушли, и я промолчал.
...На четвертый день в нашу комнату прислали пятого жильца. И вся ненависть перешла на него. А про меня – совсем забыли.
Наконец, приехал шестой жилец – и начали ненавидеть его.
В других квартирах ссорились из-за немцев, которые приходили помогать. Их переманивали к себе. Им льстили. Им говорили пакости о соседях по хайму.
Меня рассорили сразу с двумя немцами. Им сказали, что я назвал Германию свиньей.
А я этого – не говорил!
Я ничего не говорили про Германию! Абсолютно ничего!
Я в этом хайме такое видел и слышал, что сам чуть не стал антисемитом.
Но не стал.
Меня спасло пиво. Я покупал целую сумку пива, уходил в лес и садился на пенек. Как Ленин в Разливе. Это было самое дешевое пиво. Почти бесплатное. Но оно меня успокаивало.
Я жалел этих людей.
Но мечтал удрать от них – куда угодно, лишь бы удрать!
Совок и питекантроп – это родные братья. Увы, это правда.
Но еврейский совок – это уже безобразие. Там были все образованные, талантливые люди, в этом хайме. Но их обидчивость друг на друга не знала границ.
Даже за границей.
5.
Через три месяца я нашел квартиру в городе. Я туда переехал.
По сути – сбежал из ада.
Но еще месяц после этого меня трясло от воспоминаний. О бесконечных ссорах. О диких сплетнях. О невероятной злобе того хайма.
Прошло несколько лет.
Теперь это – нормальные люди. Живут. Работают. Ходят в театры.
Меня приглашали в гости. Я приходил. Кому-то помог. Кто-то мне помог.
Но друг друга они по-прежнему не любят. Обижены друг на друга. Улыбаются друг другу. Но говорят иронические пакости друг о друге.
Внешне – нормальные люди. Но как были совками, так совками и остались.
Дети СССР.
Впрочем, я и сам – совок. Иначе – не написал бы этот рассказ.
А ведь я умолял вас – не читайте этот рассказ. Ох, а идише нэшумэ!
Все делают наоборот!..
г. Штутгарт, Германия

1.
Лева был кудрявым - как Пушкин.
Его так и называли: Пушкинзон.
Но, конечно, не только за кудри. В школе он писал стихи. Интенсивно. Прямо на уроках.
Он работал под Маяковского, Есенина, Рождественского, Евтушенко и под еще десятка два-три поэтов. Он писал взахлеб. Поэзия шла у него прямо из живота! По этой причине он часто был голодным.
Но Лева Пушкинзон твердо знал: чем поэт голоднее - тем лучше для его поэзии.
Поэтому он принципиально хорошо кушал. Чтобы его живот был в состоянии выдавать хорошие стихи.
Он писал стихи быстрее, чем успевал думать. Из-за этого иногда бывали трудности.
Непредвиденные.
В пятом классе учительница дала задание: написать домашнее сочинение на вольную тему. Вольная тема называлась так: "За что мы любим партию?".
Лева Пушкинзон пришел домой. Съел пять котлет с яичницей. Выпил три кружки яблочного компота. И это его неожиданно возбудило.
Он возбудился так, что решил написать домашнее сочинение - в стихах.
И - написал!
Он гордился своим трудом. Ни строчки прозы! Все - под Маяковского! Лучше, чем у Маяковского!
Он прочитал свой труд 17 раз подряд. Он плакал от счастья. Это был его первый труд для широкой публики. До этого Пушкинзон читал свои отдельные стихи только родителям и некоторым красивым девочкам. А теперь - это было уже не просто стихотворение. Это была уже - поэма.
Вечером он прочитал свой труд родителям. Мама сказала:
- Золотце! Я тебя не зря рожала! Ты таки станешь большим человеком в этой бзыц-стране!
А папа сказал:
- Э-э! Я знаю? Вот у нас в литейном цеху есть сменный мастер Яша Махновский. Так этого Яшу раз в месяц печатает газета "Радянський шлях". Так этот Яша мне говорил, что у них такой договор. Один месяц они печатают его стихи про Ленина и коммунизм, а другой месяц - про большую любовь. Токо так, и никак иначе.
- А шо он с этого имеет? - спросила мама.
- Не рассказывает, - ответил папа. - Держит при себе. Но я слышал, что за строчку платят рубль. Лёвчик, скоко у тебя там строк, в этом говне?
- Почему говно?! - удивился Пушкинзон. - Тут и крейсер "Аврора", и Ленин, и против империализма!
- Правильно, - согласился папа. - Считай строки!
Лева стал считать. Строки были - под Маяковского. И этих строк было 140.
- Это моя месячная зарплата! - растроганно сказала мама. А мой ребенок смахлевал это за два часа! Лёвочка, ты за день можешь зарабатывать больше, чем я с папой - за месяц. Нет, не зря я рожала своего ребенка! Мы будем каждую неделю ездить в Сочи!
- Э-э, - сказал папа, - Сочи! Мы даже в Болгарию поедем. Если отпустят. Лёвчик, шо я тебе скажу. Держи курс партии. Это хороший гешефт. Может, из Болгарии мы сможем удрать в Грецию, а оттуда пароходом - в Хайфу. Я как-то смотрел по карте, это недалеко. Конечно, родители не читали поэзию. Вместо поэзии они слушали "Голос Америки". А Лёвчик читал большую поэзию с первого класса. Запоем читал. Он был вундеркинд и знал это. Что говорить, если он даже Эренбурга читал! В свои почти 12 лет! Он и газеты читал, и смотрел программу "Время"!
Да!
Это был подкованный ребенок!
Хорошая поэзия нравилась ему больше, чем нехорошая. Но то, что писал он сам, нравилось ему больше, чем хорошая и нехорошая поэзия вместе взятые.
Кроме того, найдите в Бердичеве хоть одного мальчика без горячих мыслей о сильных деньгах!
Таких детей в Бердичеве - никогда не было, нет и не будет!
Бердичев - это горячий город. Там 3 минуты считают свои деньги, и 23 часа 57 минут подряд - чужие деньги. Каждые сутки. Без перерыва. Круглый год. Всю жизнь.
И поэт Пушкинзон приготовил себя к успеху. Он решил, что отец прав. Надо держать в поэзии курс партии. По маршруту Болгария - Греция - Хайфа.

2.
Он трепетал.
Он ждал, что скажет учительница на его труд.
Это была не просто учительница. Это была завуч и секретарь парторганизации. А ее муж был редактором газеты "Радянський шлях".
Прошло три дня.
Учительница принесла стопку тетрадей. Сказала, что почти все написали домашее сочинение правильно.
- ПОЧТИ все, - повторила она, и вдруг в упор посмотрела на Пушкинзона.
Это был такой взгляд... нет, это не передать! Нет писателя, который найдет на это слова!
- Лева, - сказала она, - где ты прошел эту школу?
- Какую школу? - не понял Пушкинзон.
- Диссидентства! - отчеканила она и открыла его тетрадь. - Что значат эти строки:
Мы партию любим
За то,
что она огромна,
А партии-карлики
Нам
совсем
не нужны!

Семь рублей, машинально подумал Пушкинзон. Что она хочет от меня?!
- Это... поэзия, - ответил он.
- Поэзия?! - вскипела учительница. - Ах, это поэзия! Но я хочу знать: о каких других партиях идет речь? Где ты слышал про другие партии в нашей стране? Кто тебя надоумил написать дальше, что у огромной партии денег много и поэтому с ней надо дружить? Кто заставил тебя за деньги продавать идею? Кто заставил тебя написать эти строки:

Мы сами
Готовы
ходить голодными,
Но Кубу
и Мозамбик
Кормили
и будем кормить!

- А?! - спросила учительница. Кто у нас голодный? Ты?!
- Нет, я кушаю, - ответил Пушкинзон. - Потому что мой папа - на вредной работе в литейном цеху. Мама покупает все на базаре и у Пилипенко в "Гастрономе". Честное слово! В "Гастрономе" ничего нет, а у этой Пилипенки всегда можно купить, если хорошо договориться.
- А-а-а! - сказала учительница. - Так ты понимаешь линию партии?!
- Но вы сами заходите к Пилипенке с черного хода! - удивился Пушкинзон. - Я видел! К ней все умные люди Бердичева ходят!
Наступила трудная пауза.
Ученики сначала испугались, а потом начали тихо смеяться.
- Я никогда не ходила к Пилипенке! - закричала учительница.
Но тут сильно удивилась ученица Годунова. Это была юная спортсменка, с I разрядом по гимнастике. Спорт отнимал у нее большую часть ума. Поэтому Годунова была единственным в классе честным человеком.
- Как это не ходили, Стелла Ивановна?! - сказала Годунова. - Я с дочкой Пилипенки хожу на тренировки. Она мне говорила, как вы у ее мамы отовариваетесь.
- Я слышу это - в первый раз! - ответила учительница. Этого никогда не было! Но, с другой стороны, это можно понять. Муж, дети, пожилые родители... как-то их надо кормить?!
Но тут уже заговорил весь класс. Хвалили Пилипенко - добрый человек. Но особенно хвалили Каца из магазина, что напротив кино. У Каца даже охотничья колбаса бывает, если хорошо договориться. Очень хвалили сельпо в деревне Гришковцы: там научились сайру в масле и шпроты добывать. Что такое Новый год без шпротов? Так, испорченное настроение!
- Стелла Ивановна, - вдруг спросила Годунова, - а зачем нам Куба?
- Дети, как нам без Кубы?! - ответила учительница. - Нельзя нам без Кубы! Ну, хорошо, это вы разберете на уроке географии.
- И жидов у нас много! - критически заметила Годунова. - Идешь по улице, и каждая вторая морда - жидовская. Прямо не город, а зоопарк!
Но на это Пушкинзон ответил стихами:
- По реке поплыли утки. Годунова - проститутка!
Учительница что-то кричала и махала руками. Весь класс тоже кричал. На задних партах кто-то подрался. Было интересно и весело.
Но учительница сумела всех перекричать. В класс пришла тишина. Все получили свои тетрадки с домашними сочинениями. В тетрадке Пушкинзона были сразу две оценки: пятерка - за грамотность, двойка - за содержание.
- Теперь - начнем разбирать революционного поэта Лермонтова, - сказала учительница.

3.
Но Лева был талантлив. Он пережил свою неудачу. И - начал конкурировать с районным поэтом - литейщиком Яшей Махновским. Он слал и слал в газету "Радянський шлях" свои патриотические стихи. Сначала - не печатали. Но мама подарила учительнице Стелле Ивановне чайный набор за 23 рубля. И муж Стеллы Ивановны напечатал в газете стихотворение Пушкинзона "Фидель на крейсере "Аврора". Сорок строк - под Маяковского.
Лева ждал в ответ 40 рублей. Но получил 8 рублей 30 копеек.
Все говорили:
- Какой талантливый мальчик! Уже печатается!
Поэт Яша Махновский не стал конфликтовать с Левой. Он понял, что перед ним - гений. На встрече обоих поэтов был найден компромисс. Яша взял на себя 7 ноября и 23 февраля, а Лева - 8 марта и 1 мая. Кроме того, Яша потребовал себе День сталевара, День танкиста, День милиции, а также любовную лирику. А Лева получил День учителя, Ленина (22 апреля) День Победы, а также лирику о Бердичеве и соседних селах.
- Мы два еврея, - сказал Махновский. - Зачем нам драка? Разделим славу на двоих!
Больше того! Поэт Махновский помог поэту Леве хорошим вариантом. Он сказал:
- Лёвчик, у меня фамилия хоть и контрреволюционная, но звучит правильно. Но мне дальше Бердичева - не хочется. Пробовал, не берут. А ты гений. Что у тебя за фамилия - Зильберштейн? С таким пятном ты в историю не попадешь. Хочешь печататься в Житомире, Виннице и даже в Киеве? Возьми себе псевдоним... ну, Петренко, Вихренко, Здумбальский. Имя смени... ну, Петро, Игнат, Василий. Что у тебя, не еврейская голова на плечах, фантазии нет? Дерзай!
Лёвчик так и сделал. И стал дерзать. Иногда его печатали в Житомире. А в Киеве - нет. Он уже перешел на гражданскую тематику. Он уже стал писать на украинском. Но Киев для него - был закрыт. Чем больше город - тем больше завистников. Так сказал на это папа.
Но Лёвчик - это был еще тот Лёвчик! Такие сдаются только на том свете. Он стал в Киеве - в Киеве! - студентом по торговой специальности. Он ходил по редакциям и предлагал стихи на любые темы. Не брали. Чем больше город - тем хуже еврею. Псевдонимы - не помогали.
Но помог поэт Яша Махновский.
- Купи! - сказал он. - Что, тебе, хоть ты и студент, никак не найти в торговом деле французский коньяк и швейцарский шоколад? Вложи в это деньги - и дело пойдет. В журналах платят по рублю за строчку. Это окупится.
Окупилось. Чистая прибыль составила 23 рубля. Зато - первая публикация в журнале. Лева взял этот журнал в редакции. Он вышел на улицу - и вдруг встретил там антисемитку Годунову. Она была в Киеве тоже студентка и мастер спорта по гимнастике. Лева показал ей свои стихи в журнале. Она прочитала.
- Кто из нас проститутка? - спросила она с намеком на скандал в пятом классе. - Я таких стихов не читаю. Я читаю стихи в журнале "Иностранная литература". Там такие бывают японцы - закачаешься!
- Ты - стихи читаешь?! - потрясенно сказал ей Лева. - Ты, такая бандитка, поэзию уважаешь? Хорошо. Идем обедать в ресторан.
Они хорошо посидели в ресторане. Лева сказал:
- Годунова, я снимаю однокомнатную квартиру на Гоголевской. Это квартира моей тети, которая живет у своей дочери в Ялте. Зачем тебе общежитие? Переселяйся ко мне. Ты хоть и антисемитка, но твоя любовь к поэзии меня убила!
- А сколько там кроватей? - спросила Годунова.
- Одна. Но широкая. Мы хорошо поместимся на ней. Там даже ванна есть!
- Мой папа узнает - убьет нас обоих. Он твою нацию любит даже больше, чем я.
Но она согласилась.
Был 1975 год. Народ жил все лучше. Чтобы не жить плохо, Лева занялся джинсами, парфюмерией. Наконец, он стал валютчиком. Это было плохо, но хорошо кормило. Он получил торговый диплом и тихо женился на Годуновой. Так тихо, что ее папа узнал об этом только через три года, когда Годунова родила дочь. Папа Годунов скрипел зубами и не мог видеть Леву.
Молодая пара тихо жила в центре Киева, в кооперативной квартире. Теперь Лева писал стихи редко. Но ему хотелось быть членом Союза писателей. Он подарил человеку в издательстве японский сервиз - и стал автором книги стихов. Затем он устроил банкет для пятерых человек от Союза писателей. На банкете он подарил каждому кое-что из одежды. И стал членом Союза писателей.
Годунова смеялась. Она знала нюансы.
- Лева, - антисемитским голосом сказала она, - я простой тренер с окладом 145 рублей. Все ездят за границу, кроме твоей жены. У тебя есть совесть?
У Левы была совесть. Он купил пару людей. Правда, недешево. И Годунова стала ездить за границу. Заодно она родила сына.
Тут пришел Горбачев.
Лева открыл свое дело. Успел заработать.. Но с кем-то не поладил, и ему пообещали две пули. Одну - в задницу, а другую - в лоб.
Лева понял, что жизнь коротка.
Он посадил себя и Годунову с детьми в самолет - и через 15 часов уже был в Америке.
Там он открыл новое дело. Дело приятно раскрутилось. Папа Годунов сидел в Бердичеве и говорил по телефону:
- Левочка, зачем ты присылаешь нам так много - по 500 долларов? Нам на месяц хватило бы и 490. Моя жена связала для тебя свитер. Как поживают в Америке твои мама и папа? Как жаль, что в Бердичеве осталось так мало евреев! Когда ты пригласишь нас в Америку?
- Я приглашаю вас во Францию, - уклончиво ответил зять. - Там тоже хорошая погода. Там и встретимся. Для начала.
Про стихи он забыл.
Казалось, окончательно.
Вдруг, однажды ночью, он проснулся. Его что-то мучило. Ему чего-то не хватало. Он взял бумагу и ручку и сел на кухне писать стихи.
Про 7 ноября. Про крейсер "Аврора". Про Ленина. Про партию.
Он увлекся. Не заметил, как сзади подошла Годунова. Она молча прочитала то, что Лева написал, и тихо спросила:
- Пушкинзон, ты свихнулся? Кому сейчас нужны такие стихи? А тем более - в Америке?!
- Ностальгия, - пробормотал он. - Как это было прекрасно - печататься в газете "Радянський шлях"! Как это было прекрасно - чувствовать себя юным гением! Кто я теперь? Средний бизнесмен. Но я больше не чувствую себя юным гением районного масштаба! Не чувствую! В прошлом году умер Яша Махновский. Он был единственным, кто называл меня гением. Больше так меня никто не назовет. Пилипенко из "Гастронома" ушла на пенсию. Наша Стелла Ивановна подрабатывает уборщицей в банке. Пол-Бердичева разъехалось на три континента. Ну, Годунова, что ты молчишь?
- Пиши, - сказала Годунова. - Про 7 ноября - ты уже закончил? Теперь напиши про 1 мая.
- Я всегда знал, что ты антисемитка, - сказал он. - Я начинаю новую книгу стихов под названием "Слава Октябрю!" Прошу опубликовать это после моей смерти. На корейском языке. Под псевдонимом - граф Пушкинзон.
- Дурак, - засмеялась Годунова.
И поцеловала мужа в загорелую под южным солнцем лысину...

