Юмористические рассказы,очерки, стихи

Как КГБ пытался завербовать Фаину Раневскую.
Генерал-лейтенант КГБ Олег Грибанов поручил капитану Коршунову сделать предложение о сотрудничестве Фаине Раневской.Коршунов начал беседу издалека.Поведал и о классовой борьбе на международной арене,и о происках шпионов в СССР.Вслушиваясь в страстный монолог капитана,Раневская прикидывала,как ей половчее уйти от предложения.
-Молодой человек,а где вы были раньше,когда я ещё не успела разменять седьмой десяток?
-Что вы,Фаина Георгиевна,вам и 30 никто не даст,поверьте...
-Мне с вами,молодой человек,всё понятно...Сразу без лишних слов заявляю:я давно ждала этого момента,когда органы оценят меня по достоинству.И я всегда готова разоблачать происки ненавистных мне империалистических выползней...Можно сказать,что это-моя мечта детства.Но...есть одно маленькое"но"...Во-первых,я живу в коммунальной квартире,а во-вторых,я громко разговариваю во сне.Вот и давайте,коллега,а по другому я вас,молодой человек,и не мыслю,вместе по-чекистски поразмыслим.Представьте,вы даёте мне секретное задание,и я,будучи человеком обязательным,денно и нощно обдумываю,как лучше его выполнить...И вдруг ночью,во сне,я начинаю сама с собой обсуждать выполнение вашего задания.Называть фамилии,имена и клички объектов,пароли,время встреч и прочее...А вокруг меня соседи,которые неотступно за мной следят вот уже на протяжении многих лет.И что?Я,вместо того чтобы принести свою помощь на алтарь органов госбезопасности,предаю вас!
Капитан,доложив о беседе генералу в заключение сказал:
-Баба согласна работать на нас,я это нутром чувствую.Но...есть объективные сложности,выражающиеся в особенностях её ночной физиологии.
-Что ещё за особенности?-спросил Генерал
-Громко разговаривает во сне...Да и потом,Олег Михайлович,как-то несолидно получается.Негоже все-таки нашей прославленной народной артистке занимать комнату в коммуналке.
Через месяц Раневская праздновала новоселье.И тогда капитан вновь пошёл на приступ.Но не тут-то было.Каждый раз выяснялось,что Раневская,то больна,то готовится к премьере.
Вскорости в приёмную КГБ пришёл жилец дома,где жила Раневская,с коллективным заявлением жильцов(10 подписей)
дома.Жильцы дружно уведомляли органы,что по соседству проживает дама,которая ночи напролёт громко разговаривает сама с собой о происках империалистических разведок и о том,что она с ними сделает,как только её примут в органы госбезопасности.
После прочитанного,генерал выдал капитану:
-На Фаине поставь крест,ищи другого.Кто молчит во сне.
После капитан выяснил,что заявление от жильцов дома организовала сама Раневская,подбив на это дельце сантехника ЖЭКа.
Но было уже поздно,квартиру Фаина Георгиевна получила.

Зеленые скамейки

Улица моей молодости начиналась у реки и кончалась у моря.

У реки сидели русские и ловили длинных угрей.

У моря сидели пожилые евреи и ничего не ловили. Они обсуждали.

Что обсуждают евреи? Где достать корицу для штруделя. Как бы жили евреи, если б не убили Александра П Освободителя. Дикие цены на чернику на рынке в Майори. Отчего у Хрущева большой живот. Чересчур открытые купальники этого лета. Вынос тела товарища Сталина из Мавзолея.

- Я бы вынесла его сама, на своей большой спине, - говорила Хая-Рейзел.

- Хорошо, - спрашивал Исаак, - вы его вынесли! И дальше?

- В стране мало свалок? – недоумевала Хая-Рейзел.

Иногда евреи обсуждали, кем бы они стали, не родись они в России.

- Я вас уверяю, - качала головой Сима, - Иосиф бы работал Бен-Гурионом, а не на галантерейном базаре.

Седой Иосиф сидел рядом и тяжело вздыхал:

- Бен-Гурионом, - в голосе была ирония, - вы знаете, кем бы я мог быть?

Он посмеивался, но никогда не говорил «кем».

В конце концов всегда выяснялось, что на зеленых скамейках сидело несколько президентов Израиля, две-три Голды Меир, все семейство Ротшильдов и даже один Альберт Эйнштейн.

- Если б я кончил школу, - говорил Альберт Эйнштейн, - я бы таки стал Эйзенштейном.

- Эйнштейном, - поправляли его.

- Ну, Эйнштейном, какая разница?!

Не было такой темы, которой бы не касались евреи, но в основном они обсуждали проходящих.

Проходящие тоже были евреи. Все шли на берег дышать йодом – в те далекие годы йод продлевал жизнь.

- Что толку, что я уже девять лет продлеваю свою жизнь, - вздыхала Хая-Рейзел, - когда у меня так ломит спину? А моя мама прожила 96 лет, данкен Гот, и не дышала никаким йодом.

- Чем же она, простите, дышала? – интересовался Исаак.

- Навозом, - отвечала Хая-Рейзел, - мы тогда еще не вышли к морю, и жили не в Риге, а в Мозыре, где пахло не йодом, а навозом наших коров.

- Что, навоз продлевает? – удивлялась Сима.

Она была несколько глуховата.

Мимо проходила Белла – полуголая красавица в американском купальнике, все открывали рты и замолкали.

- У нее тетя в Нью-Йорке, - сообщала потом Хая-Рейзел, - владелица маникюрного кабинета.

Это была дивная картина – старые евреи на выкрашенных скамейках, вдоль асфальтового спуска к морю. Балтийский ветер освежал их прекрасные лица. Северное солнце освещало их последние годы. Среди них всегда сидела моя бабушка – в синем платке, в вязаной кофте, с усталыми ладонями на коленях.

- Рася, Рася, - кричала Хая-Рейзел, - куда вы смотрите, вот идет ваш внук, такой шейнер бохер, вы только взгляните.

- Я не хочу на него смотреть, - отвечала бабушка, - уйсгосс, он разрывает мое старое сердце.

- Фарвос? Он таки женился на той гойке?

- Причем тут гойка? Он опять не позавтракал. Он ничего не ест. Я еле вливаю в него стакан молока, и он целый день торчит на пляже. А дома хвареют клубника, камбала, картофельные оладьи, курица и пирог с маком.

- И кто же это все съедает? – спрашивал Иосиф.

- Он. Но вечером!.. «Таере, - кричала мне она, - подойди, у меня есть кусок леках!»

Краснея, я быстро проходил мимо.

Много лет я проходил мимо бабушки – молодой, загорелый, в рваных сандалиях и слушал эту певучую еврейскую речь, этот чудный язык, который пах уютом, фаршированной рыбой, семейным очагом, маминой ладонью, улыбкой отца. Он был пропитан теплом, горьким юмором и печальной иронией. Язык моей молодости, который я не знал. И ощущал только его музыку, его щемящую мелодию. Из-за него, может, я и приезжал в Ригу – в Ленинграде на нем не говорили. Старые евреи предпочитали ломаный русский.

- Где вы сухайте белье? – спрашивали одни.

- На веревка у духовкэ, - отвечали другие.

На взморье я купался не столько в заливе, сколько в ласковых волнах идиша. Они баюкали меня, успокаивали, уносили в какую-то неведомую страну, где нет печали. Со взморья я привозил с собой еврейские слова, интонации, они согревали меня где-то до ноября-декабря в моем суровом городе.

- Ву немт мен абиселе мазл? – напевал я на невских берегах, - ву немт мен абиселе глик?..

Серый город с удивлением взирал на меня.

В те годы на рижские берега съезжалась веселая компания курчавых ребят из Москвы, Ленинграда, Одессы – это была сборная евреев Союза.

Мы рассказывали анекдоты, ржали, издевались над милихой, гуляли с девушками и танцевали фокстрот, и жизнь была солнечной и бесконечной.

Возможно, так оно и есть…

Евреи на скамейках обожали нас, любовались нами и знали о нас больше, чем мы сами – они знали наше будущее.

- А, - вздыхала бабушка, - такой клигер ингеле учится в Текстильном! Что он там делает? Я вас спрашиваю, что он там делает с его головой! До сих пор не может отличить шерсть от крепдешина. Кем он будет?! Что он будет?..

- Он будет «а шрайбером», - спокойно говорила Хая-Рейзел.

