Выдуманные или правдивые истории

РУССКАЯ ФАМИЛИЯ

https://newrezume.org/news/2021-04-22-40558

Лучший друг и шофёр Гитлера оказался евреем. Как с ним поступил фюрер?

https://newrezume.org/news/2021-04-27-38725

Мои фамилия, имя и отчество: Срулевич Моисей Юделевич.
https://www.migdal.org.ua/times/66/5840/

ДЕВУШКА С ЯБЛОКАМИ - Удивительная история

История, которую собираются снять в кино. 
Девушка с яблоками.  

История выживания после Холокоста и таинственных путей Бога, которые сблизили людей здесь, в Америке, после того, как их жизни соприкоснулись в темные дни Гитлера. Август 1942 года. Пётркув, Польша.  

В то утро небо было мрачным, пока мы с нетерпением ждали. Всех мужчин, женщин и детей еврейского гетто Петркова согнали на площадь. Ходили слухи, что нас перевозят. Мой отец только недавно умер от тифа, который распространился по переполненному гетто. Больше всего я боялся, что нашу семью разлучат. «Что бы ты ни делал, - прошептал мне мой старший брат Исидор, - не говори им своего возраста. Скажем, тебе шестнадцать.  

Я был высоким для мальчика 11 лет, так что я мог обмануть их. Таким образом, я мог бы считаться ценным работником. 
Ко мне подошел эсэсовец, цокая сапогами по булыжнику... Он осмотрел меня с ног до головы, а потом спросил, сколько мне лет. "Шестнадцать", - сказал я. Он направил меня налево, где уже стояли мои три брата и другие здоровые молодые люди. Нашу мать  послали направо вместе с другими женщинами, детьми, больными и пожилыми людьми.  


Я прошептал Исидору: «Почему?» Он не ответил. Я подбежал к маме и сказал, что хочу остаться с ней. «Нет», - строго ответила она. Уходи. Не мешай. Иди со своими братьями». Она никогда раньше не говорила так резко. Но я понял: она меня защищала. Она так меня любила, что на этот раз сделала вид, что не любит. Это был последний раз, когда я ее видел. 


Меня и моих братьев перевезли в вагоне для перевозки скота в Германию. Однажды ночью мы прибыли в концлагерь Бухенвальд, и нас отвели в переполненный барак. На следующий день нам выдали форму и идентификационные номера.  
«Меня больше не зовут Германом». Сказал я своим братьям. «Меня зовут 94983».
Меня отправили работать в крематорий лагеря, загружать мертвых в лифт с ручным управлением. Я тоже чувствовал себя мертвым. я перестал быть человеком, я стал числом. Вскоре нас с братьями отправили в Шлибен, один из лагерей под Берлином.  
Однажды утром мне показалось, что я слышу голос матери. «Сынок, - сказала она мягко, но ясно, - я пошлю тебе ангела». Я проснулся. Это был просто сон. Прекрасный сон.  Но в этом месте не могло быть ангелов. Осталась только работа. И голод. И страх.


Пару дней спустя я гулял вокруг лагеря, вокруг бараков, возле забора из колючей проволоки, где охранники не могли меня видеть. Я был один. Я заметил по ту сторону забора маленькую девочку с легкими, почти светящимися кудрями. Она была наполовину скрыта за березой. Я огляделась, чтобы убедиться, что меня никто не видит. Я тихо позвал ее по-немецки: 

- У тебя есть что-нибудь поесть? Она не поняла.

Я медленно подошел к забору и повторил вопрос по-польски. Она шагнула вперед. Я был худым и изможденным, мои ноги были обернуты тряпками, но девушка не выглядела испуганной. В ее глазах я увидел жизнь. Она вытащила из шерстяной куртки яблоко и бросила через забор. Я схватил плод и, когда я начал убегать, я услышал, как она тихо сказала: «Увидимся завтра».  
Я возвращался на одно и то же место у забора каждый день в одно и то же время. Она всегда была рядом и приносила мне что-нибудь поесть - кусок хлеба или, еще лучше, яблоко. Мы не осмеливались говорить или задерживаться. Быть пойманным означало бы смерть для нас обоих. Я ничего о ней не знал, просто добрая фермерская девочка, кроме того, что она понимала по-польски. Как ее звали? Почему она рисковала жизнью ради меня? Надежды было так мало, и эта девушка по ту сторону забора дала мне нечто, ещё более  питательное, чем хлеб и яблоки.
Почти семь месяцев спустя нас с братьями затолкали в угольную машину и отправили в лагерь Терезиенштадт в Чехословакии. 

«Не приходи больше», - сказал я девушке в тот день. "Нас увозят." Я повернулся к баракам и не оглянулся, даже не попрощался с маленькой девочкой, имя которой я так и не узнал, - девочкой с яблоками. 