КИНО ДЛЯ МИЛЛИОНЕРА
1
Безучастные глаза. Такие глаза бывают у людей, которых что-то мучает в душе. То ли неразделенная любовь, то ли тяжелая ностальгия, от которой – не отцепиться.
Лео Шнэуру было 76 лет. Он был миллионер. Говорили, что он мультимиллионер. У него была вилла, три автомобиля и жена Джоан, которая была младше его на 20 лет и по-прежнему красива. Впрочем, и самого Лео трудно было назвать стариком. Скорее – элегантный пожилой джентльмен. В прежние годы он делал большие дела на бирже. Теперь этим занимался его сын Боб. Не хуже, чем отец.
Джоан позвонила Бобу:
– С папой что-то происходит – уже несколько дней. Его перестали интересовать друзья, яхта, рыбалка. Приезжай. Надо поговорить. Срочно!
Через час Боб приехал на виллу. Горничная накрыла стол на террасе.
– Лео, – сказала Джоан, – я позвала Боба, потому что у меня кончилось терпение. Что с тобой происходит? Ты уже и со мной почти не разговариваешь. Я встревожена.
– Я хочу в Бердичев, – ответил Лео.
– Куда?! – не понял Боб.
– Я сказал – в Бердичев! Но я туда не поеду. Там теперь все другое. Боюсь, что сердце не выдержит переживаний. Нет, я туда не поеду.
– А где это? – спросил Боб.
– У тебя плохая память! – недовольно произнес отец. – Ты даже не помнишь, где родился твой отец!
– Ах, Бердичев! – сказал Боб. – Россия?
– Украина! Ты слышал про город Киев? От Киева туда едут поездом. Но я в Киеве никогда не был. Мы уезжали пароходом из Одессы. На днях я начал писать мемуары, но кончил их на первой странице. Я понял, что ничего не помню о Бердичеве. Почти ничего. А ведь это – часть моей жизни. Как бы я хотел это опять увидеть и вспомнить себя ребенком!
– Если ты не против, я возьму эту страницу, – сказал Боб. – Я попробую понять, в чем дело.
– Бери, – пожал плечами отец. – Она мне уже не нужна.
2.
Вечером, у себя дома, Боб сел в кресло и стал внимательно читать эту страницу:
«Я с трудом помню Бердичев. Я там родился в 1920 году. Мой отец был рабочим на кожевенном заводе. Мама была модистка, она брала заказы на дом. Мы уехали в Америку, когда мне было шесть лет.
Что еще я помню про Бердичев? Две улицы – Белопольская и Махновская. На Белопольской стояли большие магазины. А в начале Махновской – синагога. Где-то рядом с площадью. Помню старую крепость и рядом – Пески, там жила бабушка, а внизу была река. А мы жили тоже у реки, но это были кварталы Качановки. Я запомнил такой момент: мама полоскала белье в реке. Я был босиком, в матроске. Я окликнул маму. Она оглянулась и засмеялась: «Левэню, майн гликэлэ!» Я помню как сейчас ее смех и ее улыбку. На ней было темное, длинное платье, подобранное до колен. У нее были полные, белые ноги. Ее темные распущенные волосы лежали на плечах.
Больше я ничего не помню о Бердичеве – о моей маленькой родине. Это приводит меня в отчаяние! Черт возьми!»
В самом деле – черт возьми, подумал Боб. Но такое, наверное, бывает у старых людей. Чем старше человек, тем пронзительнее для него эти воспоминания. Особенно – детство: самая безоблачная часть жизни. Корни! Да, корни.
Боб не был сентиментальным человеком. Но он был деловым человеком. У него мелькнула мысль о психотерапевте, однако он отбросил эту мысль: нет, это бесполезно. Он любил отца и знал, скольким ему обязан. Он подумал, прикинул несколько вариантов и остановился на одном. Он позвонил отцу:
– Папа, займись пока опять яхтой. Это свежий воздух и азарт. А Бердичев у тебя скоро будет. С доставкой на дом.
3.
На другой день у него состоялась встреча с Джозефом Мильманом. Это был молодой человек лет тридцати.
– Мне вас рекомендовали, – сказал Боб. – Вы кинооператор и режиссер. Ваши дела идут… средне?
– Средне, – согласился Мильман. – Но месяца через три у меня опять будет работа.
– Это прекрасно, – сказал Боб. – Настоящий художник – это вечный поиск. Как давно вы в Штатах?
– Восемнадцать лет. Мне было 12 лет, когда мы сюда эмигрировали из Киева.
– Вы не забыли русский?
– Нет. С родителями я говорю только на русском. А моя жена родом из Петербурга, она тут всего четыре года. Мы общаемся с ней тоже на русском.
– Моего отца в детстве называли Лева. А вас?
– Ося.
– Ося, – повторил Боб. – Хорошо, Ося. Пожалуйста, прочтите этот текст. Это начало мемуаров моего отца.
Боб ждал, пока Ося читал. Затем тот спросил:
– А при чем тут я?
– Я предлагаю вам съездить в Бердичев и снять там фильм для моего отца. На хороших условиях.
– О чем?
– По этой странице текста. О Бердичеве.
– Но это – не сценарий! – сказал Ося.
– Вы отказываетесь? – поднял брови Боб.
– Нет, я согласен! – быстро ответил Ося. – Но это недешево, мистер Шнэур. Съемки, ассистент, монтаж фильма. Плюс поездка туда, куда мирные люди не очень-то любят ездить. Там красивая природа, но бандитов там больше, чем листьев на деревьях.
– Все расходы я оплачу. Проезд, отель, суточные по 200 долларов плюс 10 тысяч на непредвиденные расходы. А как вы оцениваете свой личный гонорар?
– Пятьдесят тысяч.
– А не много ли? – прищурился Боб.
– Можно дешевле! – раздраженно ответил Ося. – Например, закажите этот фильм кому-нибудь в Киеве. Они тоже умеют работать.
– У меня нет времени на переговоры с Киевом, – улыбнулся Боб. – Я очень занят. Да и дело это – интимное. Поэтому – работайте, Ося. Вы мне понравились. У меня есть чутье на талантливых людей.
4.
Ассистента звали Стив. По-русски он знал одно слово: спа-си-ба.
– Как называется этот город? – спросил он в самолете у Оси.
– Бердичев.
– Нас там не ограбят?
– А черт их знает, – сказал Ося.
В Киеве они взяли такси и поехали в Бердичев. Номера в гостинице были заказаны. Ося позвонил в синагогу: нет ли у них старого-старого еврея на роль экскурсовода? Ему ответили: найдем, приезжайте через час.
В синагоге их ждал сухой старик в соломенной шляпе. Он смотрелся бодро.
– Сколько вам лет? – спросил Ося.
– А что? – спросил старик.
– А именно? – спросил Ося.
– Восемьдесят три. Это бесплатно или я надеюсь на премию?
– Сколько вы хотите?
– Сто долларов.
– Будете работать хорошо – дам вам двести. Вам знакома фамилия Шнэур?
– Митя Шнэур, композитор, у него есть свой ансамбль, они ездят на гастроли. Митя написал парочку песен про Бердичев.
– А из двадцатых годов? Шнэуры с Качановки?
– Которые фуранули в Америку?
– Да.
– Которые жили на Качановке?
– Да!
– А что? – спросил старик.
– Так вы знали этих Шнэуров или нет?! – вскипел Ося.
– У них был сын?
– Да!
– Лева?
– Да!
– Это будет еще сто долларов, – сказал старик. – Я один, кто это помнит. Итого – двести. Деньги вперед!
– Какая у вас память! – восхитился Ося и дал старику двести долларов. – А что вы помните про этого Леву?
– Э, это был засраный шмындрик. Я был старше и раза два топил его в речке. Жаль, что не утопил. Но его папу я помню лучше. Он у нас бывал на Песках, там жила его мать. Этот папа тоже был засранец, а мама – стерва.
– Будем работать! – сказал Ося. – Дедушка, вы золотое дно!
Ох, не надо было Осе это говорить. Комплимент в Бердичеве – это повышение цены.
– Я счастлив с вами работать! – вдруг прослезился старик. – Дайте мне за мое счастье еще 100 долларов!
Ося нахмурился, но выхода не было, и он дал сто долларов.
– А кто теперь этот Левка Шнэур? – спросил старик. – Зять Рокфеллера?
– Не-ет, – сказал Ося. – Это бедный пенсионер. Ни семьи, ни квартиры. Живет на мусорной свалке.
– Так ему и надо! – сказал старик.
– Стив! – сказал Ося по-английски. – Этот старый хрыч меня доконает! Если бы он знал, для кого мы делаем этот фильм, то у сына Шнэура не хватило бы миллионов, чтобы это оплатить!
– Евреи – это деловые люди, – с одобрением сказал Стив.
Сделали план: где снимать и кого снимать.
– Без меня вы тут ничего не сделаете, – сказал старик. – Но я старый коммунист. Я не люблю западные фокусы. Запад, – вдруг закричал он, – это прогнившее общество плюс империализм! Поэтому в конце работы я требую еще 300 долларов. А иначе я сделаю скандал. С прокурором!
– Не надо прокурора! – ответил Ося. – Под конец вы получите еще триста долларов.
Он подумал и добавил с улыбкой по-английски:
– Чтоб ты сдох, старый грабитель!
5.
Работали сильно.
Старик был в самом деле – золотое дно. Он знал все старые дома, построенные до революции. Он помнил все и всех. Заодно он потребовал для себя отдельное такси и каждый день – обед в ресторане.
Ося снимал синагогу и старые дома на Белопольской, Махновской, на Песках. Снимал крепость, речку и кварталы бывшего гетто – там в 41-м году была семья с фамилией Шнэур. Записал рассказы старых евреев про Качановку, но Леву Шнэура эти старики не помнили. На всякий случай Ося снял даже тюрьму – она тоже была построена до революции. Конечно, он снял конезавод.
Но Осю мучила Качановка. Он не знал, как ее снимать.
А Стив жил – хорошо. Каждый вечер он спускался в ресторан, а потом приводил к себе в номер женщину. Каждый раз – новую. У Стива был полный восторг.
– Шеф! – говорил он Осе. – Как жаль, что ты не изменяешь жене! О, если б ты знал, какие это страстные женщины! А какие у них груди! А какие попы! А какие они бесплатные! А как они любят американцев! Они все хотят за меня замуж!
– Ну, так женись, – отвечал Ося.
– Но их столько, что мои глаза уже смотрят в разные стороны! О, как бы я хотел тут остаться… но при этом получать американскую зарплату!
Погода была хорошая. Осю это радовало. Он сказал старику:
– Дедушка! Сегодня мы запишем ваши лирические воспоминания про Леву Шнэура и его родителей.
Старик принял умиленный вид и сказал, глядя в камеру:
– Левочка Шнэур! Я помню этого красивого мальчика, он жил на Качановке. Я был старше, но я с ним дружил и всегда его слушал. Этого мальчика любил весь город. Его до сих пор тут помнит каждая собака! Мой папа работал с его папой на конезаводе. Что у него был за папа – загляденье! Ему надо поставить памятник в центре Бердичева – как Ленину с Качановки. А Левочкина мама?! Она была – ангел! С такими добрыми глазами! И если Левочка пришлет мне, свидетелю его беспримерного, героического советского детства хотя бы тысячу баксов, то я буду помнить его еще сто лет!
– Спасибо, – сказал Ося. – Вы просто артист. А теперь я знаю, что нам делать на Качановке. Дедушка, найдите мне молодую, красивую еврейку с длинными темными волосами и мальчика лет пяти-шести.
– Зачем искать? – сказал старик. – Они уже есть! Это моя внучка и мой правнук. Сколько вы им дадите?
– А сколько? – спросил Ося.
– А что? – спросил старик.
– А именно? – спросил Ося.
– По пятьсот каждому. Ося, детей надо любить!
– Надо, – согласился Ося. – Но не так сильно! По сто – каждому. Нет – найдем других.
– Этот Левка Шнэур – большое дерьмо! – сказал старик. – Жаль, что я его тогда не утопил в речке. Я сразу понял, что это не бедный пенсионер. Для пенсионеров такое кино не делают. По триста – это моя последняя уступка!
– О’кэй, – сказал Ося. – А теперь договоримся об одежде.
– За одежду – еще по сто каждому!
Ося вздохнул. Кивнул. И сказал по-английски:
– Дедушка, чтоб ты сдох, я тебя уже никогда-никогда не забуду!
6.
Вскоре Лео Шнэур смотрел фильм, который снял для него Ося. Рядом сидели Джоана и Боб. Фильм был в английском переводе.
– Папа, кто этот старик в шляпе? – спросил Боб. – Ты его помнишь?
– Нет, ответил отец. – Наверное, какой-то мелкий авантюрист.
Его лицо было – безучастным. Боб с тревогой смотрел на отца. Неужели фильм не получился?
Вдруг на экране появилась река и старые домики на берегу. К реке шла молодая женщина с бельем. На ней было длинное темное платье. На ее плечах лежали темные волосы. Она подоткнула подол и стала полоскать белье.
– Ох! – произнес Лео.
Потом он увидел мальчика лет пяти. Тот был босиком и в матроске. Мальчик окликнул женщину:
– Мама!
Та оглянулась и радостно засмеялась:
– Левэню, майн гликэлэ!
Она обняла мальчика мокрыми руками и поцеловала его. Это был конец фильма.
Лео сидел неподвижно.
– Папа, тебе понравился фильм? – спросил Боб.
Лео помолчал, потом спросил:
– Сколько ты дал ему за этот фильм?
– Пятьдесят тысяч.
– Хорошая работа, – сказал отец. – Спасибо, Боб. Ты мне подарил еще десять лет жизни – как минимум.
…Ося и Стив получили гонорар и пошли отметить это в ресторан.
– Шеф, – сказал Стив, – я не могу забыть Бердичев. Не открыть ли нам турагентство – только для мужчин? Будем возить их туда группами по сто человек. Они вернутся в Америку сумасшедшими от счастья! Таких женщин, как в Бердичеве, больше нигде нет. Мы заработаем кучу денег!
– О, нет! – сказал Ося. – Меня туда больше не тянет. Я до сих пор не могу забыть этого старика.
– Он обошелся тебе всего в 600 долларов!
– Плюс 800 – на внучку и правнука вместе с одеждой. Плюс пять тысяч – опять на этого бандита.
– Как, еще пять тысяч? – удивился Стив. – За что?
– За то, что меня там не убили.
- Да-а?!
– Он сказал мне так: «Если ты хочешь уехать отсюда живым – одолжи мне хотя бы пять тысяч. Иначе я наведу на тебя недисциплинированных мальчиков. Это будет через пять минут!»
– И ты дал?
– Дал, – вздохнул Ося. – Я сразу понял, что этот еврейский прадедушка никогда не бросает слов на ветер.
Ося отхлебнул глоток вина из фужера. Помолчал и с наслаждением добавил по-русски:
– Чтоб ты сдох, старый хулиган!..

АВТОР О СЕБЕ


Кто я? Так, пижон с голубыми
глазами. Самая большая удача моей жизни: в Таллинне я работал в одном кабинете
с прелестным Сергеем


Довлатовым. Он вошел в мою душу -
навсегда. По стилю - не считаю себя учеником Сергея. Но его спонтанные беседы о
литературе подарили мне понимание свободы. Поэтому он для меня больше, чем
просто Учитель. Ему и посвящаю эту книгу.


Я родился в Бердичеве. Там
центром города был базар, а королем Бродвея - газиропщик Изя. Теперь он в
Нью-Йорке, ему почти 80 лет. В Бердичеве его до сих пор помнят. Даже
антисемиты. Жалеют, что с его отъездом в Бердичеве кончилась настоящая
газиропка. Недавно местная газета взяла у него интервью по телефону. Умоляли
его раскрыть секрет мастерства. Изя ответил: 'Что за паника? Абисл сиропчик,
абисл хохма - и сверху 200 грамм водички!'


В память об Изе я назвал эту
книжку - 'Король Бродвея'.


В Бердичеве прошло детство трех
крупных писателей. Это классик английской литературы Джозеф Конрад, Василий
Гроссман и Фридрих Горенштейн. Как истинный пижон, я охотно примазываюсь к этой
троице на роль земляка. По документам - имею право.


Я не люблю Бердичев. Он так ленив
и провинциален, что меня тянет на зевоту. Но пишу о Бердичеве - с неизменной
нежностью. Это парадокс, который мне самому - непонятен.


В 15 лет я поступил в Кишиневский
спортивный техникум. Учился я так: любил целоваться и регулярно удирал в
Одессу. Не стал ждать, пока меня выгонят. Сам ушел.


Затем стал курсантом Таллиннского
морского училища. Люблю Таллинн. Это были лучшие годы моей жизни. Гонки под
парусами, первые шторма и свежий запах портов.


В Бердичеве я любил базар. В
Кишиневе - кочевых цыган и девушку Вику. А в Таллинне я полюбил старинные
рестораны.


В Таллинне я стал газетным
репортером. Много ездил и повидал разное. Но девочка Вика так и осталась моей
первой и единственной любовью. Она теперь в Израиле, с нашими двумя детьми. Со
мной - даже по телефону разговаривать не хочет. Она права. Конечно, я был
плохим супругом. Ценил то, что сверкало, но не то, что было истинным
бриллиантом. Но я уверен, что однажды мы с Викой соединимся. В Штутгарте,
Ашдоде или Париже - это не имеет значения.


В Таллинне я издал три книжки.
Мои 15 пьес были поставлены на радио, а некоторые - в детском театре.
Драматургом я себя тогда не считал. Но мои пьесы - брали. Теперь я считаю себя
драматургом и пишу пьесы, но их - не берут. Может, опять не считать себя
драматургом? И тогда - будет успех? Хорошо. Завтра попробую. Чем меньше думаешь
об успехе - тем больше успеха.


С 1992 года живу в Германии.
Где-то работаю. По вечерам пишу рассказы, детские повести и комедийные пьесы.
Печатаюсь в Сан-Франциско, Нью-Йорке и Тель-Авиве.


Верую в Бога. Веровать стал
внезапно, 12 лет назад, в Таллинне, в день моей последней встречи с Викой. Я
тогда понял, ЧТО потерял. Пришел домой, встал на колени и впервые сказал:
'Господь, прости меня за мои грехи'. Теперь - молюсь каждый день. Жду, когда
Бог меня простит, и тогда Вика скажет мне по телефону одно слово: 'Приезжай'.


'Король Бродвея' - это книга моих
рассказов, опубликованных в Америке. Ее составитель - прекрасный поэт, редактор
газеты 'Кстати' (Сан-Франциско) Николай Сундеев. Он и его жена, талантливая
журналистка Жанна Сундеева, бескорыстно (редкость в наше время!) взяли на себя
заботы по изданию этой книги. Спасибо им!


Кроме того, я очень благодарен
читателям газеты 'Кстати', которые прислали в редакцию деньги на мои
издательские расходы.


Надеюсь, эта книга будет вам
интересна.


Это рассказы одинокого человека,
который по вечерам любит посмеяться в своей пустой немецкой квартире.


С любовью к вам -


Боря РОЙТБЛАТ


г. Штутгарт, ФРГ


Книгу "Король Бродвея"


можно приобрести


В РЕДАКЦИИ ГАЗЕТЫ
"КСТАТИ"-


http://stonesi.net/kstatie


предварительно позвонив по тел.
(415)750-1417;

Любовь по киевски1.