- Чего вдруг?! – удивилась бабушка, - Текстильный готовит «а шрайберов»?!

- Почему нет, - отвечала Хая-Рейзел, - если Театральный готовит аникейв!

Иосиф начинал вращать глазами.

- Оставьте в покое мою Нелли, - он наливался кровью, - почему вам не дает покоя моя Нелли?!

- По-моему, я ничего не сказала, - Хая-Рейзел начинала крутить головой вправо-влево, - идн, я сказала слово «Нелли»?! Я сказала, что Текстильный может готовить «а шрайберов»… Ваш внук, Рася – Бабель. Посмотрите, как у него все время движется рука! Он же пишет, он идет и пишет!

- Вам не кажется, что у него рука движется справа налево? – спрашивала Сима.

- Он пишет на идиш, - объявляла Хая-Рейзел.

- Он его не знает, - говорила бабушка.

- А хицим паровоз! Русские шрайберы тоже не знают русского, а пишут. Все пишут!.. Иосиф, вот, кстати, ваша Нелли с Додиком! Вчера она была с Рувимом. В июне – с Кацем! Кто она, по-вашему – Святая Дева?

- Она «шейне», - объяснял Иосиф, руки его летали на фоне неба, - «шейне мейделе»! Она не виновата, что за ней все бегают! Шейне и аникейве – две разные вещи!

- Почему, бывают шейне аникейве.

- Ай, перестаньте, вы просто завидуете. Вы сидите на скамейке, а она снимается в кино. Помяните мое слово – она будет звездой.

- Что я и говорю! А кто такие звезды?..

- Ша, ша, - глаза Хаи-Рейзел теплели, - вот идет мой Изик, он тоже звезда, он учится в Москве на окулиста…

- Он гений, - продолжал Исаак, - он станет Филатовым, это мы уже слышали… Так он им не будет!

- Что вы знаете, шмоча?!

- Он будет раввином!

- Мишуге. После Первого Медицинского?

- Если Текстильный готовит шрайберов, а Театральный…

- Ни слова о Нелли! – вскакивал Иосиф.

- Успокойтесь, мы говорим о раввине, - отвечал Исаак, - это вылитый хасид.

- Что вы порете чушь, Исаак? – возмущалась Хая-Рейзел.

- Вы когда-нибудь заглядывали в его глаза? – интересовался Исаак.

- Его глаза?!! Я смотрю в них с утра до вечера!

- И вы не видите, что они печальны и мудры?! Что он будет раввином?

- Не вижу! В этой стране раввином?!! Цыпун вам на язык! Хватит, что им был мой отец. Одна ржавая селедка на пятерых! В этой стране – раввином?!!

- Кто вам сказал, что здесь? Он будет раввином в Америке. В штате Алабама. Если вы не уплыли из-за грыжи вашего мужа, так он уплывет.

- Откуда вы знаете, что у Бени была грыжа?!

- Хм, а кто этого не знает? Сима, вы знаете?

- Шрай ныт! Знаю! Я все знаю. Я только не знаю, зачем этот паразит поступил в рыбный?! Лазик, зачем ты поступил в рыбный? Смотрите, он идет и даже не оборачивается, в наше время он бы получил «а клеп»! Ему так нужен «рыбный», как мне кость в горле. Он ненавидит леща. Он не берет в рот «гепекелте фиш», селедка ему воняет. Ответьте мне, зачем он поступил в рыбный?!

- Чтоб уехать, - отвечал Иосиф.

- Куда? – удивлялась Сима, - зачем уехать? Куда уехать?

- Не важно, куда. Потому что, если он не уедет – он сядет. Это прирожденный гешефтмахер. Родители сидели – и он сядет.

- Секундочку, - возмущалась Сима, - секундочку! Во-первых, только отец. И незаслуженно – его вот-вот реабилитируют.

- Зачем здесь гешефтмахер, Сима, - спрашивал Иосиф, - для областной тюрьмы? А там он станет негоциантом. Миллионером. Он будет продавать России шоколад и сыр, который не воняет!

- Где это, я вас спрашиваю, где это там?!

- Вы хотите точный адрес?

- Да, хочу.

- В Швейцарии, мадам Сима, в Лозанне, над Леманским озером, на фоне французских Альп.

- Ой, майн Гот, - причитала Сима, - ой, майн Гот.

- Чем вы недовольны? – спрашивала Хая-Рейзел, - это лучше, чем в Алабаме. Там такая жара!..

Предсказания старых евреев с зеленых скамеек сбылись. Может быть, они были пророками, эти евреи под бледным балтийским небом – не знаю, но все их пророчества сбылись, кроме одного – Бома Левин так и не стал министром мясомолочной промышленности. И не только потому, что к тому времени, когда он должен был занять этот пост, уже не было ни молока, ни мяса…

Бома был бел, рыж и упитан.

Он последним из нашей компании появлялся на пляже. И все взгляды были устремлены на него.

- Посмотрите на его брюки, - говорила Хая-Рейзел, - они же влезают ему в тохес.

- Да, - вздыхала Сима, - эта прекрасная мелуха испортила всех. Даже такого святого человека, как портной Баренбойм. Разве раньше он шил такие брюки, чтобы они врезались в задницы?

- Вы путаете причину и следствие, - улыбался Исаак. Он был немного философом. – Виноваты не брюки, а задницы. Хотя до войны я тут и не жил, но могу вас заверить – при Ульманисе таких задов не было. Никто не голодал – но никто и не жрал в три горла…

Старики покидали свои скамейки и перемещались в шезлонги, на пляж. Наблюдать за нами.

Обычно мы в это время играли в волейбол.

- Обратите внимание, как мой шпил! – восхищалась бабушка, - и это на одном стакане молока!

- Ваша Нелли! – ахала Хая-Рейзел, поворачиваясь к Иосифу, - как она падает под мяч.

- На что вы намекаете?! – вспыхивал Иосиф. – Она может падать подо что хочет!

- Пусть падает, - улыбалась Хая-Рейзел. – Я против?

Но лучше всех нас прыгал и резал Бома. Несмотря на зад.

- Что вы хотите, - вздыхала моя бабушка, - на шпикачках… Если бы мой ел шпикачки – вы знаете, куда бы он подпрыгнул? Он был бы членом сборной страны по баскетболу. И объездил бы уже полмира, а не торчал бы все время в этой огромной дыре…

- Благодарите Бога, что он – не член, - советовал Иосиф. – Потому что он обязательно где-нибудь бы остался. Только идиот может ездить по миру и не остаться. Они все остаются! …И вы не видели бы вашего внука!

Мы кончали играть в волейбол и неслись в воду. И всегда рядом с Бомой неслась прекрасная Гера, такая же рыжая, как и он.

Она держала его за руку, она заглядывала ему в глаза, она закидывала назад голову и хохотала.

- Вы не представляете, что могут сделать с человеком настоящие шпикачки, - объяснял Исаак. – Я их случайно попробовал когда-то давно, в двадцатых. Как меня тогда любили женщины! – бес начинал прыгать в его глазах. – Ах, если бы сейчас мне их удалось попробовать хотя бы пару раз. Я бы еще и теперь кое-что смог…

Шпикачки, а также окорока, ветчину, сосиски, сардельки и прочую вкуснятину Боме приносил его папа, прямо с мясокомбината. Папу звали Вика, он тоже был белым и рыжим. Все эти деликатесы он выносил в огромном портфеле с монограммой: «Дорогому Вике от Виллиса».

Монограмма не давала евреям покоя.

Латвией тогда правили одни Виллисы – и президент, и премьер, и даже несколько министров были Виллисами. И даже директор мясокомбината.

- Перестаньте ломать голову, - говорил Иосиф, - портфель подарил ему директор. Когда из старого уже начали выпадать сосиски… Так сказать, от коллеги коллеге.

- Объясните мне, - вступал Исаак, - почему он не написал тогда свою фамилию? Что ему было скрывать?.. Нет, портфель подарил секретарь! – и Исаак поднимал палец к небу, - балабус!

- А что было скрывать балабусу? – спрашивала бабушка.

Исаак клал на свой огромный живот руки и начинал хохотать.

- Нет, вы меня доведете до колик… Если бы балабус написал свою фамилию – все сразу же бы догадались, откуда у него на столе шпикачки и окорока.

- Идн, - спрашивал Иосиф, - вы когда-нибудь видели этот портфель? Я имею в виду не когда он пустой, а когда полный.

Все дружно кивали головами.

