Боря РОЙТБЛАТ (Рассказы)

Боря РОЙТБЛАТ
САЛАТ "ОЛИВЬЕ"
Рассказ
1.
Это я всегда любил.
Салат "Оливье".
Когда я был маленьким, это блюдо у нас подавалось только по праздникам. Называлось это - мясной салат. Хотя мяса в нем было мало, да и колбасы тоже.
Но - было много майонеза "Провансаль", картошки, соленых огурцов и лука. И зеленого горошка с морковочкой.
Майонез "Провансаль" в 200-граммовых баночках добывали с трудом. Это был крупный дефицит. Перед праздниками на этот майонез в Бердичеве едва ли не молились. Кто-то кричал на бегу: "Майонез выбросили!" И народ бежал в магазин. А некоторым счастливчикам привозили эти баночки из Киева.
Нет майонеза - не будет и салата "Оливье".
А если не будет салата "Оливье" - праздник можно отменять.
Однажды домохозяйки страны готовились к очередной годовщине Великой Октябрьской социалистической революции. А майонеза в Бердичеве - не было. Мне было 11 лет, и я был честным пионером. Но отсутствие майонеза оказало на меня антигосударственное влияние. И я сел писать совершенно империалистическое письмо Брежневу: "Товарищ Генеральный секретарь ЦК КПСС! Прошу отменить праздник Великого Октября, т.к. в Бердичеве нет майонеза!"
Вдруг - услышал за окном долгожданный вопль:
- Майонез выбросили!
Я схватил 5 рублей, которые лежали на серванте, и побежал в магазин. Впереди меня бежала молодая дама с большим животом, беременная. Если не девятый месяц, то конец восьмого, даю вам гарантию.
Но эта дама сумела прибежать в магазин раньше меня! Рекордсменка родильного дома!
Но в магазине нас остудили. Продавщица нервно кричала:
- Товарищи, даем только по одной банке в руки! Ветеранам войны с предъявлением документа - по две банки!
- А я - беременная! - закричала дама с животом.
- А чего ты залезла в очередь?! - искренне удивилась продавщица. - Если беременная - то иди рожать!
- А мне еще рано рожать!
- Тогда - иди на фронт и стань ветераном войны! - рассудительно заорала продавщица.
Короче: за стояние в очереди я получил только одну баночку майонеза. Но решил, что этого мало. Пошел во двор за магазином. Дал грузчику 4 рубля и получил сразу четыре баночки.
Ленин сделал революцию за одну ночь. А я кушал салат "Оливье" целых три дня и три ночи! Потому что даже ночью тихо прокрадывался к холодильнику и кушал, кушал, кушал!
Салат "Оливье" был для меня намного важнее, чем революция 1917 года!
А то письмо Брежневу я, конечно, не отправил. Если есть салат "Оливье" - значит, революцию можно не отменять.

2.
Мама готовила этот салат непередаваемо вкусно. В большой эмалированной кастрюле. 10 процентов этой кастрюли съедали родители и гости. 90 процентов - съедал я лично.
Потом я поступил в таллинскую мореходку.
Там нас кормили бесплатно. В огромной столовой, похожей на спортзал. Не могу сказать, что кормили плохо. Поварихи воровали, но в меру.
Иногда в меню значился салат "Оливье". Но это был такой "Оливье", как я - президент Индонезии! Вареная картошка с луком и солеными огурцами. И - немножечко майонеза. А где мясо?! Где колбаса, товарищи?! А почему забыт зеленый горошек с вареной морковкой?!
Я был в большой печали.
По ночам я видел горячие сны: большая кастрюля, доверху заполненная салатом "Оливье"! И я это дело - кушаю, кушаю, кушаю!
Ходил в увольнительные. Обошел все столовые города Таллинна. Искал салат "Оливье".
Не находил!
Мы получали тогда стипендию: 9 рублей в месяц. Все порядочные курсанты ходили пить пиво. А курсант Ройтблат - бегал по городу в поисках "Оливье".
Цирк под открытым небом!
Наконец, один толстый эстонец сказал мне:
- "Олиффье"? Казется, эт-та там, ф отеле! Оцень фвкусно!
Эта новость меня еще больше опечалила. Во-первых, курсантам запрещалось бывать в ресторанах. Но это еще полбеды: если надо - везде попадешь. Во-вторых, что намного хуже, это был интуристовский отель - самый шикарный в Таллинне. А с интуристами разрешено было контактировать только самым проверенным девушкам.
Но ради салата "Оливье" - надо было попробовать!
И я пошел в ресторан этого отеля.