Можете меня поздравить.

Я назначен Главным экспертом по
семейным скандалам КГБМ. Это – Комитет Государственной Безопасности Мужчин. Комитет
международный, со штаб-квартирой в Цюрихе.

Зарплата у меня хорошая. Правда,
мне зарплату пока не дают. Но уже обещали пенсию на том свете.

Ну, да черт с ними!

Главное – это престижная
должность.

Мне дали роскошный кабинет. Прямо
на улице. Из Цюриха мне выслали секретаршу. Но по дороге она вышла замуж.

Ну, да черт с ней!

Главное – что не за меня.

Первым ко мне на прием пришел
Витя. Мы крепко обнялись. Витя прослезился. Я тоже. Мы долго плакали навзрыд.

Затем – я начал экспертизу.

Этот Витя достоин того, чтобы о
нем рассказать. Витя – это убедительный пример мужских страданий на почве
женского терроризма.

Мужчины, слушайте сюда!

Читайте по буквам. Учитесь
грамоте. Пляшите, если у вас лучше. Рыдайте, если у вас хуже. Хоть я и эксперт,
но мне вас не жалко. Все мужчины родились дураками, дураками и помрут. Такова
наша скупая мужская судьба.

Слушайте сюда!

2.

Витя – это недоеденный огрызок
советского ума.

У отца было трое детей. Двое
умных, а третий – почти кандидат философских наук. Третий – это Витя.

Витя родился в хорошей семье. В
Бердичеве. В нашем дворе. Когда он был маленьким, я носил его на руках. При
этом – часто спотыкался и ронял Витю на булыжную мостовую. Может, в этом
причина.

Его папа был умным человеком. Он
работал в торговле. У Вити было два старших брата. Тоже умные люди. Они с
детства были романтиками советской торговли.

Они были такими сильными
романтиками, что даже совершали подвиги!

Например, такой подвиг. Витин
старший брат окончил тогда пятый класс, а средний брат – третий. Они пришли на
выпускной вечер десятиклассников, это было в родной школе №2. И они продали там
16 пар модных импортных колготок. Десятиклассницам. Но на это возразили
учительницы. Они сказали двум умным братьям: «Деточки, мы тоже хотим!» Оба
умных ребенка сбегали куда надо. Вернулись на банкет. И во время танцев-шманцев
умно продали еще штук десять пар колготок. За хорошие деньги.

Весь крутой Бердичев стонал от
зависти к этим двум умным детям!

С тех пор, как они научились
говорить, они всегда что-нибудь продавали. Если не одесскую панамку, то банку
майонеза. Если не сворованное в чужом саду яблоко, тогда хотя бы три ржавых
гвоздя. Больших и длинных. Мы шли на переезд, клали эти гвозди на рельсы. Затем
по ним ехал поезд – и мы получали три красивых кинжала.

Прелесть!

Все были счастливы!

Эти два брата ушли в торговлю. Гении!
Фокусники! Из ничего – из воздуха! – они делали рубль. Из рубля они делали три
доллара. Не по курсу. Все наоборот.

И это у них – получалось!

А Витя... ну Витя, что говорить. Бедный
ребенок. Умственная отсталость. Он прикончил школу с медалью – и пошел в Киев,
на философский факультет.

То есть, что я хочу сказать. Его
братья делали деньги из ничего. А Витя сделал наоборот: он занялся – ничем!

Что такое в наше время был
философ? Большой лоб на основе марксизма-ленинизма. Спрашивается: надо было
иметь большой лоб, чтобы заниматься таким го... нет, это слово не напечатают.
Дамы, прошу меня извинить. Я хотел сказать: го...ризонтом.

Он учился на папины деньги. Хорошо
кушал. Вступил в аспирантуру – как, опять-таки в го...ризонт.

И 20 августа 1991 года он защитил
кандидатскую диссертацию. В ней он блестяще доказал, что философия коммунизма –
это светлое будущее всего человечества. А капитализм – это загнивающее
общество.

Я хочу это объяснить.

Но я не знаю – как!

Может, Витя не заметил
перестройку. Может, его профессора в Киеве думали, что еще не кончилась Вторая
мировая война. А может, это были партизаны?!

Трудно сказать.

Но через пару дней в Москве
кончился путч. В СССР – отменили КПСС. Витину диссертацию – не утвердили. Витя
не стал кандидатом наук.

Кем он стал?

Никем.

Из ничего – получилось Ничего.

Он постучался туда, сюда. Налево,
направо. Его никуда не приняли.

Витя сделал гордый шаг. Витя не
стал просить у семьи денег. Нет. Он сказал: «Я пойду другим путем».

И – пошел. В Киеве. Грузчиком на
базар.

Там его осчастливила одна дама из
Ташкента. Этой даме было 17 лет. У нее была такая попа... больше, чем земной
шар. На планете Земля она была – как отдельная планета.

Фантастика!

3.

Я, как и Витя, до сих пор не могу
понять, какой народ она представляет. По документам – вроде бы нет. Но она
уверяет, что – да, но не полностью. В ней смешались 10 или 20 народов.
Например, ее прадедушка был французом австрийского происхождения из Италии.

От него пошла ее девичья фамилия
– Масэ.

Эта юная Масэ попала в Киев неизвестно
как. То ли сбежала от родителей, то ли они сами ее попросили.

Но Витя – влюбился. Его обаяла ее
философичность. За первые 30 минут знакомства на базаре она предложила ему
организовать в Киеве сразу три партии. Первая: партия эсеров. Вторая: исламско-демократическая
партия. Третья: партия еврейских анархистов.

Витина голова пошла ходором.

Таким ходором, что на партии у
него не хватило сил. У него хватило сил только на то, чтобы юная Масэ –
забеременела.

Тут он вспомнил про семью. Бердичев
– помог. Вите сделали в Киеве квартиру. Вите дали стипендию – 500 долларов
каждый месяц. Витю попросили: не женись на Масэ, а то залезешь в го...ризонт.

Но Витя обманул.

И – женился.

На Масэ.

Он получил от нее ребенка. Затем
– второго. После чего он стал отцом троих детей. Подряд.

Те, кто из Киева, скажите мне:
можно в Киеве жить на 500 долларов? А еще на 200-300, которые Витя регулярно
получал от семьи в порядке умственной жалости?

Поднимите руки, кто против?

Лес рук.

Я так и думал.

Но Масэ – думала иначе. Тем
более, что бердичевская мэшпуха уже переехала в Америку. Там Витины братья
сделали форс-мажор: доллары из воздуха, и опять стали бизнесменами.

Масэ кушала с успехом, но хотела
кушать – с роскошным успехом. Как та старуха из пушкинской сказки про золотую
рыбку. Масэ стала требовать, чтобы Витина мэшпуха присылала денег в 5 раз
больше.

Мэшпуха обиделась. Если бы в 2
раза больше – ну, это можно пережить. Но – в 5 раз больше?! Витя нигде не
работал и работать не хотел. Мэшпуха сказала:

- Чтоб эта Масэ апельсин
проглотила и сдохла на Крещатике! Чтоб Витя кинул эту красную партизанку! Эту
петлюровку из Ташкента! Витя, на тебе 700 долларов на месяц – и не крути нам
я...блоко!

Эта борьба шла три года. Но с
перевесом в пользу Масэ. Мэшпуха подняла стипендию от 700 до 1000 долларов. Но
Масэ уже требовала по 3000 в месяц. Мэшпуха заняла в Америке Брестскую крепость
и крепко держала оборону. По упорству обороны – это были Герои Советского
Союза! Ни шагу назад! Ни одного доллара сверху! Отступать некуда – за нами
Нью-Йорк!

Масэ поняла, что проиграла. Тогда
она сказала мэшпухе по телефону:

- Я страдаю от любви к вам! Завтра
мы идем в посольство США и будем эмигрировать к вам в Америку. Я хочу войти к
вам в бизнес – и тогда вы узнаете, кто я такая!

Но мэшпуха и так уже знала, кто
такая Масэ. Принять на свою голову сумасшедшего философа и его жену-террористку
с тремя детьми?! Никогда!

Да, но Витя хоть и философ, а
все-таки член мэшпухи. Все-таки родная кровь! И братья в Америке нашли золотое
посередине. И Витя с Масэ, плюс трое детей, неожиданно очутились в Германии. Тут
братья пристроили его на фирму к своему лучшему другу – бандиту из Черновиц. Витя
стал что-то зарабатывать. На подхвате.

Но Масэ сказала:

- Твои братья, гвоздь им в
задницу, кинули нас. Что ты тут имеешь? В Киеве мы жили в десять раз лучше. Ты
мужчина или нет? Сделай шах и будет мат! Найди пистолет, убей своего бандита –
и стань хозяином фирмы!

Но Витя, хоть и философ, а
все-таки начал сопротивляться. И тогда Масэ начала бить его – чем попало. Регулярно.
Каждое утро – скандал. Каждый вечер – три семейных скандала. Витя не выдержал и
пришел ко мне.

- Бэрл, - сказал он, - ты
эксперт. Что мне с ней делать? Четвертого ребенка? Или – убить ее и удрать с
детьми в Австралию? Бэрл, я готов стать папуасом! Помоги мне – или я повешусь
на этом дереве!

4.

Ну, что я мог сказать.

Марксистский философ. Папа троих
детей. Муж террористки. Конечно, это не фонтан! И я, как эксперт, сказал
просто:

-У Масэ есть любовник?

- Есть. Какой-то смуглый грек. Он
к ней приходит утром, уходит вечером, когда я прихожу с работы.

- Я так и знал, - сказал я. –
Витя, потрать немного денег. Зайди к специалистам. Они поставят в спальне пару
видеокамер, пока Масэ будет в парикмахерской. На другой день зайди к адвокату,
сделай суд и потребуй детей себе, а грек пускай женится на Масэ. Это твой
козырь. А потом – удирай к мэшпухе в Америку, пока Масэ тебя не убила.

Витя так и сделал. Но – все
наоборот.

Он поставил видеокамеры. Они
снимали Масэ и грека три дня подряд. Вместе с их разговорами про то, какой Витя
болван. Затем Витя пошел к адвокату. Тот сказал: «Дело сделано. Это мы
выиграем».

Но – Витя передумал подавать в
суд. Он показал копию видеозаписи Масэ. Он сказал:

- Дети – мне, а грек – тебе.
Оригиналы уже у адвоката. Масэ, я из Бердичева. Я не китайский генерал. Уходи
мирно, или я вызываю полицию!

Масэ зарыдала, схватила вещи и
ушла. Витя отправил детей в Америку к мэшпухе. Он сказал мне:

- Бэрл, зачем суд? Я не китайский
генерал. Я не хочу развода. Я люблю Масэ. Я без нее - как сапог без портянки.
Она разлюбит грека и вернется ко мне, и у нас опять будет киевская любовь.

Но Масэ не разлюбила грека. Нет.
Через неделю грек выгнал ее с большим синяком под глазом. Она пришла к Вите и
сильно рыдала. Витя принял ее. Большая любовь – это большое дело. Есть котлета
по-киевски. Но есть и любовь по-киевски. И неизвестно, что лучше. Мне, по
крайней мере.

5.

Так.

Ну, и что теперь?

Я эксперт или нет? Я хотел Вите
добра. Сделал бы он, как я сказал, и он был бы уже в Америке – в объятиях
мэшпухи. Там ему за 30 минут нашли бы новую жену. Тихую. Кроткую. Молчаливую.
Таких жен в нашу эпоху не бывает, но ему – нашли бы! Я знаю, что такое Витины
братья. Они всю Америку перевернут – но найдут.

Так.

Что мы опять имеем теперь?

Шкварки от гуся. Масэ опять нашла
себе любовника – эмигранта из Эфиопии. Она его кормит на Витину зарплату. Дети
в Америке. Мэшпуха поклялась, что умрет, но детей назад не вернет. Вчера Витя
опять пришел ко мне на прием. Он сказал:

- Эфиоп ходит по квартире в
семейных трусах. Масэ каждый день ходит в парикмахерскую. Обещает убить меня,
как только я стану безработным. Бэрл!!! Что мне делать с любовью по-киевски?!

- Ты, философ! – сказал я. –
Завтра – подавай на развод и удирай в Америку! А то она родит эфиопчика и
скажет, что он похож на тебя! Ты тоже смуглый. Ты тоже курчавый. Беги, пока не
поздно!

- Но я люблю ее! – закричал Витя.
– Это моя киевская любовь!!! Юность поэта! Светлые мечты! Крещатик до утра!

- У тебя есть хэнди? – спросил я.
– Набери номер телефона мэшпухи! Мое терпение – кончилось!

Я поговорил с мэшпухой. При Вите.
Я сказал им, что надо приехать и забрать Витю силой. В Америку. Там – забрать у
него паспорт, чтобы Витя не мог сбежать назад. Если будет рыпаться – бить
стулом по голове. Это единственное лекарство, которое приводит в чувство
марксистских философов. Это единственное, что спасает от любви по-киевски.

Мэшпуха слезно ответила:

- Сегодня вечером – вылетаем на
место преступления. В дорогу берем не один, а сразу три стула. Будем бить
философа – пока стулья не сломаются!

Ну, вот.

Я думаю: теперь они уже,
наверное, тут. Уже прилетели. Уже бьют Витю по голове тремя стульями. Масэ с
эфиопом уже бежит босиком в Эфиопию. О, я хорошо знаю, что такое Витины братья!
Будет развод. Витю увезут в Америку. Паспорт отберут навсегда. А потом – опять
будут бить.

Пока не поумнеет.

Короче говоря: как эксперт, я
хорошо помог своему первому клиенту. Но как человек... Ох, мне так жалко Витю!
Кто ему в Америке вернет любовь по-киевски? Где там Крещатик до утра? Где там
каштаны над ночным зеркалом Днепра? Где там в Америке его молодые споры с юной
Масэ о пользе и вреде маоизма? Где там, в Америке его киевские безумные
поцелуи?

Но – дело сделано.

Теперь я жду второго клиента. Мне
его заранее жаль. Никто не возвращает любовь. Я не могу вернуть любовь. Не
могу. Не могу. Не могу.

Особенно – любовь по-киевски!..

Боря РОЙТБЛАТ

версия для печати

У каждого свой Крещатик до утра..................................................

читая рассказ Б.Ройтблата ..."Базар в Бердичеве - это шумное, пенистое море. Тут все можно купить и все можно продать. Парадной стороной базар выходит на улицу Ленина. Это справедливо. Ленин это начал, теперь базар это заканчивает."...


A ето в каком рассказе ?

Подправил @AlexF

http://world.lib.ru/r/rojtblat_b/koroljbrodveja.shtml

Рассказ Бори Ройтблата "Базар в Бердичеве" входит в сборник "Король Бродвея"...Кстати,один филолог у меня спросил :" Прилагательное "пенистое" произошло от существительного "пена" или???"

Если Б.Ройтман-это тот же Боря Ройтман,о котором
у нас уже открыта тема,тогда все правильно.
По этой ссылке можно прочесть всё из "Король Бродвея"

Ким, а почему ты мне про "пенистое" ничего не ответил? :icon_superschn

Faina R. пишет:http://world.lib.ru/r/rojtblat_b/koroljbrodveja.shtml

Рассказ Бори Ройтблата "Базар в Бердичеве" входит в сборник "Король Бродвея"...Кстати,один филолог у меня спросил :" Прилагательное "пенистое" произошло от существительного "пена" или???"

Наверно всётаки это от Пива - Пенное , а не то о чём говорил филолог, так как в Бердичеве небыло
ни моря, ни пени.........

@AlexF пишет: так как в Бердичеве небыло
ни моря, ни пени.........

И ничего ПЕНИСтого не было?
Все, я уже глазки невинно опустила ,и пива в честь Св. Патрика больше не пью...сегодня...

Faina R. пишет:Ким, а почему ты мне про "пенистое" ничего не ответил? :icon_superschn

Фаиночка! Я такого пива не помню.
Помню "членистое"- Для членов ЦК КПСС!
Можеш глазки не опускать...

О!... У тебя новый Аватар! Очень мило.
Это вчесть нового российского президента?

Своему лингвисту предложи анекдоты про Штирлица,
которые я поместил в рубрике "Приколы,рассказы"
Там много подобных тавтологий на великом и могучем.

Спасибо за ссылку. Прочитала в интернете. Класс ! Не плохо-бы сюда поставить. Особенно интересно про Бердичевский базар. :icon_thanx:

Борис Ройтблат


БАЗАР В БЕРДИЧЕВЕ


1.
Учитель в бердичевской школе задает бандитский вопрос:
- Дети, где находится пуп Земли?
- В Англии! - кричат дети.
- Нет, в Африке!
- Нет, в Китае!
Только Ицык терпеливо молчит. Ему не нужно спешить. Он скоро уезжает. Когда все кончили отвечать, он тянет руку.
- Ну, Ицык, скажи нам, где находится пуп Земли? - спрашивает учитель.
- На базаге в Бегдичеве, - степенно отвечает Ицык.
- Правильно. Ставлю тебе пять.
Учитель знает, что это правда. Учитель сам через день бывает на базаре. Это его кормит.