- Нормальному человеку его не поднять. Я думаю, там килограмм сорок… А Вика его спокойно тащит каждый день… Скажите, кто из нас смог бы съесть сорок килограмм за один день?.. Даже вы, Рася – и то бы не осилили.

- С чего это вы взяли, что я ем больше вас? - спрашивала бабушка.

- Только не кипятитесь, - успокаивал Иосиф, - когда я говорю «вы» - я имею в виду вашу семью. Кинахоре ныт, одиннадцать человек. А Левиных только трое. И Лидочка много не ест – она бережет фигуру.

- Кто это, интересно, вам сказал, что они все съедают сами? – усмехался Исаак. – Они ведут светский образ жизни! Вы знаете, что это? Без портфеля его сегодня вести невозможно!

- Почему это невозможно? – вступала моя бабушка, - мы его тоже ведем. Прошлый шабес я приняла двадцать человек – и никто не ушел голодным.

- Сравнили, - сказал Исаак, - кого принимаете вы, и кого – они. Прошлый шабес у них был заместитель балабуса!

- Он что – тоже еврей? – удивлялась Сима.

- Мадам, - объяснял Исаак, - латыши тоже любят хорошо покушать.

- Причем тут покушать, - удивлялся Иосиф. – Кто вам сказал, что жизнь – это только покушать? Это еще и погулять!.. Вы когда-нибудь слушали Рихтера в Концертном зале, рядом с которым мы сидим?

- Он что – тоже еврей?! – опять удивлялась Сима.

- Перестаньте, - вспыхивал Иосиф, - не всякий великий – еврей!.. И на него не попасть! Я этими глазами видел, как маршал Жуков со своей свитой на него не попал. Берлин взял – а Концертный зал нет! А Лидочка взяла!

- Жукова? – уточнила Сима. – Зачем ей такой старый?

Иосиф не реагировал.

- Я сам видел, как она подошла к кассе с пакетом, от которого так пахло… Иосиф закатывал глаза и начинал втягивать носом воздух. Он втягивал несколько минут. Все молча ждали… - И отошла с тремя билетами! – заканчивал Иосиф.

- Что там Концертный зал, – вступал Исаак. – «Лидо!» Чтобы попасть в этот ресторан – надо записываться за три месяца! А Левиных туда вносят на руках! Сам директор встречает их у входа. И целует Лидочке руки. Сначала левую, потом – правую… Вы когда-нибудь слыхали, чтобы Нейманис кому-то поцеловал хотя бы одну ручку?!

- Они пахнут шпикачками, - объясняла Сима, - а он их обожает…

- Что я и говорю, - заключала Хая-Рейзел, - Бома еще будет министром мясомолочной промышленности. Он утрет им всем нос. Это будет первый министр-еврей в Латвии!

- Почему именно он будет министром? – обижалась моя бабушка. – Мой внук будет «а шрайбер», а он – министром?!

- Потому что у Бомы аидише копф! – вступал Исаак.

Но ему не давали закончить.

- А у наших внуков, по-вашему, какие копф?! – кричали евреи.

- Потому что у Бомы аидише копф! – не обращал на них внимания Исаак, - и потому, что он кушает не хуже, чем дети всех этих Виллисов… Ну, есть у вас теперь вопросы? Или вы считаете, что этого недостаточно?

Евреи задумывались, шевелили губами, взвешивали – и приходили к выводу, что это более чем достаточно.

- И потом, - добавлял Исаак, - не забывайте, кто его папа. Вика не какой-нибудь там простой ветеринаришко – он главный ветеринар спеццеха! А вы знаете, что это такое?

- Знаем уже, знаем, - говорила Сима, - наши любимые шпикачки.

- Для кого? – спрашивал Исаак и поднимал вверх палец, - для членов ЦК! Для балабусов! Туда не впускают даже КГБ! Вы знаете хотя бы одно место во всей этой огромной стране, куда не впускают КГБ?

Никто не знал.

- А Вика там свой человек! Потому что он должен следить за здоровьем балабусов. Чтобы они не съели какую-нибудь гадость – что-нибудь из того, что едим мы. Или чтобы их, не дай Бог, не отравили.

- Вы хотите сказать, - усмехался Иосиф, - что от Вики немного зависит, кто будет править Латвией?

- Таки да, - подтверждал Исаак. – Потому что если в их нежные желудки попадет то, что попадает в наши – они околеют!

- На доброе здоровье! – говорила моя бабушка.

Над скамейками повисала тишина.

Несмотря на некоторую зависть, зеленые скамейки любили Левиных – за то, что те любили друг друга.

По вечерам Левины прогуливались по Турайдас, выходили на пляж, всегда втроем, и Вика, обнимая одной рукой Лидочку, а другой Бому, что-то рассказывал – и все хохотали.

- Лидочка, пломбир, родная? Бомочка, эскимо?..

Вика носился с мороженым, с коробками конфет.

- Лидочка, это тебе, первые георгины.

- Дети мои, а не прогуляться ли нам на корабле до Риги?

И вдруг, где-то в конце июня, произошло событие, взбудоражившее не только зеленые скамейки.

Левины получили письмо из Австрии, и оказалось, что у Бомы есть второй папа, а у Лиды – второй муж. Или первый, как вам будет угодно. И этот самый папа звал их к себе, в Вену. И не в гости, а навсегда!

На следующее утро после письма старики не проронили ни слова – впервые за десять лет! Они сидели какие-то подбитые, подперев кулаками подбородки и глядя вдаль.

Первой заговорила бабушка.

- А-а, - сказала она, - пойду домой. Надо приготовить обед.

И осталась сидеть.

- Сбегаю в магазин, - сказала Хая-Рейзел. И тоже не сдвинулась с места.

- Евреи, - задумчиво произнес Исаак, - мы думаем, что мы знаем все - а не знаем ничего… Откуда возник этот, простите меня, папа?!

- Не будем бить себя в наши старые груди, - сказал Иосиф, - этот папа возник до войны. Они были здесь до войны – а мы не были… А в Жмеринке я знал, что творится в Жмеринке. Ну, может быть, в Виннице. Но не в какой-то там Риге, о которой я вообще не знал.

- Он прав, - сказала моя бабушка, - он совершенно прав. Эта страна так быстро разрастается, что мы не успеваем следить, что происходит на наши новых территориях. И мы в этом не виноваты… Но Вика для Бомы был больше родного…

Скамейки печально закивали головами.

- Когда Вика открыл это письмо, будь оно проклято – у него подкосились ноги, - сообщил Иосиф. – Несмотря на шпикачки.

- Откуда вы знаете? – удивилась Хая-Рейзел.

- Когда хороший человек падает – это слышно повсюду, - объяснил Исаак.

- Успокойтесь, - сказала бабушка, - они никуда от него не уедут. Я мог вас заверить. Такая семья! С любимыми не расстаются…

Вскоре Левины получили второе письмо. Новый папа сообщал о себе кое-какие подробности: оказывается, ему принадлежали шикарные отели : в Вене – «Интерконтиненталь», а в Лондоне – «Кларидж». К тому же новый папа был «фоном» - его звали фон Шнеерсон. У фона было несколько конюшен со скаковыми лошадьми. К письму были приложены фото: «фон» верхом на лошадях, «фон» в бассейне, «фон» с Крайским.

- С чего бы это вдруг «фон»? – пожала плечами Сима. – Странный какой-то еврей.

- Какой он еврей? Он – шлеймазл! Шлеймазл на лошади! – сказала бабушка. – Пузатенький, лысенький – разве его можно сравнить с нашим Викой!

- На лошади он хотя бы одет, - хихикнул Исаак, - вы всмотритесь в фото, где он потягивает коктейль около своего бассейна! Да за такого ни одна аникейве…

- Не смейте касаться моей внучки! – приказал Иосиф.

- Вы сошли с ума, - сказал Исаак, - причем тут ваша внучка?!

- Идн, ша ,- сказала Хая-Рейзел, - они никуда не уедут. Они не бросят Вику. Попомните мои слова…

Но пророчества евреев как-то плохо стали сбываться.

В начале августа Лида и Бома улетели…

Несколько дней скамейки пустовали. Старые евреи болели. Бабушка лежала на кушетке, лицом к стене, и даже не подавала мне по утрам молока. У Хаи-Рейзел случился нервный приступ. Исаак собрался лететь за паршивцами вдогонку, и там, в Вене, сказать им все, что о них думает. Но ему не дали визы.