Мы были в Терезиенштадте три месяца. Война подходила к концу, союзные войска приближались, но моя судьба казалась предопределенной. 10 мая 1945 года я должен был умереть в газовой камере в 10 часов утра. В тишине рассвета я попытался подготовиться. Столько раз казалось, что смерть готова забрать меня, но каким-то образом я выжил. Теперь все было кончено. Я думал о своих родителях. По крайней мере, думал я, мы воссоединимся. 
Но в 8 утра поднялась суматоха. Я слышал крики и видел, как люди бегают по лагерю во все стороны. Я догнал своих братьев. Русские войска освободили лагерь! Ворота распахнулись. Все бежали, я тоже. Удивительно, но все мои братья выжили; не знаю как. Но я знал, что девушка с яблоками была ключом к моему выживанию. В месте, где зло казалось торжеством, доброта одного человека спасла мне жизнь, дала мне надежду там, где ее не было. Моя мать обещала прислать мне ангела, и ангел пришел.


В конце концов я добрался до Англии, где меня спонсировала еврейская благотворительная организация, и я поселился в общежитии с другими мальчиками, пережившими Холокост и обучавшимися электронике. Потом я приехал в Америку, куда уже переехал мой брат Сэм. Я служил в армии США во время Корейской войны и вернулся в Нью-Йорк через два года.  
К августу 1957 года я открыл собственную мастерскую по ремонту электроники. Я начинал осваиваться. 


Однажды мне позвонил мой друг Сид, которого я знал по Англии. «У меня свидание. У нее есть польская подруга. Пусть это будет девушка для тебя». Свидание вслепую? Нет, это не для меня. Но Сид продолжал приставать ко мне, и через несколько дней мы направились в Бронкс, за его девушкой и ее подругой Ромой.  

Я вынужден был признать, что для свидания вслепую это было не так уж и плохо. Рома работала медсестрой в больнице Бронкса. Она была добра и умна. К тому же она была красива, с вьющимися каштановыми кудрями и зелеными миндалевидными очень живыми глазами. Мы вчетвером поехали на Кони-Айленд. С Ромой было легко разговаривать, легко общаться. Оказалось, она тоже боялась свиданий вслепую! Мы оба пришли, только чтобы помочь нашим друзьям. Мы прогулялись по променаду, наслаждаясь соленым атлантическим бризом, а затем пообедали на берегу. Я не помнил, чтобы когда-нибудь мне было так хорошо. В машине Сида, мы с Ромой делили заднее сиденье.


Как европейские евреи, пережившие войну, мы знали, что между нами многое осталось недосказанным. Начала она: «Где вы были, - мягко спросила, - во время войны?» «Лагеря, - сказал я. Ужасные воспоминания все еще живы, невосполнимые потери ... Я пытался забыть. Но это никогда не забудется».

 

Она кивнула. «Моя семья пряталась на ферме в Германии, недалеко от Берлина», - сказала она мне. «Мой отец знал священника, и он принес нам арийские бумаги». Я представил, как она, должно быть, тоже страдала, страх-постоянный спутник. И все же мы оба остались в живых, и теперь в новом мире. 

«Рядом с фермой был лагерь». Рома продолжила. «Я видела там мальчика и каждый день бросала ему яблоки». Какое удивительное совпадение, что она помогла другому мальчику.

«Как он выглядел?»- спросил я.  

«Он был высоким, худым и голодным. Я видела его каждый день в течение шести месяцев». Мое сердце колотилось. Я не мог в это поверить. Этого не могло быть. 

- Он сказал вам однажды не возвращаться, потому что уезжает из Шлибена? Рома с удивлением посмотрела на меня: 

«Да!»  

«Это был я!!!»


Я был готов взорваться от переполнявшей меня радости. Я не мог в это поверить! Она - мой ангел! 

«Я не позволю тебе изчезнуть!»,- сказал я Роме. И там на заднем сиденьи машины на том свидании вслепую я сделал ей предложение. Я не хотел ждать!!! 

«Ты больной!» -сказала она. Но пригласила меня встретиться с ее родителями на субботний ужин на следующей неделе.  
Я так много хотел узнать о Роме, но самое важное, что я всегда знал: ее стойкость, ее доброта. В течение многих месяцев, в тех ужасных обстоятельствах, она приходила к забору и давала мне надежду. Теперь, когда я снова нашел ее, я не мог ее потерять. В тот день она сказала мне "да". И я сдержал свое слово. После почти 50 лет брака, двух детей и трех внуков я никогда не отпускал ее от себя.  