2.
Базар в Бердичеве - это шумное, пенистое море.
Тут все можно купить и все можно продать.
Парадной стороной базар выходит на улицу Ленина. Это справедливо. Ленин это начал, теперь базар это заканчивает.
С другой стороны к базару можно спуститься от старинной крепости. Эту крепость реставрируют уже 25 лет. В следующие 25 лет ее будут ремонтировать.
В Бердичеве есть магазины. Там тоже все есть. Но туда ходят те, у кого есть деньги. Таких в Бердичеве мало. Многие живут на 20-30 долларов в месяц. Те, у кого 100 долларов, это богатые люди.
В Бердичеве даже хлеб стараются покупать не в магазине, а на базаре. Там это на пару копеек дешевле.
Раньше, в эпоху империи, базар был - так себе. С понедельника по среду, а также в пятницу, тут почти никого не было. Стояли отдельно взятые селянки, продавали яблоки, сметану, семечки.
По четвергам и выходным дням, на рассвете, к базару съежались лошади с подводами. Вываливали товар.
В магазинах тогда ничего не было. Все покупали на базаре. Стоило недешево, зато можно было что-то скушать.
Теперь все иначе.
Хочешь кушать дешево - иди на базар.
Есть много стран, где это не так. Там цены на базаре выше, чем в магазине. Потому что продукты - свежее.
А здесь - наоборот.
Вот вам пример.
В каком, извините, магазине вы купите свежего карпа за 2 гривны или за 35 центов? Скажите мне, где этот магазин! Я туда первый побегу!
А на базаре в Бердичеве, под конец дня, можно купить карпа даже не за две, а за одну гривну. Особенно если жарко и у торговца нет большого холодильника.
При этом - все довольны. Торговец - потому что сбыл товар. А покупатель - потому что будет кушать карпа.
Базар кипит и бурлит. С утра и до вечера. Понедельник считается выходным. Но и в понедельник тут можно отовариться. Было бы на что.
Тут занят каждый квадратный сантиметр торговой площади. Публика идет по узким проходам между киосками и торговыми рядами.
Киоски стоят вплотную один к другому. Бананы. Апельсины. Сигареты. Конфеты. Кофточки. Семейные трусы.
Все тут.
Здесь продают и варшавский сервелат и домашние пирожки. Здесь много польских, российских и турецких товаров. Их привозят коробейники. чжные фрукты и арбузы везут из Одессы, Херсона и Молдовы.
В молочных рядах - чего только нет! Молоко, сметана, творог, сыр, брынза. Любых сортов, на любой вкус.
- Мадамочка, купите в мене сметаночку!
- А дайте-ко, попробую!
Селянка капнет с ложки сметану на верх ладони, на место между большим и указательным пальцами. Мадамочка слизывает сметану.
- То-то она у вас не жирненькая, - говорит мадамочка.
- Так тэпэр цэ нэ в моди - жирнэнько, - показывает свою грамотность торговка. - Тэпэр вид жира - цэй, як його, халеростэрын!
- А чихать я хотела на халеростерин! Мне надо, шоб жирно было и вкусно - с черным хлебом, солью и цыбулей!
- Тоди купите цю сметану! Вона жирна, як свыня!
Опять кап-кап на ладонь. Опять мадамочка слизывает.
- О, это вже хорошо. За сколько поллитровая баночка?
- За гривну двадцать.
- А шоб вы скисли с такими ценами! В людей продают за гривну - и то дорого. Давайте за гривну!
- Ни, за гривну нэ будэ.
- Та и не надо, - говорит мадамочка, но не спешит уходить.
- За гривну десять, - говорит селянка.
- Нет, за гривну пять.
- Ну, добрэ. Берите. То-то вы у городи такие безгрошовые!
- А вы езжайте продавать в Нью-Йорк, - советует мадамочка. - Там грошей много.
- А-а! Дэ цэй Нью-Йорк, а дэ я! Краще у Бардычеви торгуваты!
Обе довольны. И поговорили, и толк есть.


3.
Толпы публики ходят по базару. Сюда приходит полгорода. Тысячи людей.
Не протиснуться.
В мясном павильоне - что душе угодно. Цены хотя и кусачие, но, опять же, дешевле магазинных. А главное, мясо - свежайшее.
Мадамочка заходит в мясной павильон и заводит разговор с торговцем.
- Вот я слышала, - говорит она, - шо на Западе свинина дешевле, чем говядина. А у вас - наоборот.
- Так то на Запади, - ласково отвечает селянин. - А мы - туточки. Народ любит мясо з жирочком.
- А халеростерин? - вспоминает мадамочка.
- Не хотите - не купляйте. А народ любит цэй халеро... як там дальше?
- Стерин.
- Правильно. Стэрин. В них, на Запади, ничого в свыныни нэ розумиють.
- Это правильно. Все помрем, когда Бог скажет. И на Западе, и тут. Дайте-ко мне полкило свининочки на биточки. Нет, не это. Вот тот кусочек.
Мадамочка уже облизывается от предвкушения полного счастья.
Вся жизнь в Бердичеве построена на еде. Так повелось от империи до наших дней. Бердичев любит кушать много и смачно. Большая часть денег уходит на питание.
Одежда - это вторая статья расходов. Одежду, как правило, покупают на базаре. С рук. Это дешевле.
А на что живут магазины в городе?
А черт их знает, на что они живут. В Бердичеве есть и богатая прослойка. Может, она и подкармливает магазины.


4.
Евреи в Бердичеве шли раньше по второму сорту.
Теперь - по сорту люкс.
Два раза в месяц евреи получают в синагоге продуктовые посылки. Каждая тянет на шесть кило. По праздникам дают индюшатину. Можно жить.
Синагога приучает евреев к кошерной пище. Завели такой порядок. Купи на базаре живую курицу, принеси в синагогу, там тебе ее бесплатно зарежут. А за то, что принес, тебе уплатят один доллар.
Курицы теперь достаются евреям - за бесценок.
Есть анекдот.
Еврей приносит в бердичевскую синагогу кусок свинины.
- Разрежьте мне этот кусок на биточки и дайте мне за это два доллара, - говорит он резнику.
- Но это же - свинина!
- Да, но после того, как вы ее разрежете, она станет кошерной.
- А за что два доллара?
- За то, что я первым в мире это придумал, - отвечает еврей.
В Бердичеве каждый еврей - на вес золота. На евреев смотрят прощальными взглядами. За евреев хотят замуж - как никогда.
На базаре евреи - свои люди. Они там продают старые вещи. Перед отъездом.
Синагога и базар - это два места в городе, где еще можно встретить евреев.


5.
Базар - это место, где публика обменивается всемирными новостями.
Это не проблема.
Бердичевские евреи приезжают сюда из Израиля, Германии, Америки. Кто-то приезжает из Австралии, Новой Зеландии. Приезжают - на месяц, на два.
Погостить.
Мадамочка идет по базару. Она не спешит домой. Она хочет узнать всемирные новости и поделиться своим горем.
Она встречает Сему. Раньше он работал слесарем на заводе "Прогресс".
- Сема! - говорит мадамочка. - С прошлого лета тебя не видела. Где ты теперь?
- В Германии, Стася Казимировна.
- Ну, шо там нового?
- Все как раньше. Капитализм загнивает, но кушать - хоть завались.
- А как немцы?
- Как немцы. Жалко, что говорят на немецком. Пора бы уже и русский выучить.
- А как там с одеждой?
- На блошиный рынок как пойдешь - за 20 марок с ног до головы оденешься.
- А что ты на руки получаешь?
- Пятьсот марок пособия. Каждый месяц покупаю себе на блошином рынке новую одежду.
- От счастье! От счастье-то! - говорит мадамочка. - Сема, а в меня - горе. Не могу в суде доказать, что я - еврейка!
- Стася Казимировна, да что это с вами! Вы же всегда были антисемиткой!
- Так это раньше, а это - теперь. Теперь хочу стать семиткой. Я вспомнила, шо у моего папы бабушка была еврейкой. Уже два раза писала в суд. Но не найти никаких документов. Судья мне говорит: "Вы полячка!" А я ему говорю: "Нет, я чистокровная жидовка!" Так он мне не верит. Тоб он скис на этой должности!
- Свидетелей надо найти, Стася Казимировна. Вот я был недавно в Израиле, в гостях. Встретил там Васю Тевчука. Он, как и вы, с детства был антисемитом. А как пришло время - переродился. Нашел свидетелей, которые подтвердили, что его отец был в гетто.
- Так его отец полицаем был! Гетто охранял!
- Не в этом дело. Важно, что имел отношение к гетто. И Вася Тевчук стал правоверным евреем. Живет в Израиле, со всей семьей. В синагогу ходит, кипу носит.
- что? Кипу?
- Это шапочка такая у религиозных евреев. Вам, как будущей еврейке, стыдно это не знать!
- Дай Бог запомнить, если спросят. Кипа. Кипа! Ну да! Мой отец носил кипу!
- Он, Стася Казимировна, кепку носил, а не кипу.
- Нет, кипу.
- Тогда, пока не поздно, бегите в суд и скажите, как вы мне сказали. А заодно и свидетелей найдите, чтоб они подтвердили.
- Бегу, Семочка, бегу! А по дороге еще за гвоздями забегу. Муж просил купить.


6.
Гвозди, как и все в мире, нет смысла покупать в магазине. Там - дорого.
В Бердичеве на это дело есть базар.
На площади за мясным павильоном - море народу.
На клеенках, на старых одеялах разложены товары. Книги. Почтовые марки. Одежда. Плоскогубцы. Турупы. Ну и конечно, гвозди.
Все - почти за бесценок.
Хотя поторговаться - тоже удовольствие.
- Почем у вас гвозди? - спрашивает Стася Казимировна.
- Двадцать копеек за баночку.
- А за десять копеек?
- За десять - купите себе один большой гвоздь и поцелуйте его в шляпку.
- А за пятнадцать?
- Совести у вас нет. Я вам лучше за бесплатно эти гвозди отдам.
- Так отдайте!
- Не отдам. Из принципа. Не хочу, чтоб вы потом рассказывали, будто бы я - миллионер.
- А я не буду рассказывать.
- Нет, я вас знаю, вы за левадой живете. Там все меня знают. Потом слухи пойдут по городу.
- Ну, давайте за двадцать. Вы меня убили своими рапсодиями!
Стася Казимировна, нагруженная товарами и нагруженная разговорами, идет домой.
Муж лежит на тахте и смотрит в телевизор.
- Ой, какую я новость узнала! - говорит Стася Казимировна. - Мой отец, оказывается, носил не кепку, а кипу.
- что-о?!
- Кипу, я говорю, кипу. Тебе, как мужу будущей еврейки, надо это знать.
- А что такое кипа?
- Тоже на голове носят. Сама не знаю, как это выглядит. Надо бы теперь свидетелей найти, шоб это подтвердили. Мне это Сема сказал. Он теперь в Германии.
- Нам бы туда! - говорит муж.
- Будем там. Дай только свидетелей найти.
Она рассказывает мужу, что видела и слышала на базаре.
Она готовит биточки. Делает блинчики со сметаной.
Каждый в Бердичеве говорит, что нечего кушать. Но пока никто с голоду не умер. Кушают и кушают. Назло всем капитализмам.
Пока в Бердичеве будет базар, будет и что покушать!..

Lubov Krepis пишет:Спасибо за ссылку. Прочитала в интернете. Класс ! Не плохо-бы сюда поставить. Особенно интересно про Бердичевский базар. :icon_thanx:

Мне тоже очень нравится этот рассказ.А еще я также как Борис Ройтблат очень люблю Сергея Довлатова(хотя он и не бердичевлянин) ...

ВОДЕВИЛЬ
рассказ
1.
Нэп и любовь - это одно целое.
Конечно, в те 20-е годы любовь имела право быть без нэпа. Но что это была за любовь? В коммунальной квартире, с треском, шумом и гвалтом. В поцарапанном пальто, в миллион раз перестиранном платье, в туфельках с десятью визитами у сапожника, чтобы хоть подошва не отвалилась.
Это любовь?
Кто первым сказал: "С милым и в шалаше рай"? Кто это придумал - был глупый человек. Разумеется, это придумал мужчина. Мужчина, который не был знаком с женщинами. А женщина такую глупость - никогда бы не сказала.
Однажды, сто лет назад в Москве спорили две маленькие девочки: Марина и Анастасия Цветаевы. Спорили: как правильно замуж надо выходить? И пришли к такому знаменателю: "Лучше за нелюбимого царя, чем за любимого пономаря". Правда, потом у них в жизни чуть-чуть иначе получилось, но это - совсем другая тема.
Женщине что надо? Женщине надо курорт - хотя бы в мечтах. Уютная квартира, обеспеченная жизнь, сытые дети - и муж, который не действует на нервы.
Когда этого нет - начинается протест.
Женщины с панели - это единственные женщины, которые вслух называют свою твердую таксу. Остальные дамы предпочитают молчать. Ни да, ни нет. На эту тему. Потому что на эту тему некрасиво говорить вслух. Но купить на предмет шикарной любви можно всех: и женщин и мужчин. Были бы деньги. Все хотят красиво жить.
Странно, что в середине 20-х годов этого не знал молодой нэпман Абраша Самуйлович из Бердичева.

2.
Нет, половину правды он знал: про мужчин. Мужчин из горфинотдела, госскладов и т.д. он покупал регулярно. Но это называлось - взятка.
Кроме того, Абраша много раз видел, как на его глазах покупали честных женщин. Но он понимал: нет, это не любовь!
Он хотел чистой любви. Чистой - как новенькая копейка. Чтобы эта любовь блестела даже в три часа ночи.
Его посудный магазин удачно стоял рядом с кинотеатром. Ну, чуть-чуть напротив, чуть-чуть наискосок. Но удачно. От маленькой тарелки до большой кастрюли - все у Абраши.
У него была молодая жена Ева, 23 года, все при ней, а также двое маленьких детей. Плюс приличная квартира, и даже собственный грузовик. Что еще надо, чтобы радостно умереть в Бердичеве от счастья?!
Но в разгар весны Абраша горько влюбился. В барышню Зосю Шиманьску из кондитерского магазина. Этот магазин принадлежал человеку из Житомира. А в Бердичеве магазином управлял приказчик Зильберман - кругленький, маленький мужчина 48 лет.
Зося в свои 18 лет была так блондиниста и так неимоверно грациозна, что Абраша встал на уши!
Конечно, Зося видела, что Абраша уже стоит на ушах. Он заходил в кондитерскую по два раза в день. Застенчиво улыбался. Покупал - только у Зоси. И - страдал, страдал, страдал! И очень краснел.
Зося тоже краснела и застенчиво говорила:
- Как идет посуда, товарищ Самуйлович?
- Спасибо, и вам также, - не совсем впопад отвечал Абраша.
Так могло продолжаться долго. С продолжением даже на том свете. Но был разгар весны, и это храбро подействовало на Абрашу. И однажды он тихо шепнул Зосе:
- Товарищ Шиманьска, теперь цветет сирень. А в Скарглёвском лесу, говорят, большая зелень. Что если я буду ждать вас на опушке, рядом с дорогой? В субботу?
- Ждите, - дружелюбно прошептала Зося.
И встреча - состоялась!
Абраша подъехал туда на извозчике. Велел извозчику вернуться к лесу через три часа. И стал ожидать Зосю за кустами.
А Зося была - бережливый человек. На извозчика так просто не тратилась. Поймите правильно: у нее своего магазина не было, чтоб так тратиться! Поэтому она пришла пешком. По проселочной дороге. Это 3-4 версты от города.
- А, товарищ Самуйлович! - сказала Зося. - А я боялась, вы даже не придете!
- Нет, как же! - воскликнул Абраша. - Я тут!
- А я боялась, вы даже пошутили, - сказала Зося. - Ведь я простая девушка из магазина, а вы - такой коммерсант! У меня даже 4 платья только, и даже ни одного колечка с брильянтиком!
Абраша был не дурак. Он понял намек. Это смутило Абрашу. Зося сразу взяла быка за рога, и этим быком почему-то оказался он сам!
Они пошли по тропинке в лес.
Ах, Зося! - сказал Абраша. - Я дрожу от восторга, что вы рядом. Вы родились на небесах. Мне так хочется чистой любви!
- Мне тоже! - радостно сказала Зося. - Но зачем это делать прямо в лесу? Это лучше делать в Житомире.
- Что - это? - не понял Абраша.
- Нет, я понимаю, что вы женатый человек. Но зачем скрываться в лесу? Мы же не партизаны! В Житомире много хороших гостиниц, ресторанов и... ювелиров.
- Ювелиров?
Абраша задумался. Нет, поверьте еще раз: он был категорически не дурак! Ему было 29 лет, и он имел опыт покупать женщин, когда бывал в Житомире или в Киеве. Но теперь ему стало нестерпимо обидно. Разве можно сравнить тех публичных женщин с этой грациозной, воздушной Зосей?! У него к ней - чистая любовь! А она ему открыто делает заказ на рестораны и ювелиров!
- Ах, Зося! - сказал Абраша. - Как жаль, что вы не поняли меня! Своим заказом на роскошь вы плюнули в мою душу. Я весь в ранах!
- Жлоб, - вздохнула Зося. - пешком приперлась в этот лес, а теперь надо переться обратно, и вот уже суббота кончилась. Потеряла день. Я думала, что вы серьезный коммерсант, а вы просто мелкий жлоб с пивзавода.
- Я? С пивзавода?!
- Да, да! Я думала, вы даже влюбитесь в меня по-красивому, и сойдете с ума, и мы поженимся, и поедем в Крым кататься на пароходе. А вы - приняли меня за комсомолку! Это комсомолки спят с кем попало, а не я. У них там все общее: что идейность, что постель!
- Неправда! - сказал Абраша. Моя двоюродная сестра - да, комсомолка, ей 21 год, и она ведет себя как честная девушка!
- Ой, честный! - засмеялась Зося. - А твоя жена знает, где ты сейчас и с кем ты сейчас?
Они стояли на тропинке. Пахло земляникой. Абраша посмотрел на часы.
- Еще почти три часа ждать извозчика, - со вздохом произнес он. - Я не знал, что вы такая решительная. Зося, можете идти назад, а я подожду извозчика. Хотя... нет, извините, я вам дам денег на что-то попутное. Так вы быстрее доедете до города и не потеряете субботу.
Он сунул руку в карман - за деньгами, но Зося остановила его.
- Я хочу поговорить, - сказала она.