Потому евреи единогласно решили вычеркнуть их из своей памяти. - Это не евреи, - сказали они, - евреи так не поступают!

И вычеркнули.

Все свое внимание они сосредоточили на Вике. Было решено взять его под опеку.

- Он не должен оставаться один, - сказал Иосиф, - одиночество – это цорес! Вы меня понимаете?

Тут же были распределены обязанности: завтраки -у Хаи-Рейзел:

- Вы не знаете, он любит компот из рибарбара?

- Главное – компания, Хая-Рейзел, а не рибарбар.

Полдники – с Иосифом :

- Кефир и пару веселых майс, пойдет?

Обеды - у Симы:

- Я на диете. Он будет есть суп без соли?

- Будет, будет, только окружите его теплом.

И ужины – у моей бабушки:

- Ах, я знаю, что сделаю – налистники с черникой!

Хая-Рейзел пекла для него блинчики с творогом.

- Это базарный, Вика, - подчеркивала она, - его сделали фактически при мне. В вашем возрасте нельзя есть все время мясо. Мясо и мясо. Мясо повышает…

- Что? – безучастно спрашивал Вика.

- Я знаю? Все! Холестерин, белок, желток. А если б они не уехали, вы бы его ели и ели. И кто знает, чем бы все это кончилось…

- Не скажите, Хая-Рейзел, - возражал Вика, - там у Бомы настоящий отец! А настоящий отец – это вам не шпикачки!

- Настоящий папа! – вздыхала потом Хая-Рейзел. – Я бы посмотрела, как бы их к нему потянуло, если б он жил не в Вене, а в Крыжополе.

Иосиф засыпал Вику анекдотами.

- «Хаим, одолжи десятку!» - «У кого?!» - и первый ржал. Поймите, Вика, - говорил он, - если кувшин падает на камень – цорес кувшину. Если камень падает на кувшин – цорес кувшину. Человек не должен быть кувшином!

- Я не кувшин, - успокаивал Вика, - я чайник!..

Он перестал ходить на концерты, только на Бетховена.

- У него была трагическая судьба, мальчик, - как-то сказал он мне.

Я видел его однажды, в десятом ряду на пятой симфонии. На глазах его были слезы.

Бабушка устраивала Вике музыкальные вечера.

- Зная вашу любовь к музыке, - говорила она и ставила на старый патефон еврейские пластинки.

- Брент, май штетеле, брент, - шипела заигранная пластинка.

Вика молча жевал картофельные латкес.

- Вика, - говорила бабушка, - вы же мудрый человек, вы же ребе. А ребе тот, кто принимает все вещи всерьез, но ни от чего не унывает.

- Я ребе, Рася, - соглашался Вика, - я рад! Если хорошо Лидочке и Боме – хорошо и мне. Если они гуляют по Дунаю – по Дунаю гуляю и я. Если они там едят какую-то папайю – ее ем и я, хотя никогда ее не пробовал.

Вскоре Вика перестал посещать евреев.

- Он закрылся дома и слушает Бетховена, - сообщал Исаак. – Сколько можно слушать Бетховена?!

Он бледнел, худел и ходил небритый, чего никогда с ним не случалось. У него появились мешки под глазами, походка стала неуверенной.

- Его надо срочно показать доктору Черфасу, - говорили евреи. Они опасались за его жизнь.

Потом Вика исчез…

И все решили, что Вика уехал. А куда мог уехать Вика? Только к своим, к Лидочке и Боме, на прекрасный голубой Дунай.

Это вызвало на скамейках радостное возбуждение.

- Данкен Гот, - говорили евреи, - все-таки хорошо кончилось.

- Слава Богу! Он поехал к ним. Они одумались – это же замечательная семья! И он поехал. Они сейчас танцуют вальс.

- Он взял портфель и укатил, - убеждал Иосиф, - Австрия – прекрасная страна, там торт «Сахер», но кто там когда-то пробовал шпикачки?!

- Мой сын брал Вену, - сказала бабушка, - там нет шпикачек! Там нет даже леща! Я представляю, как Бома рыдал, увидев Вику, - кончиком косынки она вытирала слезу.

Старым евреям казалось, что они знают все, что произошло в далекой Вене, когда с поезда сошел Вика с портфелем в руках.

- Подождите, сказал Исаак, - я вам расскажу, все что было. В деталях…

- Зачем? – спросили евреи хором, - мы все знаем.

- Ну, так вот, - продолжил Исаак, - они бросились к нему на шею, еще когда он стоял на подножке вагона, и слезы ручьями катились из глаз их.

- А потом они вместе пошли на Дунай, - продолжила Сима, - и Вика раскрыл портфель. Шпикачки сияли оттуда!

- И они начали есть, - сообщила Хая-Рейзел, - с большим аппетитом. И любимые колбаски вернули их сюда, на наше взморье, на наш золотой песочек, на Турайдас, где они имели мазл. Они ели и умоляли Вику простить их.

- И он их таки простил, - закончил Иосиф, - и пригласил Лидочку на вальс.

- Жаль только фона Шнеерсона, - вздохнула бабушка,- хоть и фон, а еврей…

Давно это было.

Когда еще я был загорелый, в рваных сандалиях, и жизнь казалась солнечной и бесконечной.

Улица моей молодости начиналась у реки и кончалась у моря. У реки сидели русские и ловили диких угрей.

У моря сидели пожилые евреи.

Их больше нет.

Ни Хаи-Рейзел, ни Иосифа, ни философа Исаака, ни моей бабушки.

- Таере, возьми кусок лекаха…

На зеленых скамейках нет больше президентов Израиля, Голды Меир, Ротшильдов и Альберта Эйнштейна.

Исчез идиш, пропала певучая речь, не пахнет уютом, фаршированной рыбой, теплом и горьким юмором.

Улетел язык моей молодости, который я не знал.

Со скамеек веет холодным ветром. Там сидят другие люди – они сумрачны, серы, злы.

Они лузгают семечки и плюют себе под ноги.

Пахнет квасом, пивом и общественным туалетом.

Однажды мы, - из старой компании, из той сборной, - договорились встретиться на Турайдас, в июле, в шесть вечера, и пройти старой дорогой, мимо скамеек, к морю.

Мы слетелись со всех континентов. Не было рваных сандалий и буйных шевелюр. Все мы были в костюмах, в лысинах…

Мы обнялись и пошли к морю. Солнце еще было высоко, и море было тем же. Только со скамеек дуло холодом и ненастьем. Если когда-то «алтен идн» угадывали наше будущее, то эти – прошлое.

- Во, жиды идут!

- Тише, услышат!

- Да они ни черта не понимают – иностранцы.

- Говорят, они здесь когда-то жили.

- Да, да, тут когда-то, говорят, было много евреев. Жил, рассказывают, какой-то фон Левин или фон Эйзенштейн, черт их разберет! Министр колбасной промышленности.

- Хреновина, никакой колбасы не было!

- У евреев была! И в спеццехе делал он кровавую колбасу на крови христианских младенцев. А потом этот фон Абрам смотался в Израиль…

Мы спускаемся к пляжу, на сердце у нас печаль – зачем мы сюда притащились? Почему нас тянут старые дюны и волны, которых больше нет?

Мы смотрим в даль и слушаем море.

- Ву немт мен абиселе мазл, - поет оно, - ву немт мен абиселе глик?..

Александр и Лев Шаргородские

OПЕРАЦИЯ "РУССКИЙ ПОТОК"


Поехал я в круиз на Аляску. Здорово, конечно, хотя и немного странно.
Август, а холодно. В свинцового цвета океане плавают льдины, киты и
тюлени. Последний день выдался таким холодным и дождливым что после
ланча даже не хотелось выходить наружу. Посему устроился я в удобнейшем
кресле на обзорной палубе.. Тепло, сухо, одним словом, благодать...
Рядом со мной расположился мистер с книгой. Но не читает, а смотрит в
окно на однообразные северные пейзажи вроде тех что на
http://world.lib.ru/b/b_a/pictureweekly.shtml и думает о чем-то своем.
Подошел стюард, ненавязчиво поинтересовался не желают ли сэры
чего-нибудь из бара. Мы оба словно сговорившись заказали "водка
мартини", оба услышали знакомый неистребимый акцент и заговорили
по-русски.