Герман Розенблат из Майами-Бич, Флорида

Удивительный доктор Лейтц
http://www.krugozormagazine.com/show/article.3002.html

Имя розы.
https://evreimir.com/158775/imya-rozy-kakuyu-tsenu-zaplatila-znamenitaya-violonchelistka-imya-kotoroj-nyne-nosit-odin-iz-vidov-anglijskih-roz-za-privilegiyu-stat-evrejkoj/

[b]За нанесение вреда колхозному строю. Дело об утопленом колесе

https://newrezume.org/news/2021-08-04-42985

Из концлагеря — в «Моссад». Иосиф Бау в красках
https://jewishmagazine.ru/articles/topic/iz-konclagerja-v-mossad-iosif-bau-v-kraskah/

Танцует внук Чарли Чаплина

https://www.facebook.com/100001554167512/posts/1533579923370465/?sfnsn=mo

Подробное описание происходившего в Украине в 1917 -1919 годах...
«Грабармия» Деникина в записках врача Лазаря Билинкиса
https://lechaim.ru/academy/grabarmiya-denikina-v-zapiskah-vracha-lazarya-bilinkisa/

История настоящего «человека дождя», в котором уживались гений и 2-летний ребенок
https://www.adme.ru/svoboda-kultura/podlinnaya-istoriya-cheloveka-dozhdya-geniya-kotoryj-pomnil-naizust-tysyachi-knig-no-ne-umel-sam-zastegivat-pugovicy-2146315/

Алена Баскин - Вавилон

https://newrezume.org/news/2021-11-21-45307

Валерий Гаркалин о евреях и Израиле
https://isralove.org/load/31-1-0-3470?utm_source=copy

Невероятный исторический факт

В начале двадцатого века один шотландский фермер возвращался домой и проходил мимо болотистой местности. Вдруг он услышал крики о помощи. Фермер бросился на помощь и увидел мальчика, которого засасывала в свои жуткие бездны болотная жижа. Мальчик пытался выкарабкаться из страшной массы болотной трясины, но каждое его движение приговаривало его к скорой гибели. Мальчик кричал от отчаяния и страха. Фермер быстро срубил толстый сук, осторожно приблизился и протянул спасительную ветку утопающему. Мальчик выбрался на безопасное место. Его пробивала дрожь, он долго не мог унять слезы, но главное — он был спасен!

 

— Пойдем ко мне в дом, — предложил ему фермер. — Тебе надо успокоиться, высушиться и согреться.

— Нет-нет, — мальчик покачал головой, — меня папа ждет. Он очень волнуется, наверное.

С благодарностью посмотрев в глаза своему спасителю, мальчик убежал…

Утром, фермер увидел, что к его дому подъехала богатая карета, запряженная роскошными породистыми скакунами. Из кареты вышел богато одетый джентльмен и спросил:

— Это вы вчера спасли жизнь моему сыну?

— Да, я, — ответил фермер.

— Сколько я вам должен?

— Не обижайте меня, господин. Вы мне ничего не должны, потому что я поступил так, как должен был поступить нормальный человек.

— Нет, я не могу оставить это просто так, потому что мой сын мне очень дорог.

Назовите любую сумму, — настаивал посетитель.

— Я больше ничего не хочу говорить на эту тему. До свидания. — Фермер повернулся, чтобы уйти. И тут на крыльцо выскочил его сынишка.

— Это ваш сын? — спросил богатый гость.

— Да, — с гордостью ответил фермер, поглаживая мальчика по головке.

— Давайте сделаем так. Я возьму вашего сына с собой в Лондон и оплачу его образование. Если он так же благороден, как и его отец, то ни вы, ни я не будем жалеть об этом решении.

Прошло несколько лет. Сын фермера закончил школу, потом — медицинский университет, и вскоре его имя стало всемирно известно, как имя человека, открывшего пенициллин. Его звали Александр Флемминг.

 

 

Перед самой войной в одну из богатых Лондонских клиник поступил с тяжелейшей формой воспаления легких сын того самого джентльмена. Как вы думаете, что спасло его жизнь в этот раз? — Да, пенициллин, открытый Александром Флеммингом.

Имя богатого джентльмена, давшего образование Флеммингу, было Рандольф Черчилль. А его сына звали Уинстон Черчилль, который впоследствии стал премьер-министром Англии. Уинстон Черчилль как-то сказал: «Сделанное тобой к тебе же и вернется».

История о Хануке в старой России
https://lechaim.ru/events/istoriya-o-hanuke-v-staroy-rossii/

Владимир Фромер:
ТЕТРАДЬ В КЛЕЕНЧАТОЙ ОБЛОЖКЕ

https://newrezume.org/news/2021-12-04-45565

«Это моя личная вендетта». Надя Липес издала книгу о еврейских погромах на Украине
https://news.jeps.ru/novosti/nadya-lipes-izdala-knigu-o-evrejskix-pogromax-na-ukraine.html?fbclid=IwAR01wKyKEVjgMujKG_GbmfyFZvYo9frUX8Z1xMMz8zOew7mOHov1deqiMt8

На троих

Итак, начнем ковыряться в закоулках моей памяти.