3.
Они присели на ствол поваленного недавним ураганом дерева. - Хочу понять, - сказала Зося. - Да, понять. Как можно быть женатым, но изменять?
- Можно, - опять вздохнул Абраша. - Например, когда человека женят на выгодной жене.
- Это я знаю. Иначе у тебя сейчас магазина не было бы. Это весь город знает. Ну, а наш приказчик Зильберман?
- А что Зильберман? - спросил Абраша.
- Ничего Зильберман. Был бедным, женился на бедной, еще в Махновке выбился в приказчики. У него-то какая причина изменять супруге?
- Разонравилась наверное. А разве Зильберман изменщик?
- А как же! - сказала Зося. - Я с ним каждый вечер, после закрытия магазина. У нас там комнатка есть сзади, с диваном.
- М-да, - сказал Абраша. - Ты его... любишь?
- Ха! Не смеши теленка, а то коровой стану! Я с ним уже и в Житомире была, и в Киеве, и в Одессе мы купались. Он мне платья дарит и колечки с брильянтиками.
- Ты сказала, что у тебя только 4 платья!
- Пошутила! У меня их - полный шкаф. Теперь я беру только ювелирными товарами. А потом едет мама в Житомир и сдает в ломбард. Но в последние пару месяцев беру с него и деньгами. Что ты на меня так смотришь?
- Не боишься мне это рассказывать? - спросил Абраша.
- А чего мне тебя бояться? Ты сам заляпанный весь, перед женой. Потому и будешь помалкивать.
Они помолчали.
- Как плохо все, - пробормотал Абраша. - Нэп гуляет, и все покупает. И при царе так было: у кого деньги, тот и покупает. Я когда-то в гимназию чудом попал. Потом учился в Минске, а потом... ну, ладно. Как плохо все. У меня родители бедными были. Как плохо все. Как противно все.
- А мне что, не противно с этим лысым евреем роль на диване исполнять?! Он моется раз в неделю, этот придурок из Махновки. От него потом воняет - как из уборной. Но как мне иначе себя и маму прокормить? Как?!
Было тихо. За кустами шиповника пел соловей.
- Так было - и так будет всегда, - рассудительно сказала Зося. - Хоть нэп, хоть коммунизм, все без разницы. Партийные шишки тоже баб себе покупают. Уже всех своих секретарш и комсомолок перепробовали. Если подумать серьезно, то они тоже нэпманы, хотя нэпманов как бы проклинают.
- Весь мир - нэпманский, - согласился Абраша. - Если б моя покойная мама видела, как я исполняю роль счастливого мужа богатой жены, она опять померла бы.
- Не плачься, Самуйлович, - Зося погладила его по голове. - Тебе еще повезло, у тебя хоть жена не уродина, сама в тебя влюбилась - потому и женился.
- Никогда не любил ее, - глухо сказал Абраша. - Она... чужая мне.
- Тебя купили?
- Купили... я сам купился. Хотел богато жить. Раньше хотел в Минске стать хирургом, но не доучился. Война была, трудно было. То белые, то красные, то зеленые.
- Удрать бы нам куда-нибудь, - сказала Зося.
- А куда? - Абраша пожал плечами. - Стать совслужащими, жить на гроши? Ты красивая, тебя быстро начнут перекупать. Будешь каждый день меня обманывать.
- Буду, - сказала Зося. - Куплюсь, куда денешься от бедности!
И заплакала.
Так они сидели - на стволе поваленого дерева. То молчали, то разговаривали. Потом они вернулись на опушку. Стояли за кустами. Увидели, как по дороге катит извозчик.
- Иди, садись к нему, - сказал Абраша. - Я уже уплатил за обратную дорогу.
- Нет, езжай ты, - возразила Зося. - А то разговоры пойдут по всему Бердичеву. Извозчики... такие болтуны. Иди. А ты мне давно понравился. Хотя и еврей.
- И ты мне давно понравилась, хотя и полячка.
Потом Абраша вышел на дорогу, к извозчику и уехал в город. А Зося пошла пешком.
Вот и все.

4.
Все?
Нет, не все.
Потому что через несколько дней Ева, жена Абраши, узнала про тайную встречу в лесу.
- Говнюк! - сказала она Абраше. - Я что, старуха? Мне 23 года, и я красивая. Но ты меня за человека не считаешь. Мой папа для тебя все сделал - но ты плюнул мне в душу. Ты с этой полячкой был прямо на траве? Да? Она уже и милиционерам давала, и кавалеристам, и всем подряд! Абрам, ты меня опозорил на все государство!
Был страшнейший скандал.
С громким битьем посуды.
- Из грязи в князи! - кричала жена. - Ты, недоучка! Хирург недоделанный! Я за тебя девочкой вышла замуж. Я тебе верила, но всегда видела, что ты - не любишь, не любишь, не любишь! А кого ты любишь? Только себя!
Ох, какой был скандал!
И окна были распахнуты, и все соседи радостно слушали изорванный от крика голос Евы. Нэпманки Евы.
Абраша подошел к окну. Внизу стояли какие-то женщины, и с любопытством, с жадным любопытством смотрели на него.
- Ну что рты раздвинули?! - вдруг закричал на них Абраша. - Любите слушать, как нэпман с нэпманшей ругаются? Ничего, у нас дети, и мы помиримся! Но я мог бы вас любую купить! Хоть за поездку в житомирский ресторан! И тогда вы не только рты раздвинете, но и ноги!
Женщины внизу закричали от оскорбительности момента. Вдруг прибежали их мужья, стали ломиться в дверь богатой нэпманской квартиры. Орали, что убьют Абрашу.
Но дверь была толстой, дубовой. Выдержала. Прибежали милиционеры, начали разбираться. Но Абраша сунул старшему из них пару купюр и шепнул:
- Товарищ, я вас умоляю, пусть нам всем будет приятно!
И разбирательство неожиданно кончилось. И стало тихо.
Этот весь театр хорошо подействовал на Еву. Она вдруг успокоилась, положила руку на плечо Абраши, и сказала:
- Ты прав. У нас дети и мы помирились. Тебя никто не покупал. Тебя никто не продавал. Но я хочу, чтобы ты начал понимать: я тоже человек. Абрам, начни это понимать!
- Начинаю, - кивнул Абраша.
Месяца через два, летом, он увидел в переулке Зосю. В переулке было - ни души.
- Зачем ты рассказала моей жене? - спросил Абраша. - Это не извозчик сделал. Это ты сделала. Я сразу понял: ты.
- А я не отказываюсь, - ответила Зося. - Дурачок, я хотела тебе помочь.
- Помочь?
- Да! Ты пришел бы ко мне, и мы удрали бы куда-нибудь. То ли в Москву, то ли в Турцию. И я не изменяла бы тебе. И меня уже никто не купил бы: мне так надоела нэпманская любовь! Ты единственный, кроме мамы, с кем я поговорила тогда от чистого сердца.
- Нам некуда удирать - и незачем, - сказал Абраша. - Моя жена - тоже человек.
- Живи, как знаешь, - ответила Зося.
И ушла.
Вскоре она уехала в Москву и поступила учиться на артистку. Знаменитой не стала, но часто снималась в кино, в небольших ролях. Потом неожиданно вышла замуж за коммуниста из Норвегии, туда с ним и уехала. Вместе с мужем во время войны была участницей норвежского Сопротивления. Там оба и погибли. Ее матери сообщили об этом в конце 50-х годов.
Абраша, когда нэп кончился, переехал со своей семьей в Киев. Работал в торговле. В годы войны был в эвакуации. Его старший сын погиб на фронте. Дочь вышла замуж. В 60-е годы Абраша с внуком приезжал в Бердичев, я видел его, ему было тогда под семьдесят. Красивый был старик. Интеллигентный.
Такой у меня получился водевиль.
Маленький водевиль жизни...
Штутгарт, Германия

Борис Ройтблат




1.

Бывают странные антисемиты.

Я видел разных людей. Антисемитизм... ну, это занятие для убогих. Это понятно.

Но есть категория странных антисемитов. Они такими - родились. Это им вдолбили с детства - убогие родители, убогие приятели во дворе. Эта закваска остается на всю жизнь. Как фундамент. Хочешь уйти от фундамента, но невозможно.

Это сидит в мозгу.

Наглухо.

Но странные антисемиты тем и странны, что с одинаковой честностью работают на обе стороны.

Был в Бердичеве сапожник по кличке Карусель. Антисемит с рождения. Но - странный.

Рассказывали такую хохму. Роды у его мамы принимала акушерка Шлафштейн. Крупная женщина с волосатой бородавкой на белом лице.

Младенец вышел на свет Божий. Акушерка Шлафштейн взяла его на руки - и он проорал свое первое в жизни слово:

- Ж-жиды!

- Нивроко! - сказала Шлафтейн и шлепнула его по голой попе. - Маленький засранец! Ты еще вспомнишь, кто тебя вытащил на свет Божий. Ты всегда будешь это помнить! Без евреев - ты шагу не ступишь. Это мой тебе приговор.

Ну, и что вы думаете?

В 30-е годы он стал юным сапожником в артели, где еврей сидел на еврее. Его учителем был сапожник Пинкасер. Лучший мастер всего Бердичева.

Когда юный Карусель халтурил, Пинкасер хватал деревянный молоток и бил его по голове. И кричал:

- Будет это нох эйн маль - и я буду тебе бить железной лапой! Фраер с Песков! Иди-но вынеси дрэк на улицу. И три раза подмети дверь!

Подмети дверь - это значило подметать улицу метлой, напротив парадной двери артели.

- А почему три раза?! - кричал в ответ оскорбленный Карусель.

- Первый раз - ты схалтуришь, - объяснял Пинкасер. - Второй раз и третий раз - опять схалтуришь. Но третий раз это будет уже более-не-менее чисто.

- Я пойду в комсомол! - угрожал Карусель. - Я выведу это зверство на чистую воду! Бить молотком ученика! Пинкасер, вас посадят в тюрьму на сто лет. Контрреволюция!

- Нивроко! - отвечал на это Пинкасер голосом акушерки Шлафштейн. - На что тебе кимсимол? Иди сразу в партию. Тогда меня совсем расстреляют. Но кто тебя научит забивать гвоздь в каблук?

- Сам научусь!

- Иди, иди, иди! - кричал Пинкасер. - Отсюда! Иди совсем, чтоб я тебя не видел. На что ты мне сдался? Пискивотэ! В мои годы мастер бил меня палкой по заднице. Каждый раз - по девять раз. Три раза - в пользу Бога. Три раза - в пользу царя Давида. И три раза - в пользу меня. Моя тухэс каждый день была красная - как большевик. Но я-таки стал Пинкасером! Моя тухэс была первым большевиком Бердичева!

- Зве-е-рь! - говорил Карусель.

Но из артели - не уходил. Он брал метлу и начинал подметать у парадной двери. Он тихо говорил себе сквозь зубы:

- Жидов надо убивать, убивать и убивать, как учил великий Ленин.

Потом он открывал парадную дверь и кричал:

- Пинкасер! Я не называю вас товарищем. Но первый раз я уже подмел.

- Халтура, - отвечал Пинкасер. - Повторить!

После третьего подметания дверей грузный Пинкасер выходил на улицу и смотрел.

- Ну, более-не менее, - говорил он. - На тебе пару денег. Иди, купи арбуз на базаре и отнеси в руки моей жене. Но чтоб арбуз был на полпуда!

- А если денег не хватит?

- Тогда скушай этот арбуз, но больше сюда не приходи. Когда я тебя вижу, на мои глаза приходят большие слезы!

Но Карусель покупал арбуз, относил куда велел Пинкасер, и упрямо приходил назад.

- Кто тебя звал? - спрашивал Пинкасер. - Почему ты не ушел в кимсимол на партийный завод "Прогресс"?

- Пинкасер, - отвечал Карусель, - я хочу сначала вас на чистую воду вывести. За все ваши преступления и троцкизм. За ваши левые подработки и вашу линию против горфинотдела. Я знаю, как вы это делаете. Ваши гешефты!

- Так иди и скажи!

- Нет, сначала научите меня быть сапожником. Тут хорошие заработки. А уже потом я посажу вас в тюрьму.

- Босяк! - багровел Пинкасер. - Марш красить двери со двора! Три раза!

Карусель плевался. Но красил двери. Пинкасер смотрел на готовую работу и говорил:

- Ну, более-не-менее. Хорошо, так и быть. Садись, учись гвозди забивать. Но так, чтоб гвоздя никогда не было! Понял?

Ну, что вам сказать?

Это была смачная пара. Пинкасер и Карусель.


2.

К лету 41-го года Карусель уже был сапожник - что надо!

Он зарабатывал по-королевски. Вместе с Пинкасером он хорошо работал налево.

Двумя годами раньше, в 39-м, его хотели забрать в армию. Но он и тут скосил налево. Купил себе справку на четыре болезни сразу. Эти болезни были такие страшные, что сам автор справки доктор Шлафштейн, сын акушерки, приятно удивился.

- Молодой человек, - сказал он Каруселю. - С такими болезнями вы должны были умереть раньше, чем родились. Но вы пока - живы. А я пока - председатель медкомиссии. Поэтому фокус пройдет. Но моя фантазия меня самого хорошо удивляет!

Карусель получил белый билет.

Навсегда.

Как смертельно больной человек, он был вычеркнут из реестра военкомата.

По вечерам он выпивал дома с отцом и говорил:

- Ну! Где правда?! Кругом одни жиды! Кто меня принимал на свет Божий? Жидовка Шлафштейн. Батя, сколько она получила за это барыша?

- Три пуда картошки. То было время между белыми, поляками и будёновцами. Это было, как сейчас пол-кило золота. Жиды умеют жить!

- Умеют, - соглашался Карусель. - А ее сынок, доктор Шлафтейн, почистил меня хорошо-о! Неделю держал меня в черном теле, пока торговались. А Пинкасер, сволочь, берет на себя самые левые заказы. Мне оставляет - на понюхать! Но я русский человек. Я это через комсомол проверну.

- Ты уже пять лет это проворачиваешь, - ответил отец и закусил огурцом.

- А куда деться, батя? Есть Пинкасер - есть и налево. А без Пинкасера я буду ходить голым. Что ты имеешь на заводе? Хрен с капустой. А кто тебя и маму кормит? Я! Не будет Пинкасера - не будет и краковской колбасы. Батя, ты любитель советской власти?

- Любитель. Чтоб она сдохла.

- А я - люблю советскую власть. Но моя советская власть - это сволочь Пинкасер. Это мой товарищ Сталин и весь ВКП(б). Мы с ним переходящее Красное знамя получили. Может, в Киев поедем, на съезд стахановцев.

- Ты, дуралей, хоть в тюрьму не сядь. А то тебя - за решетку, а Пинкасера - на съезд стахановцев! Ну, выпьем за процветание державы! За царя и товарища Сталина!

А Пинкасер в это время сидел дома. Задумчиво пил вишневую наливку и говорил жене:

- За что мне такое страдание? За что Бог подарил мне этого паршивого кацапа? Этого антисемита! Я научил его, и он уже умеет. Он уже второй после меня, но завтра я буду вторым после него. Он так схватывает работу - как самошечий! Умеет! Есть голова на плечах!

- Он смотрит на Цилю, - нервно сказала жена. - Я тебе не хотела говорить. Девочке 17 лет. Но он так смотрит на нее - как товарищ Берия на товарища Сталина! Я видела. И Циля мне говорила.

- Я убью его! - побагровел Пинкасер. - Чтоб моя дочь имела этого кацапа?! А что Цилечка?

- Не хочет на него смотреть. Она их всех терпеть не может. Нате вам - кацап!

- Убью бандита! - сказал Пинкасер. - На всякий случай.

Утром, на работе, он сказал Каруселю:

- Кимсимол! Тебе наравится моя дочка?

- Ну... так, - растерялся Карусель. - А откуда вы знаете, Пинкасер? Я про это никому не говорил!

- Забудь! - сказал Пинкасер. - Умри и не вставай, белый билет! Через мой труп! У нас чистая семья, нам кацапы не нужны.

- Не по-советски это, - печально ответил Карусель. - Интернационал - это знамя человечества. А чистая любовь - не имеет границ. Пинкасер, вы хуже старорежимного равина. Но... я сам боюсь, вдруг про это кто-то узнает. Хорошо, я молчу. Это была моя ошибка. Но когда-нибудь я повешу вас на этой парадной двери! За ваш национализм! Троцкист!

- Антисемитская морда!!!

- А вы, Пинкасер, жидовский бандит! Плевать я хотел на вашу Цилю! Жидовка вонючая!

Пинкасер разъярился - и ударил Каруселя молотком по голове. Железным.

Карусель упал. Его отвезли в больницу. Там он сказал, что ударился в темной кладовке о железную перекладину. Случайно.

С его головы текла кровь. Его забинтовали и положили в палату.

Через два дня началась война.


3.

В 10 утра 22 июня немцы бомбили центр Бердичева. Для паники.

Отца Каруселя как рабочего "Прогресса" срочно эвакуировали на Урал. Первым эшелоном, вместе с женой, она работала в заводской охране вахтером. Оба умоляли оставить их: сын в больнице, с дыркой в голове, как можно его бросить?! Но им обещали, что сына отправят следующим эшелоном.

Они уехали - в слезах.

Сапожную артель никто не собирался эвакуировать. Одни уехали, другие остались. Пинкасер - тоже остался. Немцев он видел в первую мировую войну. Культурные люди, говорил он. Зачем их бояться? Сапожники нужны при любой власти.

Шлафштейны тоже остались. Старая мать - акушерка, сын - доктор, его жена и ребенок. Они бы уехали. Но в последний день ребенок тяжело простудился.

В середине июля они все попали в гетто за базаром.

В конце августа туда пришел молодой полицай Карусель. Он сам попросился на службу в гетто. Объяснил это так:

- Хочу сделать жидам Валфоломеевскую ночь! Это мечта моей жизни.

При нем была винтовка.

На Пинкасера Карусель не смотрел. Как будто никогда не видел.

Через пару дней Пинкасера, жену и Цилю отправили работать за город. Они сели в телегу. Лошадьми правил полицай Карусель. Он был и охранником.

- Вьё-о! - сказал Карусель. - Поехали!

- Нивроко! - сказал Пинкасер. - Ты-таки неплохо устроился.

- Молчать! - закричал Карусель.

Они молча заехали далеко в Скраглёвский лес. Карусель остановил у кустов телегу. Взял мешок, стоявший за козлами, и протянул Пинкасеру.

- Тут внизу картошка, сверху пару кило сала, немного муки, две буханки хлеба и банка творога. А на самом верху - бутыль самогона. Может, обменяете на что-то.

Пинкасер сначала не понял. Потом понял.

- А ты как? - спросил он. - Как будешь объяснять, куда мы делись?

- Найду, что сказать, - ответил Карусель. - Расстрелы уже идут, но это в секрете. Завтра вас хотели забрать, и еще человек пятьдесят. Вы уже в списке.

- Карусель, это не тот гешефт, - сказал Пинкасер. Они поймут, что ты нас отпустил.

- А, где наша не пропадала, - ответил Карусель, - Я вчера... сам стрелял. Это... по дороге на Пятигорку. В той партии были Вайншток и Гербер из нашей артели. Я... не мог отказаться. Иначе меня убили бы. А их все равно убили бы. Но... извините, Пинкасер. Моя вина. Я не хотел убивать, честное слово! Клянусь вам! Я сегодня всю ночь не спал. Я в полицию и в гетто... ну, чтобы вам... Поверьте мне, Пинкасер. Я... не хотел убивать.

- Тебе нельзя назад, - сказал Пинкасер.

Помолчали.

- Черт знает, - сказал Карусель. - Я ночью думал, как это сделать и как потом ответить. Вроде бы сойдет.

- Не сойдет, - покачал головой Пинкасер.

Опять помолчали. Обе женщины с ужасом смотрели то на отца, то на Каруселя.