Эмигрантский разговор всегда рано или поздно выходит на "откуда и
когда". Мой новый знакомый, Борис, покинул Москву лет на десять раньше
меня, и еще восемь до этого успел побыть в отказе, в смысле что ему не
разрешали уехать.
- Не слабо, - говорю, - восемь лет в отказе. Как это Вас угораздило?
Борис задумался и вдруг предложил:
- Могу и рассказать, если хотите. До ужина далеко, на палубе сыро и
холодно, жена на занятиях по йоге. Только давайте сразу закажем еще по
мартини. Я плачу.

В детстве, - начал Борис, - я был можно сказать вундеркиндом. С первого
и по последний класс учеба не стоила мне ни малейших усилий. Ходить на
уроки было, конечно, скучно, но я ходил. Как говорили родители, это была
моя работа. А вообще запоем читал, особенно о путешествиях. В младших
классах увлекался шахматами, в старших - картами. Закончил школу с
серебряной медалью. Приехал в Москву из провинции и без репетиторов и
блата поступил в лучший в стране институт. Зачем? До сих пор не очень
понимаю. Скорее всего из юношеского тщеславия.

Здесь впервые в жизни мне пришлось поупираться. Физика и математика,
конечно, без проблем, а вот английский... Два года зубарил днями и
ночами. Но ничего, впоследствии очень пригодилось. Третий курс ушел на
КВН. Почти весь четвертый провел на переднем крае науки у опального
Воронеля в Б-гом забытой Менделеевке и окончательно понял что физика это
не мое. В итоге специализировался в теории управления на первой в СССР
кафедре по этому профилю.

В тот год весь выпуск нашей кафедры распределили ни много ни мало в ЦК
КПСС. Веяние тогда было такое - внедрение современных методов
управления. Мне досталась должность инструктора в отделе, который
курировал какой-то из оборонных секторов. Начальник отдела сказал что
нужно получить первую форму допуска и вступить в партию. Пообещал
ускорить процесс. Через две недели на общем собрании меня утвердили
кандидатом в КПСС. Тем временем пришел допуск и я расписался что буду
свято хранить государственную тайну. Следующим этапом был совет
ветеранов в райкоме.
- Соглашайся со всем что они будут говорить, старайся не выглядеть
умным, ни в коем случае не шути, - напутствовал меня начальник отдела.

Ветеранов можно было принять за постаревшую тройку НКВД, если бы их не
было четверо. Дальше пошел странный КВН, где вопросы задавала только
одна команда. Сначала - приветствие по анкете. На разминке у меня
спросили столицу республики Конго, членов группы "Освобождение труда" и
генерального секретаря компартии Франции. Затем перешли к домашнему
заданию. Слово взял самый мордастый ветеран:
- Я тут запросил бывших коллег. На семинаре по философии вы, молодой
человек, позволили себе заявить что выдающийся ученый, - он заглянул в
бумажку, - Альберт Эйнштейн - еврей. Вы понимаете что это льет воду на
сионистскую мельницу? - Напутствие вылетело у меня из головы. Да,
говорю, Эйнштейн - еврей. Это медицинский факт. Сионист - это еврей
который хочет жить в Израиле. Это определение. Никакой логической связи
между этими двумя высказываниями нет.
Ветеран побагровел и тяжело дыша выдал правильный ответ:
- Если связи нет, не созрел ты, молокосос, для Партии.
Одним словом, до конкурса капитанов дело не дошло, меня завернули.
Начальник отдела попытался вмешаться, но пускать в ход тяжелую
артиллерию ради меня ему видимо не хотелось. Пришлось уволиться по
собственному желанию и начать искать другую работу.

Работы в общем были, однако пришлось вспомнить что еврей не только
Эйнштейн, но и я сам. Ну, не то чтобы я об этом забыл, просто в Физтехе
перестал об этом думать. А тут никуда не берут. Фамилия у меня
обрусевшая, имя отчество нехарактерные. Прихожу в отдел кадров, все
вроде хорошо. Потом кадры смотрят в паспорт, потом просят принести
отдельную справку о московской прописке. Когда приношу, говорят что
ставку забрали. Я уже был женат. Жена на сносях, живем у тещи с тестем,
а домой не приношу ни копейки. Тесть у меня работал тогда таксистом. Был
он человеком простым, но толковым и практичным. Однажды вечером посадил
меня за стол, открыл бутылку водки и сказал:
- А уезжайте вы с Галкой в твой Израиль. Ничего у тебя здесь не
получится. Ты в этой жизни не сечешь. А там все наверное вроде тебя, не
пропадешь.
- А за себя не боитесь, Яков Андреевич?
- А чего мне бояться? Я баранку кручу.

На том мы и порешили. Поехал я в Черновцы к двоюродному дядьке, сын
которого несколько лет назад уехал в Израиль. Заказал вызов, получил
вызов, собрал документы и пошел в ОВИР. И здесь всплыла моя первая форма
допуска. Это неважно что я ею ни разу не воспользовался. Главное что она
была и истекала через десять лет после подачи документов. Ловушка
захлопнулась...

Не помню уже кто, но вечное ему спасибо, посоветовал заняться
контрольными для заочников. Хотя первое время пришлось здорово побегать.
Но я был молодой, институтов в Москве много, скорость у меня была
фантастической и цена разумной. Начал с контрольных по физике и
математике, а вскоре уже брал курсовые и дипломы по любой науке. Горное
дело, география, теплотехника - только плати. Через два года написал
первую диссертацию, кандидатскую, для директора металлургического
завода. Еще через год - первую докторскую для начальника главка
министерства угольной промышленности. Деньги полились рекой. Тесть
разменял свою двухкомнатную на двухкомнатную для себя и трехкомнатную
для нас в тихом центре. Поужинать в дорогом ресторане, слетать на пару
дней в Крым - запросто. Купил на тестя машину. С дачей заводиться смысла
не имело. А что еще? Те приятели, которые умудрились уехать, шастали по
всему миру, ходили на бродвейские мьюзиклы и в итальянские музеи, меняли
работы, а я клепал рубли, которые не знал куда девать.

Примерно на шестой год моего отказа, когда я вечером выходил из
шахматного клуба, ко мне подошел солидный дядька, представился Виталием
Сергеевичем, завел разговор и вроде невзначай поинтересовлся:
- Мне рассказывали что Вы можете написать докторскую по любой науке. Это
правда?
- Ну, не написать, конечно. Могу помочь оформить.
- Оформить так оформить, - согласился мой новый знакомый, - А с военными
науками справитесь?
Ну, думаю, какие-нибудь ракеты, траектории.
- Наверное справлюсь, - говорю, а какая собственно специальность?
- Государственная безопасность. Тема - на Ваше усмотрение. Вы
специализировались в управлении и информационных технологиях, вот и
предложите что-нибудь по этому профилю. Через неделю встретимся здесь
же. А к этому времени Вы подготовите название темы пообщее, резюме
поконкретнее и коротенький план. Все желательно не более чем на двух
страницах. О внедрении не думайте, главное чтобы выглядело
диссертабельно. Постарайтесь чтобы заказчику понравилось, если в Израиль
ехать не передумали. Другой такой возможности у Вас не будет.

Легче всего сформулировать задачу в двух случаях: если знаешь о вопросе
все или если не знаешь ничего. Но во втором случае запросто можно
изобрести велосипед. О госбезопасности я не знал и не мог знать ничего,
так что оставалось надеяться на везение. Задачу я придумал в тот же
вечер быстро и легко (верный признак удачи), когда ехал домой по ночной
слегка запорошенной снегом Москве. Наверное Вы знаете как передается
информация по интернету. Файл разбивается на так называемые пакеты,
каждый из которых содержит по маленькому кусочку информации и сам по
себе особого смысла не имеет. Затем каждый пакет идет по сети к адресу
независимым от остальных пакетов оптимальным путем. В месте назначения
они вновь собираются в файл. Представьте себе, что вы хотите письменно
объсниться девушке в любви. Следуя изложенной выше технологии, вы берете
3 листа бумаги, на одном пишете "Я", на другом - "тебя", на третьем -
"люблю". Вкладываете каждый лист в отдельный конверт, на каждом конверте
ставите номер и отсылаете их по почте. Девушка получает три письма
(может даже быть первым третье, а последним первое), раскладывает их
согласно номерам, открывает, читает. Информация адресатом получена.
Можно на всякий случай сходить в аптеку за кондомами...