3.
У двери стоял проверенный швейцар. На вид - отставной подполковник танковых войск. Я был юн и зелен. Но даже я понимал, что отставники просто так в швейцары - не идут.
За один удачный вечер швейцар мог заработать свою месячную пенсию.
Но я - пришел днем. И я был уверен, что этот светлый день когда-нибудь станет большим государственным праздником. В честь курсанта Ройтблата, который дорвался до салата "Оливье".
У швейцара было тяжелое лицо - как после бомбардировки. Он спросил тяжелым голосом:
- Куда идем, курсант?
- Покушать хочется, - пролепетал я.
Швейцару вдруг стало грустно. На него почему-то нашла меланхолия далеких лет, и он сказал:
- Вот когда я был курсантам - я обедал только в привокзальных буфетах. А теперь - нате вам, распоясались! У тебя на рукаве курсовок, что кот наплакал. А уже нахально прешь в интуристовское заведение!
У меня тогда не было опыта - как совать швейцару и сколько. У меня была стипендия в кармане: ровно девять рублей. И я думал: сколько дать этому подполковнику, чтобы самому не обанкротиться? Мои девять рублей в кармане состояли из пятерки, трешки и рубля. Умные люди готовятся к такому подвигу заранее. Если бы я был умным, то заранее положил бы отдельно в карман шинели трешку - и отдал бы ее швейцару. В конце концов, за трешку - можно разрешить человеку войти в заведение для хронически нетрезвых финских туристов?
Но увы: умным я никогда не был. Более того: я был еще и застенчив! Мои рубли лежали в одном кармане. Я мял их внутри кармана потными пальцами. И застенчиво, как и подобает идиоту, размышлял: а вдруг вытащу только рубль?! Тогда он может оскорбиться и вызвать милицию!
Но я - родом из Бердичева! И мое бердичевское прошлое рисовало уже совсем страшную картину: будто я вытаскиваю не рубль, а сразу пять рублей! И что мне останется на ресторан?!
Мне было мокро, потно и одиноко!
Но я - решился. И наугад, мокрыми пальцами, вытащил из кармана... нет, лучше бы я не родился на свет!
Это была-таки пятерка!
Швейцар ловко взял ее двумя пальцами. И пятерка навсегда исчезла в его черной одежде с желтыми кантами.
- Шикуем? - благостно сказал он. - Ну-ну! Только не напивайся, не буйствуй, не кидайся на финнов с вилкой! Эти господа только и мечтают, чтобы их в СССР кто-нибудь зарезал. А потом будет международный скандал!
- Не будет, - печально ответил я. - Не зарежу.
И он пропустил меня в ресторан.
У гардероба стояли два уже счастливых финна: парень и девушка. Было воскресенье, три часа дня. Но эти финны уже еле стояли на ногах. У себя в стране они имели не то сухой, не то полусухой закон. А в СССР они могли пить - почти бесплатно. За рубли, кстати, а не за валюту.
Я снял шинель - и в это время пьяная финская девушка вдруг упала на меня!
Ужас, товарищи!
Международный скандал, КГБ, и меня уже выгоняют из училища!
В одной руке у меня была шинель. Но другой рукой - удалось подхватить эту капиталистическую девушку. Это получилось неловко: я случайно облапил ее тугие груди. Ее пьяный друг вдруг закричал что-то на английском - и со всего размаху решил влепить мне по уху.
Но я увернулся - и финн ударился головой о стойку гардероба!
Это был трагический момент. Кроме нас троих, в ресторанном фойе никого не было. Где был в это время гардеробщик - спросите сами у гардеробщика!
Подумайте только! Сочините себе эту трагическую картину! А именно: курсант Ройтблат держит за груди капиталистическую девушку! Ее пьяный капиталистический друг - с большой ссадиной на лбу - сидит на полу! И никто не хочет помочь моей мечте: покушать салат "Оливье"!
Но тут прибежал гардеробщик. На вид - отставной майор танковых войск. Он умело схватил обоих финнов. Усадил их в кресло. Взял у меня шинель - и сказал:
- А тьфу на них! Пускай финны сами волокут их на пароход. А еще говорят - мол, только русские пьют!
Это меня успокоило. И я вошел в ресторан.