- Пинкасер, ну, я не знаю, - сказал Карусель. - У меня тоже плохое чувство. А может... сегодня еще кого-то вывезти оттуда? Проверка-то будет вечером, а сейчас утро. До обеда успею.

- Самошечий! - сказал Пинкасер.

- Вы не убивали, Пинкасер! - огрызнулся Карусель. Вы не знаете... что это. Ладно, рискну. Ну, говорите, кого еще вывезти? За меня не бойтесь. Я уже и так жить не хочу. Ну, кого?

- Бродских бы, - неуверенно сказала жена Пинкасера.

- Это которых?

- Аптекаря. Его жена - моя сестра.

- А, знаю, - сказал Карусель. - Может, и Шлафштейнов прихватить? Сам доктор-то большой махинатор, он меня в 39-м хорошо почистил. Но старуха, мать его... ну, ладно. Попробую. Сидите в кустах и ждите. Если до темна не вернусь - значит, я уже на том свете. Тогда уже без меня крутитесь. Может, где-то партизанов найдете. А может, в деревне кто-то спрячет вас. Ну, я поехал. Вьё-о! - закричал он лошадям. - Что нам, русским, девять грамм свинца!

Он странно захохотал.

И уехал.


4.

Но все получилось.

Часам к четырем дня он привез пятерых Бродских и четверых Шлафтейнов. Старики и один ребенок сидели на телеге, остальные шли рядом.

- Сумел, - сказал Карусель. - Итого имеем 12 душ. И я - ваш Иисус Христос. Тринадцатый.

Он засмеялся.

- Ну, поймают нас - всех укокошат... особенно меня. Так что терять нам нечего. Лошади устали. Отдохнем тут, а ночью тронемся дальше в лес.

Во жизнь, Пинкасер, да? Кто мог знать, что так повернется! Такой гешефт! Мой батя в это ни за что не поверил бы!

Ночью они тронулись в путь.

Кто на телеге, кто пешком.

Скитались больше трех недель. Все были голодные, изорванные.

В конце сентября наткнулись на партизан.

Доктор Шлафштейн погиб весной 42-го года, когда отряд выходил из окружения. Потом умерла старуха Шлафштейн. Аптекаря Бродского и еще четверых партизан убили в бою под Шепетовкой. Жена Пинкасера погибла при слепой бомбардировке леса. Пинкасер и Карусель были ранены, но уцелели.

Такие результаты.

В конце 44-го, уже в Бердичеве, Карусель женился на Циле Пинкасер.

Свадьба была скромная. Жареная картошка с луком, шмат сала и пара бутылок самогона.

Циля родила двоих детей. Оба теперь живут в Германии, со своими семьями.

Пинкасер умер в конце шестидесятых. Через несколько лет от рака груди умерла Циля. Карусель умер в начале девяностых, когда вместе с детьми и внуками собирался уезжать в Германию. Это были необычные похороны. Русского хоронили на еврейском кладбище, рядом с Цилей. По его просьбе. Отпевал его православный священник.

В детстве я знал и Пинкасера, и Каруселя. Мой дед был тоже сапожником. Вместе они часто играли в домино. Карусель забивал "козла" и говорил:

- Странные вы люди, жиды! Водку не пьете, партию не любите.

- Замолчи, твоя кацапская морда, - меланхолично отвечал Пинкасер.

Про ту историю 1941 года они вслух, кажется, и не вспоминали.

Я бы и сам про это не знал. Но мне рассказал это недавно младший сын Каруселя. Мы с ним случайно встретились в немецкой библиотеке. Я спросил у него:

- А почему раньше никто про это не знал?

- Отец не любил это вспоминать, - ответил он. - В августе 41-го отец, будучи полицаем, убил нескольких евреев, там, по дороге на Пятигорку. Он себя героем не считал. И про свои партизанские подвиги - тоже не рассказывал. Говорил, что война - это грязное дело, и лучше быть сапожником, чем генералом.

Да.

Странные бывают антисемиты.

Впрочем, жизнь сама по себе - необычна!..


г. Штутгарт, Германия[center]

Отличный рассказ. Никогда раньше его не читал.
Просто Super! Большое спасибо. :icon_bravo:

Борис Ройтблат



1.
Был такой Ося.
Он и теперь есть.
Но в Берлине.
А тогда он был - в Таллинне. Среднего роста, поджарый, с крепкими плечами. Вероятно, ему было тогда чуть за тридцать. Как и Довлатову. Но в его черных, коротко стриженных волосах уже была отчетливо заметна проседь.
Это делало его импозантным.
Ося был красив. Спортивен. Одевался модерно, с намеком на интеллект. Женщины к таким - неравнодушны. Хотя я не помню, чтобы о нем говорили, как о ловеласе.
Довлатов говорил мне, что в юности он был боксером. Я не верил. Не верил, что он способен кого-то ударить. Даже на ринге. Хотя комплекция у него была - как у громилы.
А про Осю Довлатов говорил, что тот раньше был хорошим боксером. То ли в Ташкенте, то ли в Баку.
В это я - верил.
Когда Ося смотрел на меня, он, казалось, ощупывал меня взглядом. Профессионально. С намеком: куда бы влепить кулаком. Так, чтобы я лег и не встал.
Меня воротило от этого взгляда. У меня была своя мечта: влепить Осе графином по голове. А потом выбросить его с шестого этажа. Там, где была редакция.
Он меня - презирал.
Я его - ненавидел.
В Таллинне он был единственным, кого я ненавидел.
Там были разные люди. В том числе неприятные. Но я не удостаивал их ненавистью. Нет смысла ненавидеть мелкоту.
А ненавидеть Осю - был смысл. Он был, конечно, не мелкота.
Но как он был ироничен! О, как он был ироничен! Он входил в наш кабинет и спрашивал у меня:
- А где люди?
- А я что, не человек?! - отвечал я.
- Рано, мальчик, рано! - благодетельно говорил Ося. - Ты пока не дошел до звания человека. Ты сопля, размазанная по стенке. Когда ты станешь человеком?
- Когда ты отсюда исчезнешь!
- А в моем присутствии - никак? - удивлялся Ося.
Он ухмылялся и садился на диван. Ждать, пока придут люди. А я утыкался носом в репортаж. Перед моими глазами плыл туман. Я не мог написать - ни строчки.
Мне было 20 лет. Я был совсем неплохим репортером. Из командировок я привозил по 7-10 репортажей. На свои гонорары я был прекрасно одет! Красный твидовый пиджак, зеленые брюки, белые носки и шоколадные туфли на платформе. Шик! Блеск! Безвкусица - это признак тяжелой провинциальности.
А кто был Ося? Хотел бы я знать! Я не мог понять, где он работает? Кажется, нигде. Он подрабатывал как фоторепортер. Но не часто. На такие гонорары было - не прожить. Я думал: может он контрабандист? По ночам переплывает Финский залив, закупает в Хельсинки духи и колготки, а потом плывет назад. Почему бы ему не утонуть по дороге?
Однажды мне под утро приснился сон: как Ося тонет в заливе. Буль-буль! Бу-уль-бу-у-уль! И нету Оси.
Это был приятный сон. Я проснулся в прекрасном настроении! Но у дверей редакции встретил живого Осю. Он озабоченно спросил:
- А как теперь в Бердичеве? Я слышал, там теперь все мужчины носят белые зимние пальто с красными воротничками. Это правда?
- Не-ет! - прохрипел я.
- Правда, правда! - сказал Ося. - Это знает весь мир! Продай мне твой роскошный красный пиджак. У меня дома кончились половые тряпки.
Я не нашел, что ответить. Когда я видел Осю, мое остроумие - умирало.
Теперь вы можете понять, как я его ненавидел! О, как!

2.

Наша завотделом Гати смотрела на Осю с недоумением. Ни хорошо, ни плохо. Но она давала ему заказы на снимки. Иногда. Он приносил хорошие фотографии. Гати придирчиво из рассматривала. Пожимала плечами, но, как правило, брала. Кажется, она не очень-то признавала его талант фоторепортера. Она была не капризна, но ценила в людях состоятельность характера. С умилением подозреваю, что в Осе она это качество - не находила. Единственным кумиром Гати был ее муж. Довлатова она ценила за ум и мастерство репортера. Меня она... ну, может и ценила. По праздникам. Не чаще. Но я трепетно надеялся, что Осю она терпеть не может. Это была сладкая надежда!
Стол Довлатова был в трех метрах от моего. Приходил Ося с фотокофером, и Довлатов говорил:
- А-а-а!
Я искал подтекст этого "А-а-а!" и не находил. Ося подсаживался к Довлатову. Они начинали говорить черт знает о чем. Они были приятелями. Ни близкими, ни дальними. Посередине. Меня сердило, что Сергей так мило беседует с этим оц-тоц-перевертоц. Так я называл Осю: скромно и по-бердичевски.
Иногда они шли в бар на первом этаже - продолжить беседу. Однажды я взял там чай, пару бутербродов и подсел к ним за столик. Рядом с Осей. Я стал есть бутерброд.
- Не подавись! - ласково прошептал Ося мне на ухо.
И что вы думаете?! Я таки чуть не подавился! Они говорили о литературе. Я слушал и пробовал понять суть. Но так и не понял. В тот раз говорил, в основном, Ося. А Довлатов то поднимал брови, то опускал. Я был уверен, что Довлатов и сам не понимает Осин монолог. Но Сергей, как назло, стал кивать. С пониманием. Я не мог это стерпеть. Я доел бутерброды и ушел. Гордо! Никем не понятый, сам ничего не понявший.
Потом в кабинет вернулся Довлатов. Он остановился посреди кабинета - огромный, в сером твидовом пиджаке. Довлатов не был моим кумиром. Но - я обожал его. Больше чем кумира! Он таким и остался для меня: единственным человеком, которого я по-настоящему люблю. Даже маму я так не люблю, как его.
Он стоял посреди кабинета. Он задумчиво сказал:
- Бывают разные люди. Умные, серые и дураки. Но от этого Оси можно забеременеть!
- Такой тупой? - с надеждой спросил я.
- Кто? - не понял Довлатов. - Я?
- Нет! Ося, конечно!
- Не тупой, - сказал Довлатов.
Больше ничего не сказал. Я был огорчен. Я так хотел, чтобы Сергей назвал его тупым!
Я тяжело вздохнул. Спустился в кассу и получил деньги. Вспомнил про Осю - и неожиданно поехал в Kaubamaja (Дом торговли). Там резко купил себе черный эстонский пуловер и светлые финские брюки. А кроме того - черные носки. Там же и переоделся. Свой красный пиджак и зеленые брюки я отнес в родную мореходку. Там встретил одного салагу из моей бывшей роты. Это был курсант первого курса. Белорус, из глухой деревни. Тихий - как штилевое море.
- Купи гражданку! - сказал я. - Пиджак и брюки, почти новые. Приедешь в деревню - все бабы в обморок упадут!
- Упадут, - кротко согласился он. - Подумают, что я тут учусь не на моряка, а на клоуна!
Ни за что не хотел купить! Очень стеснялся. Но я все-таки всучил ему пиджак и брюки. Бесплатно. Потом он продал это какому-то хиппи из Ленинграда: за 5 рублей. Почти новые вещи, которые мне обошлись в 70 рублей!
Ну?!
Надо после этого жить?!
Я был глубоко ошарашен. Признать себя дураком я, конечно, не мог. Молод был. Поэтому я во всем обвинил антисемитов и Осю. Который, в свою очередь, антисемитом быть не мог, потому что был - семитом.
Теперь вы уже точно поняли - как я его ненавидел!
О, как!
Не за то, что он - семит. А за то, что он - хуже антисемита!

3.

Но наша зав Гати готовила мне подарок. Она чувствовала, как я люблю Осю. И видела, как Ося любит меня. Она решила нас - помирить. У нее были такие странности: мирить тех, кто родился не там и не тогда.
Она решила послать нас обоих в командировку. В деревню: то ли под Раквере, то ли под Вильянди. Она сказала коротко: "Найдите там что-то интересное".
Я часто так работал: ехал - куда, не знаю сам. По методу Довлатова. Он говорил так:
- Боря, написать репортаж - это пустяк. А найти тему для репортажа - это меньше, чем пустяк. Люди ходят и ничего не замечают. А ты - ходи и замечай. Идешь по улице Пикк, трое рабочих роют яму. Спроси у них: ребята, что вы тут роете? А зачем? А почему? Они тебе объяснят. Выпей с ними бутылку пива, напиши репортаж, и 15 рублей у тебя в кармане! Понял? Так и делай!
Я так и делал.
Но Ося мне устроил ТУ командировку! Это была не командировка. Это был ад!
Ося поставил мне условие:
- В 6.30 утра ты должен заехать за мной на такси и отвезти мое тело на вокзал.
- На такси?! - закричал я. - Кто ты такой? Фидель Кастро? Почему ты сам не можешь приехать на вокзал?!
- Я старый, больной человек, - спокойно объяснил Ося. - А ты - салабон из Бердичева. Я тихий, кроткий, печальный. А ты юный, наглый фраер. Я за фото в газете получу 5 рублей, а ты за репортаж - 25 рублей. Ну, кто за кем должен заезжать?
- А почему ты на трамвае не можешь приехать?! За 3 копейки?
- Потому что я люблю такси! - ответил Ося.
Хорошо. Я стиснул зубы. Я встал на рассвете. Час искал такси. Приехал к нему ровно в 6.30. Сначала звонил в его дверь. Потом барабанил по ней кулаком. Он открыл дверь, зевнул и сказал, что еще спит, но через пятнадцать минут - выйдет .
Он вышел через 30 минут. Я не мог с ним разговаривать: меня трясло. Мы поехали на вокзал.
В совхозе нам сказали, что у них работают летчики-опылители. Мы поехали к летчикам на поле. Там стоял самолет АН-2, известный под названием "кукурузник". Я хотел начать разговор с летчиком, но интервью стал брать почему-то Ося. Я слушал и записывал в блокнот. Я не мог раскрыть рот: Ося это успевал раньше. Как вам нравится этот способ интервью? Когда репортер молчит, а фотограф - задает вопросы! Это было самое черное интервью в моей жизни!
Самолет взлетел. За ним потянулся шлейф химикатов. Ветер сдувал их в нашу сторону. Ося ладонью закрыл рот и нос. Но мне успел сказать:
- Открой рот пошире. Это не химикаты. Это - витамины.
Я до сих пор помню эту командировку! Больше с ним в паре я никогда не работал. У меня не было на это сил!

4.

Шли годы. Довлатов был уже в Америке. Осю я старался не видеть. Я печатал рассказы в журналах. Писал скетчи для эстонских артистов. Делал газетные интервью. Ося то мелькал, то исчезал. Однажды, в Доме печати, он с неожиданным интересом спросил:
- Я слышал, ты стал писателем?
- Нет.
- Это не ты печатаешь рассказы?
- Нет. Не я.
- Странно, - сказал Ося. - А мне говорили, что какой-то Боря печатает паршивые рассказы, которые противно читать! Значит, это не ты. Спасибо, ты меня успокоил. А то я очень за тебя переживал! Я думал, что этот графоман Боря и ты - это одно лицо!
Он щедро улыбнулся. Я тоже улыбнулся - но кисло.
В Таллинне начала выходить еврейская газета. Первое время она мне была скучна. Ее тогда делали не профессионалы, а случайные люди. Но вдруг она изменилась: к лучшему. Ее редактором стал Ося.
Я передал ему, через одного знакомого, пять своих коротких рассказов. Ждал, когда их напечатают. Через три месяца я позвонил Осе:
- Ты читал мои рассказы?
- Да.
- Ты будешь их печатать?
- Наверное. Может быть.
- Когда?
- Жди, - сказал Ося теплым голосом.
Я знал, что такое теплый голос Оси, когда речь идет обо мне. Я понял, что он мои рассказа НИКОГДА не напечатает. Я был прав. Он их так и не напечатал.
Но и Ося был прав. Это были слабые рассказы.

5.

Прошло десять лет. В Штутгарте мне позвонила знакомая эмигрантка:
- Я была на еврейском семинаре, встретила там твоего таллиннского коллегу. Его звать Ося. Он говорил о тебе очень тепло. Сказал, что всегда любил тебя. Просил передать тебе его номер телефона в Берлине.
Я записал номер. Конечно, я не хотел звонить Осе! Но позвонил. Он сказал, что хотел бы почитать мои рассказы. Конечно, я не хотел посылать ему свои рассказы! Но послал. Это был свежий номер тель-авивской "Роман-газеты" с моими десятью рассказами.
На другой день, поздно вечером, он позвонил мне. Сказал, что прочитал эти рассказы. Комплиментов не говорил. Хотя один комплимент был: "При чтении твоих рассказов я ни разу не заскучал". Он говорил, а я слушал впол-уха. Сначала. Но вдруг я - стал слушать. Я не верил своим ушам! Ося говорил о моих рассказах такие точные слова, которых я ни разу ни от кого не слышал! Он меня понял -как никто другой. Мой стиль. Мою авторскую психологию. Это были четкие, выверенные слова. Я понял, наконец, почему Довлатов охотно с ним беседовал. Ося сказал, что готов помочь издать мою книгу в России, что у него есть контакты. Кроме того, он готов написать рецензию о моих рассказах. Я понял, что он и в прежние годы ждал от меня только одного: уровня. Мы перестали быть врагами.
В ту ночь я долго не мог уснуть...

Боря РОЙТБЛАТ
БУЙНАЯ РИТА
рассказ
1.
Рита - это танковый батальон.
Внешне она весьма женственна. Ножки, попочка, слегка подкрашенные губки - все в норме.
При минимуме старательности Рита может изобразить игривую кокетливость. А при максимуме старательности - даже застенчивую девушку. На уровне средней актрисы Житомирского драмтеатра.
Кроме театра в Житомире есть сумасшедший дом. Там Рита могла бы стать - звездой. Будучи пациенткой, она всех психиатров сделала бы своими пациентами. Психиатры сошли бы с ума, а Рита - выздоровела бы.
Такой у нее характер.
Твердый.
Железный.
Танковый.
К счастью, Рита никогда не принимала меня за мужчину. Но за человека - да. Чем я тоже доволен.
Если бы она принимала меня за мужчину - я бы уже давно помер от ее характера. Но в этом случае мне повезло: Рита всегда знала, что у меня денег - не бывает. Таких мужчин Рита совсем не замечает. Они для нее - как шелуха от семечек. Поэтому странно, что она меня каким-то чудом приняла за человека.
Рита всегда разговаривала со мной откровенно. Однажды она сказала:
- Я слышала, ты что-то там пишешь? Однажды ты напишешь про меня.
Она была права.
И теперь - я пишу про Риту.
Как ее любовный биограф.