Стойте, о чем мы говорили? Да, о диссертации. Тогда у меня в голове
гвоздем торчала эмиграция. На нее проецировалась любая новая тема.
Госбезопасность не стала исключением. Друзья мне писали что почти ко
всем новым эмигрантам из СССР приходят люди из разведки или из чего там
еще и задают самые разные вопросы. Наверное, решил я, ответы вводятся в
компьютер, анализируются, сличаются соответствующей программой и в
конце-концов создается более или менее правдоподобная картина сразу по
многим интересующим вопросам. И я подумал что точно таким образом можно
доставлять и дезинформацию. Делить ее на пакеты и отправлять эти пакеты
с эмигрантами. Для полного правдоподобия носители ни в коем случае не
должны осознавать важность своего кусочка. Тогда дезинформация,
собранная в единое целое из ничего не значащих отрывков, которые еще и
пришли каждый своим путем, будет восприниматься противником с высокой
степенью доверия. И чем больше людей будет эмигрировать тем шире и
надежнее эта система будет работать. Так сформулировалась искомая тема:
"Управление глобальными информационными потоками".

Через неделю я отдал две отпечатанные страницы Виталию Сергеевичу, а еще
через неделю он поздним вечером позвонил мне домой:
- Поздравляю, тема одобрена. Завтра утром Вы приступаете к работе.
Приезжайте к 10 утра на Лубянку, идите прямо к главному входу. Вас там
встретят.
На следующий день вскоре после десяти я уже сидел за столом напротив
Виталия Сергеевича и рассматривал свои новые документы, которые только
что вручил мне хозяин кабинета: паспорт с моими именем-отчеством и
похожей фамилией, удостоверение капитана КГБ, пропуск с множеством
закорючек, партийный билет. Комплект дополнял ключ от двухкомнатной
квартиры на Юго-Западе.
- Я советую Вам большую часть свободного времени проводить именно в этой
квартире, - напутствовал меня мой новый начальник, - Скажете жене что
пишете диссертацию для директора Тульского оружейного завода, будете там
жить и по мере возможности приезжать на выходные. А сейчас я покажу Ваш
кабинет. В коридоре не крутитесь. Все бумаги храните в сейфе, ничего не
вносите и ничего не выносите. Расписание у Вас свободное. Для
сотрудников Вы нелегал между заданиями. Никто ни о чем Вас не будет
спрашивать. Отчет о проделанной работе будете представлять раз в месяц.
И последнее, в нашей организации проекты принято называть операциями.
Вашей операции присвоено имя "Русский поток", а Вы утверждены ее
координатором.
В кабинете кроме письменного стола, телефона и сейфа меня ожидал
наверное первый в СССР Commodore PET с принтером - лучшая игрушка,
которую я когда-либо получал до тех пор.

Я знаю о чем Вы сейчас думаете, - Борис приложился к своему бокалу, -
Думаете что я согласился работать на ГБ и тем самым продал душу дьяволу.
Поверьте, я долго терзался этим вопросом. Во-первых, я твердо верил что
эти ребята никогда не доведут до ума ничего из придуманного мной. У них
мозги другие. Насчет ломать им равных нет, а строить почему-то не
получается. Во-вторых, Вы не знаете что значит сидеть в отказе, когда у
вас растут двое детей. И наконец, мне было уже за тридцать, а я еще не
встретил задачу, которую мне было бы интересно решать. Это была первая,
- Борис снова приложился к бокалу, - И наверное последняя.

Начались трудовые будни. Мне пришлось работать сразу над множеством
параллельных задач самого разного плана. Не стану утомлять Вас сложными
и расскажу какую-нибудь простенькую. Как, скажем, заставить эмигранта
запомнить на первый взгляд случайную и несущественную информацию, в
нашей терминологии - привязать пакет к носителю? Среди прочих я
предложил метод эмоционального стресса. Параллельные исследования на
нескольких кафедрах психологии установили что этот - самый эффективный.
Вызывает, например, начальник шахтостроительного управления одного из
своих инженеров, потенциального эмигранта, и сообщает ему, что в
Казахстане, недалеко от Арыкбалыка обнаружили молибден. Собираются
строить рудник. Громадная зарплата, подъемные. Не хочет ли он поехать?
Человек, конечно, переживает, со всеми советуется. Потом ничего не
случается, но спроси его об Арыкбалыке, он сразу скажет что там
собираются строить шахту. А другой потенциальный эмигрант, симпатичная
бухгалтер бальзаковского возраста, едет из командировки и оказывается в
одном купе с обаятельным офицером дорожно-строительного батальона. Тот
жалуется что их переводят из Рязани в какой-то богом забытый Арыкбалык в
Казахстане. Достает бутылку шампанского за которой следует незабываемая
ночь. Эксперимент показал что с вероятностью 86 процентов дама
запоминает Арыкбалык на 3 года. Теперь дайте потенциальным эмигрантам
уехать и отправьте в Арыкбалык пару бульдозеров, которые заметят со
спутника. Противник не будет иметь ни малейшего сомнения что там строят
или будут строить пусковые шахты.

С использованием компьютерных технологий обходится эта дезинформация
совсем недорого, но противника, если тот заглатывает наживку,
провоцирует на колоссальных затраты. Да и без расчетов понятно что
выпускать евреев дешевле чем строить ракеты, шахты и атомные подводные
лодки. Вы спрашиваете как определить потенциального эмигранта? По
паспорту и прописке. Я в свои расчеты закладывал что в ближайшие десять
лет из СССР уедут 80 процентов евреев, половинок, четвертушек и их мужья
и жены.

Что там говорить, интересных проблем была пропасть: минимальный размер
пакета, хранение и запросы в базах данных, дублирование, избыточность
итп итд. И не забывайте какой это был год и какие были компьютеры. Ну,
еще заставить работать ленивый техперсонал ВЦ. Вкалывал я по 14-15 часов
в сутки, а потом добирался к себе на Юго-Запад, засыпал и продолжал
работать во сне. Иногда на выходные приезжал домой поиграть с дочками.
На Лубянке, когда поступало указание, ходил на торжественные и партийные
собрания. Два раза в месяц получал приличную зарплату и чеки
Внешпосылторга, которые немного скрашивали недовольство жены. Так
продолжалось больше года. А потом все куски соединились в единую
конструкцию, которую спокойно можно было пускать в дело и уж точно
выставлять на защиту. Я написал статьи, которые относились к отдельным
интересным аспектам общей задачи, честно вставил туда всех кого
привлекал к сотрудничеству: психологов, математиков, статистиков,
медиков, кроме разумеется самого себя. Передал их Виталию Сергеевичу.
Дальнейшая судьба этих статей мне неизвестна. Скорее всего они были
опубликованы в каком-нибудь сверхсекретном ведомственном сборнике и
канули в вечность.

Диссертацию и автореферат я написал играючи. Потом подготовил
выступление на предзащите, которая как мне было сказано прошла успешно.
Делать мне стало нечего и появилось время поразмышлять над своей
судьбой. От безделья началась бессонница. В одну из бессонных ночей я
осознал что очень скоро меня должны убрать. Не отпускать же меня в самом
деле на запад. Я видел слишком много лиц и слышал слишком много фамилий.
Пасти меня здесь до скончания века бессмысленно, накладно и вообще кто я
такой чтобы меня пасти. Пределом своей жизни я положил день когда
поступят отзывы от оппонентов и я понадоблюсь для ответов на вопросы.
Решил поэкспериментировть и неделю вообще не появлялся на работе.
Реакции не последовало, и я понял что не ошибаюсь. Бежать было некуда и
бессмысленно - в заложниках оставались дети.

А тем временем приблизилась Олимпиада. Политбюро похоже решило
избавиться от неудобных евреев. Старые отказники начали потихоньку
уезжать. Но "секретных" все равно не отпускали. Что уже говорить обо
мне?! От нечего делать решил вспомнить добрые старые времена и на
праздник Симхат-Тора к вечеру поехал к синагоге на Архипова. Народу была
тьма. Молодежь плясала буквально под колесами автомобилей. Милиция
ходила с матюгальниками и призывала всех расходиться, но никто на эти
призывы не реагировал. В танцах я не силен. Поэтому пристроился повыше
на склоне и начал осматриваться вокруг. Неподалеку от меня не таясь
стоял человек с чем-то вроде здоровенной телефонной трубки и непрерывно
в нее бубнил. По его команде двое в штатском выхватывали из пляшущей
толпы то одного то другого и вели в большой автобус с табличкой
"Интурист". Особенно здорово плясала тоненькая девушка с копной черных
волос. Помните "Портрет Иды Рубинштейн" Серова? Очень похожа. Когда
повели и ее, я подошел к человеку, показал корочки и сказал:
- Девочка нужна мне.
Тот посветил фонариком, сличил фотографию.
- Сейчас сделаем, капитан. Отойди в сторону и обожди, видишь сколько
работы. - и он снова забубнил в трубку.
Вскоре двое в штатском подошли ко мне и повели в автобус. В автобусе
было почти темно, люди, которые только что весело танцевали, выглядели
испуганными и растерянными. Меня усадили в хвост вместе с девушкой.
Посмотрели друг на друга. Молчим. Вдруг рядом со мной открывается задняя
дверь, я выскальзываю в нее и вытаскиваю за собой девушку. Не
оглядываясь и прижавшись друг к другу, уходим, Появляется свободное
такси. Машем руками. Такси останавливается. Поехали! Через пятнадцать
минут мы сидели в холодной стекляшке, я уговаривал ее выпить вина чтобы
согреться, а она все спрашивала меня почему открылась дверь. И не
перестала спрашивать об этом до самого утра.