4.
Ресторан был почти пуст. Несколько грузин с девушками, несколько финнов и кудрявый толстый мужчина, который пил пиво.
Это кудрявый мужчина сидел у окна. Я посмотрел на официанта, тот кивнул: садись к этому!
Я подсел за стол к толстяку с кудрями. На финна он был похож - как я на китайца.
- Ну шо? - картаво спросил он. - Моря с океанами? Выпить хочешь?
- Нет, - ответил я твердо. - Только покушать.
- Шоб я так жил! - сказал он. - Когда моряк не хочет выпить - это уже рапсодия! Гогель-могель! С какого ты города, мальчик?
- С Бердичева. Тут меню есть?
- С Бердичева?! - потрясенно повторил он. - Так у меня там родственники! Ты там знал Сеню Никельбаума?
- Я знал Сеню Никельбаума.
- Так это же его сын - мой двоюродный племянник! Официант! - закричал он. - Дайте сюда меню!
Я открыл меню, вгляделся в него - и увидел заветное название моего счастья: салат "Оливье"! И я подумал: как много преград надо преодолеть, чтобы добраться к собственному счастью!
- Так ты матрос или кто? - спросил кудрявый толстяк.
- Курсант морского училища.
- А, курсант! И шо ты хочешь тут покушать?
В это время подошел официант. У меня оставалось четыре рубля. Порция салата стоила 70 копеек. И я сказал официанту:
- Салат "Оливье". Пять.
- Что - пять? - не понял официант.
- Пять порций. С чаем.
- Это... как? - опять не понял официант. - Пять порций вам одному?
- Да.
- Сразу ... или как-то еще?
- Сразу. Сейчас. Быстро.
Официант кивнул и ушел. Кудрявый толстяк смотрел на меня с молчаливым восторгом.
- Настоящий моряк! - наконец, произнес он. - Пять порций салата - с чаем! Вот это я понимаю! Гулять так гулять! А я тут в командировке, из Луцка, в этой гостинице всегда люблю останавливаться. Я люблю жить хорошо. Да! Но ты скажи мне, как человек с Бердичева: зачем тебе так много салатов?
Я объяснил ему. Подробно. Как мог. Он кивнул:
- Мне мама в детстве делала штрудэлэх. Не мне, а всем. Но съедал их только я! Но где тут можно заказать штрудэлэх?! Кладу сотню - люди добрые, дайте мне хоть один мамин штрудэлэх! Все молчат! Никто не хочет сотню!
Мы тихо поговорили.
Я понял, что это делец, у которого денег больше, чем у всего Бердичева. Мне стало скучно.
Официант принес пять порций салата "Оливье". Это были высокие горки на тарелках - с морковными звездочками сверху.
Кудрявый толстяк что-то говорил и пил пиво.
А я приступил к исполнению своей мечты.
О, как долго я ждал этой заветной секунды! О, как невообразимо вкусны были эти салатные горки! О, как причмокивал на моих зубах зеленый горошек! О, каким настоящим был этот "Оливье" - почти как у мамы, но чуть-чуть хуже!
Хотя все равно - вкусно!