2.
Начнем с биографии.
Рите 28 лет. Ее детские годы прошли в местечке под Шепетовкой. С ранних лет она поняла, что рождена для столичной жизни. Поэтому на толкучку в Шепетовку она ездила с огромным волнением. Все-таки крупный город!
В школе Рита была талантливее всех. Но учителя часто ставили ей тройки. Бывало, что и двойки с переэкзаменовкой. Учителя совершенно не понимали скрытую талантливость Риты. Сама Рита до сих пор подозревает, что они мстили ей за слишком короткие мини-юбки.
Мальчики относились к ее мини-юбкам намного приятнее. Они охотно целовали Риту в темном подвале школы. Хотели залезть под мини-юбку, но Рита их туда - не пускала. Не хотела забеременеть от этих местечковых сопляков. Знала, что у нее столичная судьба.
Но, будучи ученицей выпускного класса, Рита решила, что надо иметь хоть начальный опыт. Чтобы начинать столичную жизнь - не с нуля. И она уступила мальчикам. Не всем, конечно, а только двоим-троим, не больше. Ну, пятерым от силы. Она уже не помнит - скольким именно. Правильная женщина не обязана помнить такие мелочи.
Это было время, когда Украина вдруг стала самостийной. Вместо рублей - купоны, а вместо денег - доллары. Некоторые девочки были умнее Риты. С зажиточных мальчиков они брала долларами, а потом храбро перешли на зажиточных мужчин.
Рита тоже бы не возражала против долларов. Но, как назло, ей попадались такие придурки, у которых даже купонов не было!
Да и опыта, откровенно говоря, тоже.
Все говорило о том, что неудачливая Рита выйдет замуж за безработного инженера. Но Рита знала: только не это! Со школьным атестатом, который пел грустные песни, она поехала в Киев - поступать в театральный. Сразу на два факультета. Но экзаменаторы - это были та-а-кие мерзавцы! На актерском факультете ей сказали сразу:
- Девочка, вам не надо быть актрисой. Вы слишком шикарны для сцены!
А на режиссерском факультете ей сделали комплимент:
- Риточка, с вашим талантом вы созданы для хорошего ресторана. Там и будьте режиссером!
Ка-а-кие мерзавцы!
Как можно было девушку с большим театральным талантом даже не допустить к вступительным экзаменам?! На собеседованиях ей, как абитуриентке, не давали даже трех минут, чтобы высказать себя! Причем - на обоих факультетах!
В знак протеста Рита пошла в ресторан. Встретила там умного человека: хозяина авторемонтной мастерской. И осталась жить у него.
В Киеве.
Это была - неделя счастья! Любовь - как в жарком Сингапуре! Хозяин мастерской подарил ей три платья, две пары туфель и золотые брошки. Но через неделю в квартиру пришла его мама и гробовым голосом сказала:
- Риточка, его убили мародеры. Выселяйся из квартиры. Послезавтра будем его хоронить!
Они обе горько плакали. Рита собрала вещи и отвезла их на вокзал - в камеру хранения. Это было днем. На вокзале Рита зашла в ресторан - и увидела там этого хозяина автомастерской! Он оказался почему-то живым! Конечно Рита устроила скандал - прямо в ресторане. Дала мерзавцу пощечину. В ответ он дал ей на прощание 40 долларов и телефон своего киевского друга. И слезно попросил:
- Риточка, поживи пока с ним! Как мужчина - он лучше меня. Риточка, я так хочу сделать подарок своему лучшему другу! И этот подарок - ты!
И Рита стала жить с лучшим другом своего убитого любовника. А потом - с лучшим другом лучшего друга.
И так далее.
Кончилось тем, что один из многих лучших друзей - вдруг женился на ней. Это был хозяин собственного киоска на базаре. То ли он влюбился в Риту, то ли у него с головой было что-то не то... трудно сказать. Но Рита забеременела, родила сына - и подала на развод. Во-первых, муж часто пил. Во-вторых, он приводил в квартиру пьяных любовниц. В-третьих родители из-под Шепетовки сообщили Рите, что пора эмигрировать в Германию. А зачем ей в Германии нужен такой муж?!
И Рита уехала в Германию.
С ребенком и родителями.

3.
Тут началась другая жизнь.
Цивилизованная. Рита училась на курсах, изо всех сил грызла немецкий. Эмигрантов - она к себе не подпускала: совок на совке - это не мужчины! Рита взяла курс - на немцев. На спокойных, рассудительных и обеспеченных.
Но в киевских ресторанах - с оркестром и плясками - знакомиться с мужчинами было проще. Там с Ритой даже на улицах знакомились. Бывший СССР отличался низкими зарплатами, но зато высокой коммуникабельностью. Общительность мирового класса!
А тут в ресторанах почти не бывает оркестров. А соответственно, и потанцевать не получается. Публика сидит за столиками и тихо болтает между собой. Сюда в рестораны для того и приходят, чтобы - покушать, слегка выпить и поболтать.
А на улицах - вообще не знакомятся!
Рита мучалась. Она впала в глубокий транс. Кругом одни немцы с "Мерседесами", а познакомиться - невозможно! Что за страна такая необщительная?! Что за люди такие неконтактные?! Не с кем трахнуться и не за кого замуж выйти!
Но Рита - это танковый батальон. Она выяснила, что надо сделать и сделала маневр. Она вспомнила, что семь лет ходила в музыкальную школу. И - записалась в любительский симфонический оркестр на роль третьей скрипки. Тут она заимела себе первого немца. Инженера, который по вечерам играл на виолончели.
Сходили вдвоем в кафе. Прогулялись по улице. Месяц так ходили. Инженер был нерешительным - как украинская сметана. Такой застенчивый! Такой скромный! Наконец, он скромно сказал:
- Рита, не пора ли нам перейти к интимным отношениям?
- Пора! - ответила Рита.
Как это было - Рита мне рассказывала. Пришли к нему в квартиру. Инженер попросил Риту принять душ. Затем сам долго принимал душ. Инженер зажег свечи. Выпили шампанского. Потанцевали - оба в халатах, Рита свой спальный халат принесла в пакетике. После этого перешли в спальню, на широкую кровать, где произошел равномерный, вежливый секс.
Это Риту смутило. В Киеве она привыкла к неравномерному буйному сексу с лучшими друзьями лучших друзей. Когда одеяло частично висит на двери, когда подушка на полу, простыня под кроватью, а лифчик - на абажуре. Поэтому инженер показался ей холодноватым. Они условились, что будут встречаться раз в неделю.
- По понедельникам, - сухо сказала Рита.
Она записалась еще в два симфонических оркестра, с репетициями по одному разу в неделю. Так она стала скрипачкой трех оркестров.
В первом оркестре, где был инженер, она подкараулила себе бухгалтера, который играл на альте. С этим она тайно встречалась по вторникам. Еще пятерых Рита ангажировала в двух других оркестрах. Таким образом, семь дней в неделю она спала в семи разных постелях. На всякий случай. Ребенком занималась ее мама. Но днем Рита тоже была с ребенком, потому что нигде не работала. Ее никуда не принимали. Смотрели в ее буйные глаза - и отказывали. Надежда была одна: выйти замуж за обеспеченного немца.

4.
Нельзя сказать, что все эти семь немцев были одинаковыми. Например, один предпочитал секс перед зеркалом, а другой обожал делать это на полу. Но все они были очень ласковыми и вежливыми и очень равномерными в интиме. После буйной киевской школы любви Рита терялась в догадках: это хорошо - или это плохо?
Ее подсознательно тянуло на буйство. Она даже начала мечтать, чтобы хоть один из этих семерых немцев вдруг напился и побил ее!
И однажды - ей повезло!
Она встретила 40-летнего менеджера супермаркета. Прямо в супермаркете. Он сам подошел к Рите и сказал:
- Вы мне нравитесь.
Этот немец был огромным - как пароход! Если те семеро даже не заикались о женитьбе, то этот был весь наоборот. Он сразу сказал, что речь идет о серьезных отношениях. И отношения - начались.
Был четверг. Рита открутилась от музыканта, с которым спала по четвергам. Пошла с менеджером в кафе. Тот вел себя странновато.
- Я слышал, - туманно сказал он, - что русские женщины недовольны немецким сексом. Этот так?
- Не знаю, - скромно сказала Рита. - У меня в Германии пока не было контактов с мужчинами.
- Будет! - сказал немец. - Поехали ко мне!
Сели в машину. У немца был свой дом. Немец сказал, что хочет первый раз жениться: все-таки 40 лет! Вместо шампанского он поставил на стол бутылку водки. Вместо бутербродов - отломал себе кусок колбасы, и Рите тоже. А вместо десерта - бухнул на стол миску соленых огурцов. И Рита начала вспоминать киевскую школу любви! С лучшими друзьями лучших друзей!
- Вы из Киева?! - радостно прошептала она.
- Вообще то я из Дортмунда, - ответил немец и разлил водку по стаканам.
Не по рюмкам!
Что это была за ночь! У Риты была одна мечта: как дожить до утра?! Секс начали с письменного стола, а закончили секс почему-то на подоконнике в кухне! Даже сильнее, чем в Киеве! Рита вопила не своим голосом:
- Ты лучший друг твоих самых лучших друзей!!!
- Ну? - спросил он. - Сколько у тебя тут было мужчин?
- Семеро, - сказала Рита
- А в этом... в Киеве?
- Не помню, - честно призналась Рита. - Я там счета не вела.
- Я патриот Германии - сказал он. - Что за оскорбительные слухи распространяют здесь твои землячки об уровне немецкого секса?! Не позволю! Лучше немецкого секса - есть только немецкий секс!
- Лучше гор могут быть только горы, на которых еще не бывал! - согласилась Рита.
- Если тебе понадобится хоть еще одна гора, кроме меня, то тебе уже и полиция не поможет! - ласково пообещал он.
И Рита поняла, что наконец-то нашла в Германии родную душу.
Через полгода Рита вышла за него замуж.

5.
Правда, водку стаканами он больше не пьет. Колбасу на куски не рвет. Солеными огурцами - не закусывает.
Но Рита до сих пор уверена, что он с детства работал немецким шпионом в Киеве.
Он показывал ей паспорт. Клялся, что родился в Дортмунде. Клялся, что никогда не был в Киеве. Клялся, что водка с огурцами - это была шутка в знак протеста.
Но Рита - не верит ему. Она мне сказала так:
- Я вышла замуж за немецкого шпиона!
Так получился этот рассказ.
г. Штутгарт
Германия

Женитьба в Бердичеве

1.
Как Фима женился на Эле - о, это та история!
Это было в конце шестидесятых годов. Это так давно, что трудно вспомнить. Можно сказать, это прошлый век.
Фиме было 25 лет. Он спокойно родился в семье зубного врача и сам уже был стоматологом.
Он жил с мамой, папой и бабушкой в собственном доме. Всегда сильно кушал. Никогда не говорил, что у него нет аппетита. Мама готовила ему тарелку жареной свинины, и Фима это съедал на счет раз-два. Он хорошо кушал и смотрелся благополучно.
По вечерам он играл в баскетбол во дворе спортшколы. Он был ростом 187 сантиметров, с большими плечами. У него были черные брови и, надо сказать, он сам был брюнет. Мама называла его - мой красавец.
В Киеве, где он учился на стоматолога, он имел репутацию ловеласа. Но у Фимы была странность. Он редко спал со студентками. Но обожал женщин старше тридцати лет. В его плюсовом списке были супруги народных артистов, майоров, подполковников, любовницы министров и ненасытные дочери генералов.
За его пристрастие к солидным дамам он получил от студентов прозвище - Бальзак. Фима этим гордился. Тем более, что Бальзак имел честь бывать в Бердичеве.
- Я несу эстафету поколений! - гордо говорил Фима.
Он любил крупных, упитанных дам. Они знали толк в любви. Они были жадными на любовь.
Фима несколько раз горел на большом огне. Самый страшный раз был тогда, когда один майор бежал за ним с пистолетом. Фима бежал по улице в трусах. На нем даже майки не было. Всю одежду он оставил в спальне майора. Был декабрь. Был гололед. Было минусово холодно. Фима бежал, как дикая лань. Босиком. Было два часа ночи. Майор три раза стрелял, но не попал.
Вероятно, майор был нетрезв.
Фима убежал.
После факультета он получил назначение в родной Бердичев. Тут было тоже много жен майоров и подполковников. Но Фима сразу понял, что тут - не распрыгаешься.
Маленький город - это большая ладонь.
Все видно.
Он твердо решил, что женится в сорок лет, когда кончатся силы. До часа пик оставалось 15 лет.
После баскетбола он шел на Бродвей. Народ ходил толпами туда и назад. Фима тоже ходил.
После Киева ему было скучновато. К несчастью, он был видной фигурой. Не только внешне, но и в целом. Фимин папа был знаменит в Бердичеве. Доктор Зальцман принимал пациентов и в поликлинике, и у себя на дому. Дома у него был свой стоматологический кабинет. Папа зарабатывал в месяц по тысяче рублей. Больше, чем директор завода "Прогресс". Сын Фима зарабатывал пока что 4-5 сотен.
На Фиму клали глаз.
Девицы улыбались ему обольстительнейшим образом.
Фима делал вид, что не замечает этих подвохов. Он скучал по женам киевских народных артистов.
В Бердичеве больших романов у него не было. В Бердичеве не было народных артистов. Несмотря на то, что Бердичев - это город сплошных артистов.


2.
Эта ситуация кончилась в один день.
К Фиме на прием пришла некая Бронштейн. По имени Эля.
Она тихо зашла в кабинет. Фима ее увидел, и ему показалось, что он оглох от этих впечатлений.
Это была - картинка с весенней выставки.
Из-под длинной юбки смотрели маленькие ножки в стоптанных туфельках. Талия была тонкая - как лезвие сабли. Груди, наоборот, как два новых пулемета. На высокой шее была головка с роскошными темными волосами. А личико было таким нежным, что Фима ахнул.
что за видение, подумал он. Это не Бердичев. Это Париж!
- Садитесь, - произнес он. - Итак, что у вас болит?
- Зуб, - шелестнула губами картинка.
Он велел ей открыть рот. Там были не зубы, а зубки. Один ровнее другого. Безобразие, подумал Фима. Как такие зубки могут болеть?!
Он увидел больной зуб. Немного посверлил. Вставил лекарство.
- Зайдите в понедельник, - сказал он. - Я поставлю вам пломбу. Сколько вам лет?
- Скоро семнадцать. Я оканчиваю десятый класс.
- А не встретиться ли нам однажды на нейтральной полосе?
- Нет. Я по вечерам дома.
- Тогда - завтра утром? Завтра суббота. Утром такая свежая погода!
- Я вас не знаю, - сказала Эля.
- Странно. Моего отца весь город знает.
- Я не знаю, что вы за человек. Я должна спросить у родителей.
- Я буду ждать вас в девять утра около кино. Там, где афиши.
- А что мы будем делать?
- Пойдем в кино. На детский сеанс.
- Я подумаю, - сказала она. - Не обещаю. Это слишком неожиданно. Всего доброго.
Она ушла.
Фима оцепенело смотрел на закрытую дверь.


3.
Дома, за ужином, Фима раскрыл факт лицом.
- Я влюбился, - сказал он.
- Кто ее родители? - цепко спросила бабушка.
- Не знаю. Ее фамилия Бронштейн.
- что ты про нее знаешь? - спросил отец.
- Ей семнадцать лет.
- Я пока что молчала, - сказала мама. - Но я имею, что сказать. что значит - влюбился? Кто тебе дал такое право?
- Я взрослый человек! - возмутился Фима. - Имею право!
- Сначала надо знать, что это за семья. Если приличная, то надо познакомиться домами. А уже потом - влюбляться.
- Я про эту Бронштейн первый раз слышу, - сказал папа. - У меня есть знакомые Бронштейны, но у них нету дочки.
- Не надо спешить влюбляться, - сказала бабушка. - Ты, слава Богу, из такой семьи, что на заглядение. Нам не хватало со шлеперами породниться!
- Ты ей назначил свидание? - спросил папа.
- Завтра. Утром. Если она придет.
- что значит - не придет? - спросила мама. - чтобы к моему сыну - не пришли! Придет. Но тебя увидят с ней в городе и пойдут разговоры.
- черт с ними. Наплевать.
- Зато нам - не плевать, - сказал папа. - Выясни завтра, кто ее родители. Фима, не делай нам инфаркт!
Утром Фима простоял у афиши полтора часа. Эля - не пришла.
Он был вне себя. Его отвергли! Ему плюнули в лицо!
Он заперся в своей комнате. Лежал на диване. Смотрел в потолок.
через два часа к нему постучалась мама и позвала обедать.
- У меня нет аппетита! - сказал Фима.
- Но я приготовила тебе отбивные!
- Нет аппетита!
- Фимочка, она не пришла, потому что поняла: она тебе не пара. Это родители ей объяснили. Забудь про нее и иди обедать.
- Не забуду! Не хочу обедать!
- Ты помрешь с голоду! - крикнула мама из-за двери.
- Помру так помру!
Он и ужинать не хотел. Но мама заставила.
- Тмакодявка! - говорил за ужином отец. - Как она могла не прийти! К моему сыну! К такому сыну!
- Пусть и дальше не приходит, - сказала бабушка. - Столько волнений! Столько переживаний!


4.
В понедельник после обеда Эля пришла на прием.
Фима ставил ей пломбу молча. С гордым видом. Но под конец спросил:
- Почему вы не пришли?
- Мой папа сказал, что ваш отец торгует золотом и его скоро посадят. И вас, наверное, посадят.
- Может, и вас посадят? - с тихим бешенством спросил Фима.
- Нас - нет. Мой отец - токарь на "Прогрессе". У нас нет золота.
- И мы не торгуем золотом.
- Мама сказала, что ходят слухи.
- Пломба поставлена, - сказал Фима. - Идите от- сюда и не возвращайтесь.
- Всего доброго, - сказала она.
Вечером Фима все рассказал дома. Отец кипел и шипел:
- Какое золото?! Какая тюрьма?! что эти закаканные Бронштейны себе позволяют? Токарь на заводе! Хам!
Но Фиме не стало от этого легче. У него стало совсем плохо с аппетитом. Он уже не ел, а ковырялся в тарелке. Он перестал играть в баскетбол и не ходил на Бродвей. Он и телевизор перестал смотреть.
Родители были - в беспокойстве.
Наконец, они решили принять меры. Папа узнал в регистратуре адрес Бронштейнов. В субботу, под вечер, он сказал Фиме:
- Пойдем. Будем разбираться. Бабушка тоже идет. Мы их выведем на чистую воду.
Они сели в "Москвич" и поехали к Бронштейнам. Те жили в заводском доме.
Дверь открыл сам Бронштейн.
- Добрый вечер, - сказал Фимин папа. - Мы приехали разбираться.
- Проходите.
Зашли. Сели. Обстановка была скромная. Обычная мебель из магазина. Хозяйка принесла чай. Из другой комнаты вышла Эля.
Начали разбираться.