Пожалуй, я начну с внутриутробного периода моего существования. Это случилось в самом начале 1953 года когда я, будучи эмбрионом, безмятежно развивался в утробе моей мамы, поэтому в "своих воспоминаниях" за  этот период, я буду ориентироваться, исключительно, на рассказах  моего отца, Леона Эзровича Лебельзона, работавшего хирургом в больнице села Згурица Молдавской ССР, где проживало мое семейство. В тот "светлый" период, в СССР  бушевал "справедливый гнев советского народа против сионистских врачей-отравителей", а мой папа и по национальности, и по профессии, как раз попадал под этот "гнев". Ну, так бывает. И надо-же такому случиться, что у жены военкома района заболел живот и она, естественно, обращается за медицинской помощью в местную больницу. Дело было вечером и осмотрев пациентку, мой отец сообщает мужу, что у его жены аппендицит и необходимо оперировать. Разгневанный военком хирургу не поверил, обрушив весь свой "справедливый гнев" на голову моего папы, обвинил его в сионизме и желании нанести вред жене ответственного партийного и военного деятеля района и потребовал вызвать хирурга из ближайшего города Сороки, расположенного в 30 км от нашего села. Отец не сопротивлялся, позвонил в городскую больницу и вызвал консультанта. Через несколько часов хирург приехал. Им оказался его старинный друг, по фамилии Ротшульд, с которым они вместе учились в медицинском университете румынского города Яссы. Осмотрев пациентку, он недоуменно спросил:

- Леон, какого черта? Зачем ты вызвал меня ночью на банальный аппендицит?

Получив разъяснения, он покачал головой.

 - Нет, Лончу! Учитывая мое, как и твое, "пролетарское" происхождение оперировать жену военкома я тоже не буду. Надо вызывать хирурга из столицы. 

Сообщив мужу о принятом решении, они позвонили в Кишинев и вызвали специалиста. Была зима, снежные заносы, бездорожье, да и расстояние приличное, так что столичный консультант прибыл только утром. По воле судьбы, им  оказался их общий друг по фамилии Якобсон, с которым они заканчивали вышеупомянутый университет. 

Военком ополоумел. Мало того, что врачи по национальности евреи, фамилии которых он даже повторить-то не может и с которыми  борется вся страна, так еще учились за границей! И они должны оперировать его жену? Да никогда! 

Но, консультантов больше вызывать было было неоткуда. Друзья держали военный совет.

 - Ребята! -сказал Ротшульд,- у пациентки уже признаки перитонита и времени  у нас нет. Кто будет оперировать?

 - У меня двое детей,- решительно заявил Якобсон,- я рисковать не намерен.

И тут мой папа принимает "Соломоново" решение.

 - Господа,- шепотом сказал он,- в соседней Дрокии(поселок в 10км) есть один молодой доктор, молдаванин. Пусть он и оперирует жену военкома. Опыта мало, зато соплеменник. 

Так и решили.

 - Да вы что?- голос приехавшего из района молодого хирурга дрожал,- я всего месяц как работаю и никогда сам не оперировал. Я не смогу,- жалобно посмотрев на старших товарищей, произнес он.

 - Ладно,- подвел черту папа,- сделаем так...

 - Товарищ военком! - твердо сказал Якобсон,- консилиум врачей решил, что у вашей супруги аппендицит. Её необходимо оперировать и для этой цели нами был вызван "абдоминальный хирург-специалист аппендэктомиолог", по фамилии Семенюк. Он и проведет данную операцию. Вы согласны?

 - Разрешаю, пусть делает,- важно произнес военком, хотя не понял в какой именно области этот хирург специалист, но фамилия его успокоила и облегченно вздохнув, добавил,- наш человек!

Пациентку оперировал мой отец, ассистировал Якобсон. "Специалист аппендэктомиолог" стоял рядом и с интересом смотрел на ход операции. В протоколе он был записан как оперирующий хирург, о чем и сообщил ожидавшему мужу. 

 - Вот так,- удовлетворенно сказал военком,- и похлопав Семенюка по плечу, добавил,- каких специалистов растим! Орлы! А то расплодились тут, отравители разные, "специалисты иностранные", фамилии не выговоришь, и все хотят извести нас, советских партийных руководителей и членов их семей. Знаем мы их "операции"! Ничего, разберемся потом. Выведем "вредителей" на чистую воду!

Пациентку отправили в палату, "как надо" оформили протокол операции. 

 - Да ладно,- Ротшульд поднял рюмку с коньяком,- зато увиделись. Когда бы мы еще собрались вместе?

Друзья чокнулись, выпили за встречу, потом за родных, да мало ли за что могут выпить старые "друзья-отравители"? Пили даже за меня, еще не родившегося.