Через два самых счастливых месяца в моей жизни я стоял в Шереметьево и
смотрел как моя любовь скрывается в в черной дыре таможни откуда никто и
никогда не возвращался. Что говорить, вы и сами наверное знаете как это
бывало. Недавно нашел ее на "Одноклассниках". Живет в Хьюстоне,
узнаваема, выглядит благополучно, но похоже больше не пляшет. Думал:
написать не написать? Так и не написал. А тогда я прямо в аэропорту
безобразно напился, с кем-то поскандалил, попал в милицию. Спасло
всемогущее удостоверение. Вместо вытрезвителя меня отправили домой, на
Юго-Запад разумеется. Проснулся я с тяжелым похмельем и вдруг вспомнил
что добрых два года не видел мать и отца. Рванул во Внуково и через три
часа входил в родительскую квартиру.
- Боря, - сказала мама, Галя уже четвертый день не может тебя найти.
Завтра ты должен быть в ОВИРе.

На следующее утро я сидел в кабинете зам. начальника ОВИРа, которым
оказался Петр Николаевич, улыбчивый украинец средних лет.
- На машине? - написал он на бумажке.
Я кивнул головой.
- Угол справа от входа и ждите, - снова написал он, а вслух сказал, - К
сожалению, ничем порадовать Вас не могу, - и открыл дверь.
Через пять минут он плюхнулся на переднее сидение рядом со мной:
- Поехали в шашлычную на Тульской, разговор есть.

Приехали. Я заказал водку, шашлыки и все остальное. Выпили, закусили,
обсудили шансы киевского Динамо в чемпионате страны. Понимал он в этом
деле здорово, но и я понимал неплохо. Перешли на ты.
- Слушай, Боря, - сказал зам. начальника ОВИРа, - такое дело. Ты
занимаешь большую трехкомнатную квартиру в центре, а мои тесть с тещей
живут в однушке в Чертаново. Ты собираешься уезжать, а они собираются
оставаться. Меняйся с ними квартирами, и я обещаю что через месяц ты
будешь в своем Израиле.
Мне рисковать было нечем.
- Договорились, - говорю, - только не месяц, а две недели и ты, Петя,
поможешь с билетами.
- Нет проблем, я хотел дать тебе время собраться.

Когда через две недели мы миновали шереметьевский КПП и оторвались от
земли, мне впервые пришло в голову что Б-г есть и только он мог посадить
нас в этот самолет. Поблагодарил как умел. Прилетели в Вену. Там сразу
отделили тех кто в Израиль. Но мне Израиль не годился - слишком много
наших. Из ХИАСовского меню выбрал Южную Африку - далеко и нет
дипломатических отношений с СССР. Там мы и прожили первые пять лет. Я
сразу стал программировать все за что платили деньги. Вскоре облюбовал
себе SAP. Вы наверное знаете этот корпоративный софт на все случаи
жизни. Открыл собственную компанию, я - президент, жена - бухгалтер.
Беру только интересные для себя проекты в разных странах мира. Совмещаю,
так сказать, приятное с полезным, и на меня еще стоит очередь. Девочки
выросли, живут в Нью-Йорке, а мы вот бродяжничаем. Мог бы уже и не
работать, но никак не решим где осесть. Что говорить, life is good.

Защитился ли мой заказчик? Хороший вопрос. Точного ответа не знаю, но
информация к размышлению есть. Ехал я однажды из Киото в Токио. Смотрю
на киотском вокзале стоит наш человек, держит над собой двумя руками
лист бумаги, а на нем написано "Помогите". Дело было уже после развала
Союза, я подошел. Лев Осипович оказался известным московским химиком из
того еще поколения, которое говорило только на русском. Приехал на
конференцию в Токио, решил посмотреть на Киото, потерял своего
провожатого, сначала растерялся, но как видите, нашел выход.

Сели в поезд и проговорили все четыре часа. Оказался он большим знатоком
московского академического мира. Я не удержался и спросил слышал ли он о
защитах по специальности "госбезопасность". Мой новый знакомый немного
задумался, а потом вспомнил как в Доме ученых ему рассказывали о неком
гэбэшном генерале, который представил блестящую докторскую, что-то об
информационных потоках. - На него наверное целый институт работал. Перед
самой защитой соискатель неизвестно отчего занервничал и повысил
секретность работы до такой степени, что большинство членов совета не
смогли присутствовать на заседании. Трест, как говорится, лопнул
изнутри, защита не состоялась... - Лев Осипович довольно захихикал.

Мне же этот сценарий показался излишне анекдотичным. Мог, конечно, мой
клиент занервничать, когда я исчез, но не настолько. Скорее всего кто-то
еще повыше решил что под мою идею можно получить финансирование и
протолкнул ее на самый верх. Там в то время давали деньги даже на
поворот сибирских рек. Вполне могли дать и на это. Тогда секретность
автоматически повысилась до упора, а генерала само-собой тоже не
обидели. Могли, скажем, присудить степень без защиты, по совокупности, и
включить в руководство проектом.

Давайте думать дальше. В 1983 американцы вбросили свою дезинформацию -
программу "Звездных войн". Советский Союз поверил, дрогнул и стал искать
симметричный ответ при катастрофическом отсутствии ресурсов. В данной
ситуации мой "Русский поток" было совершенно логичным выбором. Пара лет,
я думаю, ушла на привязывание пакетов. На завершающем этапе, как и
планировалось, началась массовая еврейская эмиграция. Мне иногда кажется
что они заставили уехать даже тех кто не собирался или не хотел. Что из
этого получилось мы, конечно, не узнаем никогда, но похоже наши чекисты
в очередной раз продемонстрировали что горячее сердце и не очень чистые
руки не могут заменить голову на плечах. В сухом остатке выиграли
советские евреи, которые, говоря высоким стилем, вышли из рабства и
обрели свободу... А свобода это такая замечательная штука, что за нее
просто необходимо выпить. Лехаим!

Борис допил свой мартини, поднялся, предлжил встретиться за ужином, но
больше так и не появился. А на следующее утро мы уже улетали домой.

Колледж-Фьорд, Аляска, США. Август 2009 года.