5.
- Товарищ Бронштейн! - сухо сказал Фимин папа. - Я бы хотел знать, почему вы меня подозреваете в золотых делах!
- Люди говорят.
- А вы меня за ногу держали?
- Нет, но люди говорят.
- Весь город может говорить, что вы - Троцкий. Но я имею право не поверить.
- Нет, я, конечно, не ОБХСС, - признал Бронштейн. - Но зубных врачей часто сажают.
- За последние десять лет посадили только одного. Но потом выпустили за примерное поведение.
Фимина мама оскорбленно молчала. Элина мама тоже не дергалась, хотя и поджала губы. Зато Фимина бабушка сказала прямо:
- Моему внуку первый раз отказали в свидании. Я это не переживу. Дайте мне валидол!
- Не надо умирать! - замахал руками Бронштейн. - Нате вам валидол! Мы сами нервные!
- Пусть на моих похоронах скажут: "Это Бронштейн ее убил!" - сказала бабушка.- Лучшие невесты города смотрят на Фиму, как в зеркало. А ваша дочь боится пойти с ним на детский сеанс! что такое? Он ее скушает? Он ее изнасилует? что такое?
- Ничего такого, - сказала Элина мама. - Но Эле еще рано.
- Ха! - сказала бабушка. - Ей рано! Я в шестнадцать лет уже была замужем. А в семнадцать - сына родила. Ну, а кто боится, тот шампанское не пьет.
- Она неопытная, - возразила Элина мама. - Он может ее совратить.
- Так пора уже! Сколько можно дома сидеть? Пора уже с гинекологом разговаривать.
- Короче! - потерял терпение Бронштейн. - что вы хотите? Вы пришли свататься?
Фима хотел сказать "нет", но не успел. Потому что Фимин папа уже сказал:
- Да.
Бабушка начала сползать со стула. Как она и обещала, ей стало плохо. В самом деле, а не просто так.
Ее уложили на диван.
- Я умираю, - сказала она. - Бронштейн меня убил. Мой сын меня убил. Мой внук меня убил. Я жертва убийства.
Бронштейн стал метаться по комнате.
- Вызовите "Скорую"! - закричали все.
Вызвали "Скорую".
Бабушку увезли в больницу. Зальцманы поехали за ней на "Москвиче". Фима сидел за рулем. Он проклинам то мгновение, когда увидел Элю. Идиоты!
Он любил бабушку.


6.
Бабушка была в больнице три недели. Зальцманы приходили к ней каждый день. Бронштейны тоже приходили. Раз пять.
От их визитов у бабушки прояснилась нервная система.
- Они не хамы, - говорила она. - Дураки - да. Но не хамы. Я с ними провела переговоры. Я согласна. Пускай Фима женится на Эле.
Сам Фима был озадачен.
Какая женитьба? Зачем сразу жениться? Он эту Бронштейн видел всего три раза. Ни одного свидания не было. Как можно так жениться?! Надо сначала с ней хотя бы переспать. Для наведения мостов. Зачем спешить с женитьбой?
Но он был поставлен лицом к факту.
- Бабушка так хочет, - сказал папа.
- Но это старомодно! - огрызнулся Фима. - Сейчас так не делают! Надо сначало пожить вместе!
- Фима, не нервируй бабушку!
- Я сойду с ума! - кричал Фима. - Вы меня ведете на расстрел! Я ни разу не целовался с этой Бронштейн!
Но - бабушка сказала.
- Меня поставили к стенке, - прошептал Фима.
Подали заявление в загс.


7.
Фима надеялся, что до свадьбы ему удастся переспать с Бронштейн. Но скоро понял, что это безнадежно.
В шесть вечера они встречались у кино. Она брала его под ручку. Они шагали до каланчи и обратно. К десяти часам он провожал ее к дому.
Это все.
Он заманчиво предлагал ей покататься на машине за город. Но и это - провалилось.
- Мама не разрешает! - сказала она.
- Мама не разрешает! - взбешенно повторил он. - Мы ни разу не целовались!
- Я пока стесняюсь.
- А лечь со мной в постель - не будешь стесняться?
- Буду.
Фима уже сам был не рад, что влюбился.
В июне сыграли свадьбу в ресторане "Украина". Было человек сто гостей. Фимин папа не стал скупиться.
Бабушка торжествовала.
- Лучшей жены ты не найдешь, - говорила она Фиме. - Это девочка со строгими правилами.
- Да, - кисло улыбался Фима. - Это точно.
Первый раз он поцеловал Элю на свадьбе под крики "Горько!" При этом он понял, что она не умеет целоваться.
Но брачная ночь ободрила Фиму. Эля ему понравилась.
Они уехали в Одессу - в свадебное путешествие.
Теперь они живут в Ттатах.
- Я своей жене ни разу не изменял, - хвастает Фима в кругу приятелей. - У меня на это не было причин.
При этом он вспоминает, как бабушка падала со стула...

неплохо,неплохо....есть ещё?

У Бори Ройтблата много рассказов, много о жизни в Германии,
но я выбираю, чтоб всем было интересно, в первую очередь
то, что связано с Бердичевом.

Боря Ройтблат

Три адмирала



1.
Мне было 14 лет.

Это было давно. Но я помню запахи тогдашней реки и сирени. Сирень пахла буйно и молодо. А река пахла илом и спокойствием камышей. В Штутгарте есть и сирень и река. Но ТЕХ запахов - нет.

А тогда - было начало лета. Я сдавал экзамены за восьмой класс. Мне было 14, потому что я раньше пошел в школу. Правильнее сказать, мне было ровно 14 с половиной. Я так и говорил знакомым: "С половиной!" Это делало меня старше. А теперь я говорю: "Согласен и на тридцать!" Но этот номер уже не проходит.

В нашем доме жили еще два мальчика. Между нами была разница. Я себя считал балбесом, а они себя - нет. Одного звали Сенька, а другого Саша. Оба - евреи с горячим характером. Впрочем, бывает ли наоборот? Раз еврей, значит - горячий. Раз еврейка - значит... ну, это уже совсем африканская жара.

Сенька - это был двоечник и прелестный барабанщик. Он играл на ударных в ансамблях. Он приходил в ансамбль, и ансамбль разваливался. Потому что Сенька играл там лучше всех. На фоне Сеньки музыканты чувствовали себя ничтожными. Они разбегались.

Но Сенька ловил их по одному и уговаривал. Он таки сделал ансамбль. Он сказал им: "Что вы писяете от меня? Вы - отличники. А я дважды второгодник. Я никогда не играл на фортепьянах. Дети, играйте спокойно! Я заслоню вашу тупость моим соло на барабанах!"

Ах, какой это был романтик! Он влюблялся не на день, как я, а на год. Он страдал, но имел гордое лицо. Он говорил мне:

- Бэрл, ты пижон! Ты не умеешь любить. Любить - это значит страдать!

- А любить, но не страдать - нельзя?

- Ну что сказать, - отвечал Сенька. - Можно снять штаны и улететь на Луну. Но приземлиться - на унитазе. Чтобы любить, надо страдать. Молча. Тихо. Как на похоронах.

Это был Сенька.

А Саша - это был Саша. Красивый, как лепесток розы. Девочки смотрели на него и смущались. Жаль, что это не видел Голливуд.

Саша был застенчив. Он застенчиво рассказывал, как в один вечер целовался с двумя девочками. Но он мечтал про большую любовь. В то лето он был уверен, что большая любовь - это Белла. Пухленькая девочка с капризным носиком.

Саша ни на чем не играл, но чем-то занимался. А чем - не говорил. Я спрашивал:

- Саша, чем ты занимаешься?

- Не скажу.

- Волейбол? Гребля на байдарках?

- Нет.

- Бокс? Борьба? Шахматы?

- Нет.

Я не мог понять! Но я чувствовал: он чем-то упорно занимается! И я хотел знать - чем! Однажды мое терпение лопнуло. Я завел его за угол дома и сердито побил. И спросил:

- Ну! Чем ты занимаешься?

Он всхлипнул и ответил:

- Думаю!

- Про что?

- Про большую любовь!

- А что это?

- Много денег и машина "Волга". Я заезжаю во двор к Белле. Она садится в машину - и мы едем в Житомир.

- Зачем?

- Ну, так, позавтракать в ресторане.

Мы помирились. Это был хороший мальчик. Как и Сенька. А я - ну, что я? Я был спортсменом и ездил на соревнования. Кроме того, я был культурист: у меня были то ли мускулы, то ли бицепсы. Годом раньше я бросил музыкальную школу. Я мечтал стать хиппи. Я не хотел ни любить, ни страдать. Я хотел иметь порванные джинсы.

Но родители купили мне модный серый костюм.

С этого и началось.


2.

Я сказал Саше и Сеньке:

- Адмиралы! Надевайте костюмы. Нам пора иметь постоянных подруг. Хотя бы на неделю.

- На всю жизнь, - возразил Сенька.

- Не знаю, - застенчиво сказал Саша. - Я пока жениться не собираюсь. Но я хочу пригласить Беллу.

Эта Белла! Девочка бело-розового цвета. Она разговаривала медленно и неизменно глупо. Она смотрела во все витрины, чтобы увидеть себя. Когда я видел Беллу, меня клонило в сон.

Мы надели костюмы и короткие пижонские галстуки - черные, как Африка. Мы подождали Беллу. Она выплыла из подъезда - и началось наше первое адмиральское плавание. Мы все были красивы. Особенно Саша на фоне Беллы.

Мы пошли на Бродвей. Мы увидели горькую правду: нас там - не заметили. Там была роскошная публика. Беспощадно пахло духами и одеколоном. Из распахнутых окон ресторана песня от Эдиты Пьехи - "Вышла мадьярка на берег Дуная". У кинотеатра стояли бандиты в модных клешах. Они спросили у нас 20 копеек. Сенька дал им 30 копеек. На всякий случай. Мы повернули назад, и Сенька тихо сказал про бандитов:

- А шоб вы сдохли на трубе паровоза!

А бандиты крикнули вслед Белле:

Девочка, не кушайте мороженое, а то забеременеете!

Это было сказано тепло и заботливо. Все-таки Сенька дал им не 20, а 30 копеек!

Мы решили, что на Бродвее делать нечего. Мы пошли на речку - как на берег Дуная. Белла была нашей мадьяркой.

Сенька сказал:

- Я человек неграмотный, но у меня вопрос: кто такой Фейербах?

Мы напрягли умы. Ни Саша, ни я не были отличниками. Но Белла - как раз да. Круглая отличница. Мы посмотрели на Беллу.

Но Белла сказала:

- Про Баха - знаю. А про Фейербаха - нет.

Рядом с крепостью, у берега стояла лодка. В ней сидели две девочки: сердитая Маша и красивая Тома. Я спросил у них:

- Вы не знаете, кто такой Фейербах?

- Маланец из 13 школы, - ответила сердитая Маша.

- Ну, Маша! - с укором сказала красивая Тома. - За что ты так жидов не любишь?

- Почему не люблю? - удивилась Маша. - Люблю. Вот Саша мне нравится. Я с ним позавчера целовалась.

Белла бешено посмотрела на Сашу. Куда делась ее медлительность?! Она стала похожей - на пантеру! Но Саша нашел способ уничтожить ее ревность. Он сказал Маше:

- Неправда! Я с тобой НИ-КОГ-ДА не целовался!

- Да? - сказала Маша. - А вчера, с той стороны крепости? Это был ты - или диктатор Чомбэ?

- Это был не я! - возразил Саша.

- Маша, - примирительно сказал Сенька. - Почему ты такая сердитая на красивых мальчиков? Почему ты хочешь разбить чужую, но большую любовь?

Маша ответила - но не Сеньке, а Белле:

- Белла! Никогда не приходи на речку одна. А то я тебя утоплю.

- Зар-р-раза! - сказала медленная Белла. - Сдохни от зависти!

И гордо взяла Сашу под руку.

Маша вышла из лодки, чтобы начать бить Беллу. Но Сенька сказал:

- Маша, зачем тебе Белла? Она отличница. Она сама не знает, что говорит. Но посмотри на меня! Я играю на барабанах. Полюби меня - и мы поедем в Ташкент.

- Когда? - с интересом спросила Маша.

- Завтра, - ответил Сенька. - У меня есть 70 рублей на черный день.

- Это я - твой черный день? - удивилась Маша

- Нет, - уклончиво сказал Сенька. - Черный день - это будет завтра, когда мы с тобой поедем в Ташкент. Это будет самый черный день моей жизни. Маша, полюби меня!

Это было так искренне! Так романтично! Маша не выдержала и взяла Сеньку под руку.

- А мне что делать? - спросила красивая Тома и посмотрела на меня. - Одной тут сидеть?

Я растерялся. Тома была ослепительно красива. Тонкая, загорелая, изящная. В нее были влюблены, наверное 100 мальчиков. Но она была - недотрога. Ни с кем не ходила на прогулки. Она понимала свою царственность.

Неужели она хочет со мной прогуляться по берегу?!

Я не мог в это поверить!

- Ты такая... красивая, - пробормотал я.

- Красивее, чем Белла? - приветливо спросила Тома.

Мне было 14 с половиной лет Но я уже понимал, что нельзя при Белле говорить правду Томе. Я терпеть не мог Беллу. Но я не хотел ее унижать!

Я не ответил.

Вместо ответа я неопределенно пожал плечами. Белла улыбнулась и ехидно посмотрела на Тому.

Но и Тома улыбнулась.

Мне.

Она взяля меня под руку. Я оцепенел. Как и все остальные. Тома еще никого из мальчиков не брала под руку. Я стал - первым!

Мы стали фланировать вдоль реки. Три адмирала и три девчонки с трудными характерами.


3.

Ну, что вам сказать?

Через полчаса я влюбился в красивую Тому. Она смотрела на меня сияющими глазами. Так, словно это был не я, а Муслим Магомаев! Она шепнула мне на ухо:

- Любимый! Ты мне давно нравишься! Ты такой умный! Такой красивый! Такой спортивный! Ты самый лучший на всем свете!

Я - обалдел!

Что я мог возразить на эту ошеломительную правду?!

А Тома шептала мне - тепло и ласково:

- Я схожу с ума от любви к тебе! Увези меня на Дальний Восток!

- Зачем?! - не понял я.

- Оттуда мы удерем на Ближний Восток, - шептала Тома. - Ты согласен, любимый?

- Но у меня нет денег на поезд!

- Ничего. Мы пойдем пешком. Как-то прокормимся в деревнях. Ты меня любишь?

- Д-да-а! - ошеломленно простонал я.

Я был потрясен! Такая красивая Тома - и так меня любит! Как в кино!

Когда стемнело, я проводил ее до дома. Она жила над рекой, рядом с крепостью. Она положила мне руки на плечи и прошептала:

- Любимый! Приходи завтра в шесть утра к той лодке, где я сидела с Машкой. Я принесу весла и бутерброды. И мы уедем по реке на Дальний Восток. А оттуда - на Ближний!

Она поцеловала меня в щеку и ушла.

Сенька и Саша ждали меня в нашем дворе. Я рассказал им всю правду.

- Так и сказала? - не поверил Сенька. - Хорошо, я удираю с вами. А ты, Саша?

- На Дальний Восток меня не очень тянет, - сказал Саша. А на Ближний - очень! Но ведь... экзамены тут. В школе.

- Плюнь! - сказал Сашка. - Во Владивостоке проберемся на пароход. А дальше - что там?

- Америка, - сказал я.

- Там и перезимуем, - решил Сенька. - Адмиралы, когда встречаемся?

- Завтра, в 5:30 утра, - сказал я. - Тут. И - бегом на речку.

- А! - сказал Саша. - Была не была! Я тоже удираю!

Я был рад. Меня только одно удивило. То, что они тут же забыли и про Беллу, и про Машу, и про вечную любовь.

Дома я поставил будильник на 5 утра. Сказал родителям, что буду на речке с рассвета готовиться к экзаменам. Утром я позавтракал. Положил в сумку свитер и зимнюю шапку.

Саша и Сенька ждали меня во дворе. Они тоже были при сумках.

Мы быстро пошли на речку. Сели в лодку и стали ждать Тому.

Она - не пришла.

Ни в шесть утра, ни в девять. Наконец, Сенька сказал:

- Обманула.

Мы вздохнули и пошли назад. Но вечером - опять пришли к этой лодке. Нас тянула сюда неведомая сила.

В лодке, как и вчера сидели Тома и Маша.

- А, привет, - сказала Тома. - А где Белла?

- В кино, - ответил я. - Почему ты не пришла?

- А очень просто, - сказала Тома. - Я у тебя что вчера спросила? Кто красивее: Белла или я? А ты что ответил?

- Ничего.

- То-то и оно! - сказала Тома. - В следующий раз будешь знать, как надо мне отвечать!

- А как надо? - спросил я.

- Сам думай, - ответила Тома.

Она засмеялась. И Маша засмеялась. Мы ушли, и они громко смеялись нам вслед.

В тот вечер я впервые понял, что такое женская месть.

Мне было противно. Мне было не по себе. Но странно: с Томой мы готовы были удрать. А без Томы - нет.

- Адмиралы, - сказал я. - Жизнь - это тайна.

Жизнь разбросала нас. Кого куда.

Сенька уехал в Ташкент. Саша - в Москву. Белла - в Израиль, сердитая Маша в Одессу, я - в Таллинн.

А Тома никуда не уехала тогда. Сначала она тихо вышла замуж за парня по фамилии Горштейн. У них было двое детей. А потом они все вместе уехали в Израиль. Там и живут. А я был уверен, что она - антисемитка.

Я был сердит на нее тогда.

Но - как прекрасен был тот вечер, когда мы были адмиралами! Как тепло шептала мне Тома на ухо! Я таких слов больше никогда не слышал. Ни от кого. Она мне отомстила - да. Она про меня тут же забыла - да.

Да! Да! Да!

Но - как прекрасен был тот вечер!
О, как он был прекрасен!..