АНГЕЛ

«Дворники» автомобиля работали в самом быстром режиме, но снег был такой большой, что лобовые стёкла, не успевали оттаивать, даже несмотря на то, что салонная печка на полную мощность, обдувала их горячим воздухом. Видимость на дороге была очень плохая, но до Нового года оставалось несколько часов и Борька пытался выжать из своего «Ленд Крузера» максимум, что можно было выжать в такой снегопад… В салоне мягко горели разноцветные огоньки приборов, из динамиков приличной акустической системы, слышался громкий голос Лепса, и его известная песня — «Рюмка водки на столе».Заднее сидение автомобиля, было забито кульками и пакетами с разным снадобьем и напитками, а дома его ждала Танька, в каком то новом, как она сказала, сексуальном «прикиде»…Борька не любил опаздывать, особенно на такие приятные встречи и поэтому нервничал, ругая на чём попало и снегопад и синоптиков, а ещё больше дорожников и городские власти, которые не смогли обеспечить в предновогодний день, нормальное движение транспорта на дорогах города… Приятной мелодией заиграл телефон."Танька", — подумал он и взглянул на дисплей. В этот самый момент, впереди, неожиданно, показался заснеженный багажник какого то автомобиля и Борькин внедорожник въехал в него, на всех парах! Лепс пел припев, поэтому звука удара Борька не услышал, но то, что столкновение произошло, сомнений не было никаких… Разъярённый Борька, включил «аварийку» и выскочил на улицу, в готовности растерзать Того, кто посмел задержать его в такое неподходящее время! Из старенького «Опеля», в который заглубился передний бампер Борькиного авто, медленно вылез невысокий старичок, с остроконечной бородкой, длинными, спускающимися к подбородку усами и в пенсне. Видно ему досталось от удара, потому, что он правой рукой держался за голову.
-«Ты чё дед, охренел что ли?» — привычно набросился Борька на старика.-«У тебя же „стопы“ не горят! Ты же меня подставил!»
-«Извините любезнейший» — пролепетал дед, -«Но я очень тороплюсь в больницу, не могли бы мы решить вопрос нашего „ДТП“ позже? Я обязуюсь возместить Вам, все ваши убытки.»
-«Да ты совсем чёкнутый дед», — взревел Борька и бросился к багажнику своего «крузера» за битой. И в эту самую минуту, когда он вышел из-за крыла своего автомобиля на проезжую часть, в него, на полном ходу «въехал «проезжающий мимо «Мерседес»…Удар был такой сильный, что Борьку отбросило на пять метров в сторону и последнее, что он помнил, это адская боль в левой ноге и огромный сугроб, в который плавно «входила» его голова…
Очнулся Борька в больнице, на операционном столе, в окружении медсестёр и врачей в белых халатах. Сильно болело всё тело, а левую ногу он совсем не чувствовал… Где-то, как из подвала, к нему доносились голоса хирургов:
-«Ногу придётся ампутировать» — сказал один -«Выхода нет! Сильно повреждена!»
-«Ну что Вы, любезнейший!» — вдруг услышал Борька, невероятно знакомый, старческий голос — «Парня надо спасать! Смотрите какой молодец! Операцию буду делать лично я, Вы мне будете помогать!».-«Но Вам же нельзя, Вы сами…"-«Мне можно» — резко сказал дед и в этом голосе прозвучала такая сталь и такая уверенность, что если бы Борьке кто-либо сказал, что это именно тот дед, который лепетал перед ним некоторое время назад, он бы ни за что, не поверил!
-«Специально напрашивается! Отрежет ногу гад! В отместку отрежет!- с ужасом подумал Борька…
Впрочем это были последние слова, которые он слышал. Лёгкая маска анестезиолога, накрыла его рот и нос, и он опять провалился в бессознательное состояние…
Второй раз, Борька очнулся уже в палате. Рядом сидела медсестра и смачивала влажным, ватным тампоном его пересохшие губы… С замиранием сердца Борька просунул левую руку вдоль тела и попытался нащупать ногу — нога была на месте!
-«Мне ничего не отрезали?» — спросил Борька медсестру, с напряжением ожидая её ответа.
-«Всё хорошо, не переживайте, операция прошла успешно!» — ответила медсестра, и вытерев платочком глаза, добавила:
-«Вас лично оперировал лучший хирург нашей больницы…"-«Понимаете, он ехал на срочную операцию, которую кроме него, никто не мог сделать, но попал в «ДТП», потерял время и спасти того пациента уже не смог… Профессор в «ДТП», сам получил сильное сотрясение мозга, но сказал, что Вас, будет оперировать только он, чтобы спасти ногу от ампутации. Операция была сложной и длилась восемь часов. Вы потеряли много крови и не только нога — Ваша жизнь, была в опасности… Всё это время, он стоял у операционного стола и буквально по миллиметрам собирал Вашу ногу. Золотой человек!»…
Невероятно жаркий комок подкатил Борьке к горлу…
-«Как его зовут?» — Хриплым и чужим голосом, спросил он медсестру.
-«Родители его были набожные люди. Отца звали Адам, а профессору дали имя Ангел… Ангел Адамович, фамилия — Святой.»
…Борька почувствовал, что третий раз за сутки, теряет сознание…