http://world.lib.ru/b/b_a/pictureweekly.shtml

Конкурс сказок
Позвони мне, позвони

— Софочка, угадай, к кому меня сегодня вызывали? – в голосе Бориса Израилевича слышалось плохо скрываемое торжество.
— И к кому же тебя вызвали? – скептически спросила грузная Софочка, не прекращая помешивать куриное жаркое. — К собаке Баскервилей?
— К Кони, — выдохнул Борис Израилевич.
— Кони? – переспросила Софочка. – Лошадь что ли у кого-то заболела? Ну и чему ты так радуешься? Тому, что тебя вызывает лошадь? Подумайте, какое счастье!
— Да при чем тут лошадь? – возмутился Борис Израилевич непонятливости супруги. – Кони – это, между прочим, лабрадор Путина, — он торжествующе поглядел на застывшую Софочку и многозначительно приподнял брови.
— Так что же ты мне голову морочишь? Кони какие-то – взвилась Софочка, пытаясь выловить из кастрюли упущенную ложку. Ложка ожесточенно сопротивлялась, намереваясь повторить подвиг «Варяга». – Ну и что там?
— Да ничего страшного. Расстройство желудка. Сделал ей промывание, теперь все в порядке. Хорошая собака, умная, воспитанная.
— Да я тебя разве о собаке спрашиваю, чтобы она трижды была здорова! Я спрашиваю, ты видел Путина?
— Вот как тебя, — гордо сообщил Борис Израилевич. Надо сказать, что Путина он не особо жаловал, но сегодня, тем не менее, чувствовал себя прикоснувшимся к чему-то значительному и даже великому.
— Ну и как он выглядит? Как по телевизору?
— Ну да, примерно так. На рыбу похож.
— Ну, а с тобой он разговаривал? Или молчал, как рыба?
— Спасибо мне сказал. Руку пожал. Спросил, какие проблемы. Если что, сказал, обращайтесь. Чем смогу, мол, помогу.
— Ну а ты что? – Софочка напряженно посмотрела на мужа.
— А что я? – пожал плечами Борис Израилевич. – Поблагодарил. Сказал, что у нас проблем нет. А что я, по-твоему, должен был сказать, — взвился он, видя возмущенный взгляд жены. – Попросить, чтобы он Ходорковского выпустил?
— Знаешь, если тебя в следующий раз вызовут к Гудвину, попроси у него мозгов. Это как раз будет то, что тебе надо, – язвительно процедила Софочка.
— Нет, ну а что я должен был сказать, — взорвался Борис Израилевич. Со стороны жены было просто подло портить ему такой вечер.
— Я, конечно, понимаю. Ты же у нас великий врач, доктор Айболит. Ты весь витаешь в высоких сферах и со своих высот не замечаешь, что мы живем у Муньки в заду, в крошечной двухкомнатной квартире вместе с взрослым сыном. Ты, конечно, не помнишь, что мальчик скоро заканчивает институт, и его могут призвать в армию. Тебя это, конечно, мало заботит – он же не собака. Был бы он собакой, тогда другое дело. Ты бы с него пылинки сдувал, делал бы ему промывание желудка. А так тебе плевать, – на Софочкину щеку набежала слеза, потом еще одна. Она стерла их углом фартука и устало опустилась на стул.
Борис Израилевич сел рядом. Оба молчали, слушая гнетущую тишину, которая то и дело прерывалась тяжелыми вздохами и бульканьем, доносившимся из кастрюли. Наконец, Борис Израилевич прервал затянувшуюся паузу
— Вообще-то он мне оставил свой телефон. Но как-то неудобно звонить, просить. Ты же знаешь, я этого терпеть не могу. Да и не умею, — виновато произнес он.
— А я люблю? А я умею? Ты же знаешь, мне для себя ничего не надо, но у нас дети. А ради детей я готова на все. Позвони ему и попроси нормальную квартиру где-нибудь рядом с Аллочкой. Ты когда последний раз внука видел? А я, между прочим, три раза в неделю на другой конец Москвы, — Софочка махнула рукой. — И про Леню намекни аккуратно, насчет армии. Только аккуратно! Наплети про слабое здоровье что-нибудь…
— Ладно, я понял все, — мрачно произнес Борис Израилевич. – Сейчас позвоню. Только ты мне не мешай.
— Да ой! Кто тебе мешает? Иди в комнату и звони, сколько хочешь. Я ему, видите ли, мешаю.
Борис Израилевич вышел из кухни и прикрыл за собой дверь. Вернулся он через пару минут, и вид имел задумчивый.
— Ну как? Ну что? – накинулась на него Софочка.
— Ничего, — глупо улыбаясь, ответил Борис Израилевич. – Говорил приветливо, еще раз поблагодарил за собаку. Сказал, что все устроит. Через неделю можно будет переезжать.
— Ну вот, — удовлетворенно кивнула Софочка – Я же говорила. Подумай только, как он любит свою собаку. Слушай, если ты такой хороший доктор, которого ценит сам президент, почему бы ему не назначить тебя министром здравоохранения?
— Ты с ума сошла, — возмутился Борис Израилевич, — при чем тут это! Какой из меня министр?
— Отличный, — всплеснула руками Софочка, — замечательный министр! Сам подумай: директор мебельного магазина может быть министром обороны, а ты, заслуженный ветеринар, не можешь быть министром здравоохранения? Иди, звони ему сейчас же, а то через неделю он забудет, как тебя зовут!
На этот раз Борис Израилевич не стал возражать, а покорно вышел из кухни, аккуратно прикрыв за собой дверь.
— Все в порядке, — сообщил он, вернувшись. – Сказал, что принципиальных возражений у него нет, и скоро можно будет приступать к работе. – Борис Израилевич довольно потер руки. Но Софочка, вопреки ожиданиям, не бросилась поздравлять мужа с головокружительным взлетом карьеры, а напротив выглядела довольно мрачной.
— Что такое, Софочка? Опять не слава богу? – возмутился Борис Израилевич.
— А ты подумай сам, — раздраженно бросила Софочка. – Ведь Путин скоро уйдет в отставку? Так?
— Так, — согласился Борис Израилевич.
— Поставит вместо себя какую-то рожу. Так?
— Так.
— И попрут тебя, как миленького. Так?
— Почему меня, интересно, попрут?
— Да потому что на твое место столько охотников найдется, что без поддержки президента ты и двух минут не продержишься. И потом, где гарантия, что его преемник захочет, чтобы у него министром был Борис Израилевич Коган?
— И что ты предлагаешь?
— Нет, вы слышали? Что я предлагаю? А без меня ты что-нибудь можешь? Иди, сейчас же звони своему другу. Пусть он назначит преемником тебя. Ему же все равно уходить, пусть хоть порядочного человека вместо себя оставит. Пообещай, что мы назначим его главой Администрации Президента. Чем плохо? Давай, давай, иди, звони.
— Да ты в своем уме? – Борис Израилевич чуть не задохнулся от такой наглости. – Кто же проголосует за Когана? Президент России Коган! Это уму непостижимо!
— Вот за это ты не волнуйся. У нас за кого надо, за того и проголосуют. Хоть за Когана, хоть за Кони твоего. И потом голосовать совсем не обязательно. Ты за Путина разве голосовал? Ельцин в отставку ушел, его вместо себя оставил. Пусть и этот так сделает.
— Не знаю, — Борис Израилевич явно не горел желанием выполнять волю не на шутку разошедшейся жены.
— Ну что ты опять не знаешь, — всплеснула руками Софочка. – Разве я не была права, когда заставляла тебя звонить? Квартиру нам дали? Дали. Ты, слава богу, министр. Хочешь все это потерять? Потеряешь! – Софочкины глаза опять налились слезами.
— Пожалуйста, не плачь. Я все сделаю, как ты хочешь, — он в третий раз пошел к телефону.
Вернулся мрачнее тучи. Недобро посмотрел на жену..
— Доигралась? — грозно поинтересовался он. – Довольна? Бросил трубку! Сказал, что впервые видит подобную наглость. Сиди, сказал, в своей дыре и носу больше не высовывай.
— Так и сказал? — побледнела Софочка, — Что же теперь делать? Он же нас в порошок сотрет.
— А разве ты не этого добивалась? – Борис Израилевич уничтожающе посмотрел на жену.
— Господи, надо что-то делать, — запричитала Софочка, – что же теперь будет… Надо убираться из этой чертовой страны. Как ты думаешь, они уже поставили наш телефон на прослушку?
— Да ладно, успокойся. Сама подумай, кому мы нужны. И потом, ничего такого он не сказал. Просто попросил больше не беспокоить и дал понять, что берет все обещания насчет квартиры и прочего назад. И давай больше не будем возвращаться к этой теме, лично мне она неприятна.
Софочка не возражала.
Засыпая, каждый думал о своем. Софочка жалела, что не ограничилась квартирой и боялась, что эта история еще выйдет им всем боком. Борис Израилевич был, напротив, чрезвычайно доволен собой, хотя виду не показывал. Конечно, он и не думал никому звонить. Он даже и представить себе не мог, как это можно звонить и одолевать кого-то просьбами. Дай то, дай это. Ужас какой-то. Благо, за годы супружества он великолепно изучил Софочкин бульдозерный характер, так что этот спектакль ему ничем не грозил. Финал был очевиден. Остановить Софочку мог только нокаут, и было совершенно необязательно привлекать к этому делу президента.
Борис Израилевич спал и видел во сне синее море В море, недалеко от берега, барахталась большущая рыбина с лицом президента. На одном боку у нее было выведено «Дави на газ», а на другом «Я болею за «Динамо». В плавнике у рыбины был зажат микрофон, и Борис Израилевич догадался, что она плыла в караоке-бар, где собиралась исполнить песню «Позвони мне, позвони».
Автор: Инна Грановская
12 ноября 2007