5.
Я съел эти пять порций - за пять минут. Как жаль, что счастье было таким коротким!
Я дал официанту свои последние четыре рубля - с гордым намеком на чаевые. Но кудрявый толстяк сразу спросил:
- А еще пять порций - сможешь?
- Да! - сурово отетил я. - Только денег больше нет.
- Официант, принесите ему еще пять порций - на мой счет! - сказал толстяк. - Не могу поверить, что он их скушает!
Люди, что вам сказать? Не буду кривить душой: на еще пять порций у меня ушло еще пять минут. Толстяк раскрыл рот - и велел официанту принести мне еще пять порций.
Люди, что вам сказать? Морально я был готов съесть все запасы салата "Оливье", которые были в этом ресторане. Но физически... к сожалению, пятнадцатая порция вошла в меня уже медленнее, чем предыдущая.
- А если еще пять! - с восхищением сказал толстяк. - Итого будем иметь уже не пятнадцать, а двадцать!
- Не поместится так много, - с некоторым сомнением возразил я.
- А если попробовать? Чаем запить и утрамбовать? Или - могу заказать коньяк?
У служебной двери уже стоял весь персонал ресторана. Все смотрели на меня. Я не мог уронить честь Бердичева. Когда народ ждет подвига - нельзя огорчать народ!
- Коньяк... нет, не хочу. А пиво - да.
Я выпил пиво. Деликатно вздохнул - и не спеша съел еще пять порций салата "Оливье". Персонал ресторана охнул - и ахнул!
- Двадцать порций! - сказал толстяк. - Кому-то сказать - никто не поверит! Я сегодня же позвоню Никельбаумам в Бердичев. Родина должна знать своих героев! Как твоя фамилия?
- Иванов, - задумчиво ответил я.
- Ха! - сказал толстяк. - Он так много скушал, что даже забыл, как его звать! Может, еще пять порций?
Ох, как я хотел еще покушать этот салат! Но я знал, что в меня уже больше не поместится. И - был вынужден отказаться.
...На выходе из ресторана меня уважительно остановил швейцар. Он был уже в курсе.
- Двадцать порций "Оливье"?! - спросил он.
- Двадцать, - согласился я.
- Молодец! - прошептал швейцар. - Заходи еще, всегда рады тебя принять!
Я еще много раз приходил в этот ресторан. Всегда днем. Меня знал весь персонал. Официанты не спрашивали, что я намерен заказать. Они просто говорили: "Пять?" И я - кивал: да, пять!
К сожалению, того кудрявого толстяка я в ресторане больше не встречал. Платить за меня было некому. И я каждый раз обходился этими жалкими пятью порциями.
А жаль!
Мог бы и двадцать пять съесть!..
г. Штутгарт,

спасибо

Любовь Семы Меерзона

1.
Сема - это был тупой мальчик.
Так его называли в детстве: тупой. Вероятно, это было у него с рождения. То ли папа что-то недоработал, то ли мама упала с чердака, когда у нее шел девятый месяц. Иначе Сема пошел бы в родителей. Его мама продавала пиво из бочки. А папа работал снабженцем в смешторге. Короче говоря, его родители - это были не тупые люди. Особенно Семин папа. Мой папа 40 лет работал на заводе "Прогресс" и один раз украл там конструкторский карандаш за 3 копейки. А Семин папа воровал по 40 раз в день - мешками.
Но Сема был - тупой мальчик. Хотя что-то наследственное у него было. Когда он был розовым дошкольником, он подкрадывался к двери родительской комнаты. Дверь была слегка приоткрыта. Сема с наслаждением слушал, как шелестят ассигнации. Это родители пересчитывали деньги - свежий навар.
Сема понял, где прячутся деньги. Это место было в шкафу. Там, у стенки, лежал мешочек со старыми колготками. Деньги были - внутри колготок. Денег было так много, что Сему покрыл холодный пот. Он еще не умел считать, но понял, что к чему. Он взял себе красную 10-рублевку: на мороженое.
Это никто не заметил. Родители считали только свежий навар.
С тех пор Сема то и дело брал из шкафа по 2-3 червонца. Это было - не воровство. Он понимал, что для родителей эта мелочь - пустой звук. Он складывал эти деньги в единственную книжечку, которая имелась в доме. Это был "Капитал" Карла Маркса. Папа эту книгу никогда не читал, но уважал за название. Папа читал только накладные. Но и в накладных подписывался с ошибками - Мэирзон. А в паспорте у него было - Меерзон. А мама однажды подписалась - Меерзониха. Как слышала, так и написала.
Папа учил Сему так:
- Деточка! Ты наш наследник. Ты кровь Израиля, где нам троим делать нечего.
- А почему? - спрашивал Сема.
- Потому что мы там откроем свое дело, и через 5 минут нас посадят на 25 лет.
- А тут - не посадят?
- Тут - нет. Тут никто не живет на зарплату, кроме шлэпэров.
- А Пиня Штильман - шлэпэр? - спрашивал Сема.
- Конечно! Он хочет стать инженером!
- А у Пини такие умные глаза!
- У собачки глаза еще умнее. Но это не значит, что она хорошо зарабатывает. Через 20 лет Пиня будет иметь 200 рублей зарплаты. Ему будет изменять жена. А дети будут ему говорить: "Шлэпэр, купи нам хотя бы старый велосипед, а том мы тебя зарежем в день получки!"
- А почему жена будет ему изменять? За деньги?
- Нет, за любовь! Дамочки любят мужчин, у которых всегда есть тысяча на карманные расходы.
- Все женщины - это проститутки? - удивился Сема.
- Не все, деточка. Только те, кто пока живут на этом свете. А те, кто уже на том свете - это уже не проститутки. На том свете денег нет. Я не знаю, что я там буду делать. У меня там будет инфаркт!
- Значит, и мама - проститутка?!
- Вэйзмир! - сердился папа. - Да, она пока на этом свете. Но ей плачу я, а не полковник милиции.
- А по сколько ты ей платишь?
- Это зависит от качества ее работы, - уклончиво отвечал папа. - А почему ты хочешь это знать?
- Я хочу знать, сколько стоит Катя.
- Эта Пилипчук? Дочка майора из второго подъезда? А сколько ей лет?
- Уже одиннадцать.
- Но тебе только десять! Зачем тебе так рано? Я начал это только в 12 лет.
- Нет, я хочу только посмотреть. Сколько это стоит, чтобы я не дал ей лишнее?
- За посмотреть? Ну, 10 копеек.
- Папа, а почему наша учительница называет меня тупым?
- Это от зависти. Сколько ты сделал ошибок в диктанте?
- Восемнадцать.
- У меня было больше, - сказал папа. - Но я пока - живой! Ничего, мама подарит учительнице французское белье, и у тебя станет меньше ошибок. Кончишь 8 классов, и я устрою тебя в смешторг. Потом и в армию устрою - тут, под боком. Ты будешь спать с дочкой учительницы, и они будут на тебя смотреть - как на генерала!
Это были душевные разговоры. После таких бесед Сема уже не чувствовал себя тупым. В книге "Капитал" у него лежало 700 рублей. Те, что он понемногу брал из шкафа. Он решил проверить себя на девочке Кате.