Святые, зла не помнят…

Евреи Пола Маккартни
https://jewish.ru/ru/stories/reviews/195145/?fbclid=IwAR0lPscAt8kh40zkKELVtM0JP7_B6TDgSmSLFeRxSvhsMYcO-EDqNQAks_0

Операция «Изжога»

https://newrezume.org/news/2022-01-05-21177

История №157812. Семейная легенда.
https://www.anekdot.ru/id/157812/

ДАВНО ХОТЕЛА РАССКАЗАТЬ ТЕБЕ…

Переполненный грязный состав отвалил, наконец, от станции Джанкой. Из
тёмного угла вагона дедушка следил за теснившимися в проходе людьми, и
сердце его колотилось: что делать, если сейчас придут снимать с поезда
– с подножки прыгать? Бежать по степи? Сам бы спрыгнул и ушёл от кого
угодно - не догнали бы. Он говорил, что его тогда мало кто мог догнать
без лошади.

Но за его руку крепко держался семилетний дядя Сима. (Это на его книги
по сверхточной механике, сынок, ты натолкнулся в библиотеке Гарварда).
А на коленях у бабушки сладко спала годовалая малышка -- моя мама. И
точно так же по всему Крыму в тот ранний час сопели и причмокивали во
сне сотни детишек -- в еврейских коммунах, в домах немецких
колонистов, в саклях крымских татар, не ведая, что их ждёт.

“До после Симферополя я всё опасался, нет ли за нами погони”, – писал дедушка.

Фрайдорфский район охватывал большинство еврейских
сельскохозяйственных поселений, созданных на необжитых и наименее
благоприятных для сельского хозяйства землях северо-западного Крыма.
Он отличался от других еврейских национальных районов тем, что
еврейские хозяйства здесь были исключительно переселенческие,
основанные в 1920-х гг.

Их было четверо братьев с жёнами, и ещё бабушкины родственники -
молодые, сильные, образованные. Философы, романтики, мечтатели. Oни
оставили Москву, цивилизацию, университеты и театры, и поехали
осваивать голую степь, строить на бесплодной крымской земле свою,
новую жизнь. Их манила какая угодно земля, пусть сухая и твёрдая, как
камень, - но своя. Свой язык, свои школы, свои театры и библиотеки -
ради этого поехали.

Еврейский переселенческий участок № 124… впервые отмечен на карте по
состоянию на 1931 год… Время присвоения селу названия Фрилинг по
доступным историческим документам установить не удалось.

И действительно, откуда знать интернету, что это мой прадед (а твой
пра-прадед) Мордух Рабинович с сыновьями и соседями назвали основанное
ими в 1924 году селение “Фрилинг” – Весна. Прадедушка Мордух до
революции был арендатором богатого польского имения и очень хорошо
умел вести хозяйство. А дети его имели инженерное образование -- кто
российское, кто западное.

Бабушку в её престижной гимназии учили математике, языкам, музыке, а в
Крыму пришлось ухаживать за овцами, печь хлеб и месить кизяк. Потом,
через десяток лет, в эвакуации её это очень выручило - единственная из
ленинградских дам, она всё это умела, и никто так и не узнал, где она
научилась.

Вот они и пахали на земле с утра до ночи, налаживали орошение, доили
коров, пекли хлеб, растили скот. А в свободное время – строили свой
посёлок.

И понемногу тощая, солоноватая крымская земля начала оживать и
просыпаться. Пошли невиданные урожаи; засушливая степь превращалась в
благодатный край. Маслянистым блеском отливало на солнце дедушкино
стадо чёрно-каракулевых овец, а чёрный каракуль высоко ценился на
меховой ярмарке в Лейпциге. Развивалась торговля. Крымские татары
продавали овечью шерсть, ковры, молоко и сыр, а немцы – полотно, зерно
и муку. Евреи выводили новые сорта овощей. Cладкий фиолетово-красный
лук, известный сегодня как крымский, вывели из голландских сортов
именно они и именно тогда, в коммуне Икор.

Икор ("Пахарь") основали уцелевшие после погромов выходцы из
Белоруссии: в степи у дороги на Евпаторию нашли два заброшенных
колодца и развалины усадьбы - и начали строить селение. Американские
евреи дали деньги, прислали технику, посевной материал – и слава о
коммуне Икор пошла по всему Крыму. Принимали туда по очень жёсткому
конкурсу, и наши сумели вступить туда только в середине 1929 года, уже
подняв своё хозяйство. Там были сады, виноградники, бахчи, молочная и
мясная ферма. Один за другим росли крепкие, благоустроенные дома из
камня.

Немецкие колонисты удивлялись порядку и пунктуальности в коммунах,
искусственному орошению, грамотному севообороту, щупали отборную
виноградную лозу, которая поставлялась в Маcсандру. Приезжали
aмериканцы, заходили в дома с водопроводом и электричеством, смотрели,
как быстро расцветает и ширится крымское чудо: aмериканцы и сами, кто
в первом, кто во втором поколении, бежали из той же самой России, из
той же черты оседлости.

Арбузы, дыни, мясо и молоко везли на рынки и в санатории Крыма.
Построили школу, библиотеку, маленький театр, ставили спектакли на
идиш. Планировали водохранилище с зеркальными карпами, хотели разбить
парк и ботанический сад вокруг дома культуры, провести трамвай в
Евпаторию. Извечная мечта евреев -- своя земля, свобода – уже почти
была, казалось, у них в руках: неужели действительно оставят в покое?

А тем временем в нескольких десятках вёрст от них, на залитой солнцем
белой веранде над морем, в плетёном кресле сидел рябой рыжеватый
уголовник и решал, что будет с ними завтра.

И вдруг оказалось, что они уже вовсе не гордые и сильные люди,
строящие новую жизнь на новой еврейской земле, а простые колхозные
рабы, подневольные и бесправные.

Невидимые крепкие нити тянулись с белой веранды к человеческим
судьбам, опутывая всю землю. Власть пьянила рябого: одного неуловимого
движения прокуренных пальцев было достаточно, чтобы летели тысячи
голов, пусть и самых заслуженных и преданных. Чуть шевельни рукой с
трубкой -- и миллионы марионеток послушно сорвутся с места и сгинут в
Сибири.

В Икор cтали приезжать всякие уполномоченные, распоряжаться, что и как
растить. Заставили сдавать хлеб, запретили разводить овец. Угрозами и
шантажом начали сгонять в колхозы -- и потихоньку, негласно, брать на
заметку самых успешных, самых процветающих и независимых – на
раскулачивание и вредительство.

Дедушка сразу всё понял -- ещё раньше, чем американцы, -- и начал
готовиться к отъезду. Один за другим уезжали родственники -- а Джойнт
всё давал и давал Кремлю миллионны долларов на индустриализацию. А
потом и уехать стало нельзя -- начались аресты “дезертиров колхозного
фронта”.

Уже понимали, что придётся бросить и дом, в который вложено столько
любви, и хозяйство, нажитoе таким тяжким, таким самозабвенным трудом.
Бросить на ветер свои мечты, свои планы, свою молодость. Но лучше уж
бросить, чем под дулом нагана отдать. Дурное предчувствие висело в
воздухе, и дело было за малым толчком.

Однажды дедушка пошёл в Евпаторию договориться о продаже сена. Но не
успел дойти до места, как на улице его остановил знакомый милиционер,
из бывших соседей. "Домой не возвращайся," -- только и сказал он.
Дедушка понял, что должен уходить из Евпатории. И послал в Икор
записку с попутным крестьянином.

"Возьми детей, – писал он, -- и из вещей, что можешь унести. Я встречу
вас на станции Джанкой. Не теряй ни минуты." Он секунду подумал и
дописал внизу: “Иди и не бойся”.

Когда в окно постучали, уже стемнело. Бабушка складывала снятое днём с
верёвки бельё. Она разогнулась, прочла записку и бросила её в печь.
Оглядела комнату. Большим хлебным ножом разрезала надвое огромный
ковёр, занимавший всю стену. Бросила в него две буханки хлеба, пару
луковиц, узелок варёной картошки, кое-что из вещей и одежды, закатала
и связала верёвкой. Разбудила детей, усадила в телегу, взвалила на
спину этот ковровый узел, - и пошла прочь от своего двора. Ни
проститься, ни заплакать. Ушла, не оглядываясь -- как все беженцы во
все времена.От Евпатории до Джанкоя 140 километров, если по дороге.
Дедушка добирался напрямую, через степь, ночуя и прячась в балках. И
дошёл. “Это было в марте 1931 года, земля была сухая, и я
прислушивался к каждому стуку колёс,” - писал дедушка, - “Прислонился
к земле, прислушивался, не они ли едут. Наконец я дождался. Прямо на
вокзал мы поехали.” В чём были, в том и поехали в Москву.

“Семью я решил оставить в Москве, а сам боялся навсегда остаться в
Москве, и решил я направиться в Ленинград. Я ведь приехал без
документов.

Решил и поехал. Устроился рабочим на постройке (дробил кирпич, копал
ямы для фундамента и т.п.). Квартиру снял за 70 рублей в месяц, две
комнаты. Коль скоро я имею квартиру, я поехал за семьёй.”

Мама всегда удивлялась, что за целую жизнь ей ни разу не встретился ни
один человек, родившийся там, где она, или живший там в те годы.
Куда-то подевалось селение Фрилинг и само упоминание о нём. Исчезли её
земляки, как не было.Не хотелось пересказывать ей, что поведал мне
Гугл и что я подозревала всегда: что людей её родного селения не
арестовывали и не высылали. И не раскулачивали даже. А просто в один
день пришли нквд-шники и расстреляли на месте всех до единого.
Спаслась одна наша семья, да кое-кто из тех, кто бежал ещё раньше - в
Палестину. А те, кто не успел уехать, навсегда остались лежать в
крымской земле. “Больше всего я боюсь," - говорила мама, будто тоже
догадывалась, - “оказаться среди тех, кто не успел уехать. По всей
Европе, по всему миру во рвах лежат именно те, кто в разные годы по
разным причинам не успел -- или не захотел -- уехать.”

Указом Президиума Верховного Совета РСФСР от 18 мая 1948 года, Фрилинг
переименовали в Николаевку.

Николаевка ликвидирована к 1968 году (согласно справочнику «Крымская
область. Административно-территориальное деление на 1 января 1968
года» — в период с 1954 по 1968 годы).

Вот такая весна.

Дедушка не застал интернета. Он так и не узнал, что стало с теми, кто
остался в Икоре, кто решил стерпеть, уступить и смириться: Гуревичами,
Кучеровыми, Фельдманами, Шапиро. А там своим обычным путём шла
коллективизация. Преподавание в школе потребовали перевести на русский
язык: в Икоре появились несколько русских семей, бежавших от голода.
Из них только один потом не стал полицаем – остальные с готовностью
надели долгожданную фашистскую форму. Этот один. Был ли он праведник?
Нет, наверное -- такой же малограмотный полтавский крестянин, как
остальные. Но то самое исключение, не дающее умереть вере в людей,
один на всю округу, -- он всё-таки был, он промелькнул в недолгой
истории коммуны Икор.

Вскоре после начала отечественной войны часть еврейского населения
Крыма была эвакуирована, из оставшихся под оккупацией большинство
расстреляны

Дедушка не узнал, что Исаак Кучеров, сын его соседа, вернулся с фронта
в Икор и остался там жить, хоть и был дом его занят. Он жил там и
выведывал, поил и расспрашивал, ходил на их пьянки и слушал. Он всё
записал и опубликовал. О немыслимых, невообразимых зверствах,
совершенных в селе Икор. Таких, о которых я не могу здесь писать. О
девочках, ровесницах мамы, тех самых, которых ей так и не довелось за
целую жизнь повстречать. Думаю, твоё американское воображение, сынок,
не сможет вместить этот запредельный садизм: мы ведь живём,
притворяясь, что его нет, а он никуда не делся и ждёт.

А полицаи, как у них водится, въехали в дома убитых. “Когда начали
возвращаться люди из эвакуации,” - пишет Исаак, “полицаи не хотели
освобождать их дома.”

Сладко ли спится потомкам убийц и садистов на чужих постелях? И неужто
пьют они воду из тех самых колодцев? Указом Президиума Верховного
Совета РСФСР от 21 августа 1945 года Икор переименовали в Ромашкино.

Сколько помню себя, в моей комнате лежал тёмно-пурпурный шерстяной
ковёр. Он не изнашивался и не тускнел, как его ни топчи. На нём можно
было запускать "волчок", возить игрушечные грузовики, строить домики
для кукол. По нему мог пройтись в тяжёлых сапогах сосед-пьяница дядя
Саша, а ковру всё равно ничего не делалось. Он всегда был как новый --
яркий, плотный и очень тёплый, c кистями и бахромой с трёх сторон и
неровным зубчатым краем -- с четвёртой. Мне только сильно не нравился
узор - какой-то изломанный и неприятный, что-то царапало в нём, и я
старалась на него не смотреть, когда просыпалась утром. Через много
лет увидела этот же орнамент -- традиционный персидский -- в галерее
антикварных восточных ковров на Пятой авеню.

И стоит, наверное, ещё и сейчас где-то в Крыму тот добротный каменный
дом, построенный моим дедом -- а твоим прадедом, имя которого носит
твой брат. И живут в нём, наверное, какие-то очередные "крымчане". Как
и в Могилёве, и в Лейпциге, и в Питере. А сколько таких брошенных или
краденых домов по всему миру -- и в Вене, и в Праге... Нo всё равно мы
с тобой победители, сынок. Наши вытянули счастливый билет --
продуктовые карточки и хлебные очереди, коммуналки, войну, блокаду,
бомбёжки, Ладожское озеро, землянки и окопы. Жизнь.

Иди и не бойся!


https://kstati.net/davno-hotela-rasskazat-tebe/

Лев Сидоровский: Сын Арбата Анатолий Рыбаков
https://glagol38.ru/text/14-01-2022/014