2.
Был смачный сентябрь, как это всегда бывает в Бердичеве. Таких сентябрей больше нигде нет. Но и такого Бердичева - нигде нет!
Смачные облака тихо плыли от крепости на базар. Пацаны на реке ловили верховоду и окуней. На лужайке за крепостью Сема увидел Катю. Она красиво купала в реке свои загорелые ноги.
- Катя, - сказал Сема, - тебе деньги нужны?
- А за что?
- За посмотреть.
- А за сколько? - спросила Катя.
- Десять копеек, - почему-то с неловкостью сказал Сема.
- Ид-ди отсюда! - сказала Катя. - Мандовошка! Я за 10 копеек даже зубы не покажу!
- А это - за сколько покажешь?
- Это? - Катя задумалась. - За три рубля. Но только на три секунды! Что увидишь - то твое.
- А Русаков говорил, что ты ему за рубль показывала 30 минут и даже разрешила потрогать.
- Русаков! - смутилась Катя. - Русаков - красивый мальчик. Он занимается боксом. А у тебя нос длинный, губы толстые, а жопа - как у лошади! А к тому же ты - маланец!
- А Пиня Штильман?
- Маланец, - согласилась Катя. - Но он за меня контрольную решил и написал три домашних изложения - на "пятерку". Как было не показать! А что с тебя взять? Самый тупой в школе. Даже Русаков не верит, что ты маланец. Все маланцы в Бердичеве - при голове, а у тебя вместо головы - баняк! А вистикэр абызойен! Ты хоть по-малански понимаешь? Ну, переведи, что я сказала? Это про тебя так соседи говорят.
- Ты, гойка! - сказал Сема. - Даю 5 рублей. Но чтоб я мог спокойно посмотреть и потрогать!
Катя задумалась.
- Нет, - сказала она. - Но за червонец... может, соглашусь.
- Червонец?! Я за червонец могу у нашей директрисы посмотреть!
- Иди к директрисе, - ответила Катя. - Может, сторгуетесь. А я девочка дорогая. А моя последняя цена - 25 рублей. Меерзончик, у тебя есть так много денег?
- Я... принесу, - вдруг выдавил из себя Сема.
- Принесешь? - не поверила Катя. - Я тебя подожду немного в лодке на том берегу. А не принесешь - всем буду рассказывать, как ты мне 10 копеек предлагал за парижское кино! Беги, а то я долго ждать не привыкла!
Сема побежал. Это было недалеко. Вы, конечно, знаете улицу Мира в Бердичеве? Я сам с этой улицы! Это рядом с крепостью. Шаг вперед и два назад, и ты уже и там, и тут.
Но была и проблема! В книге "Капитал" были только червонцы, а родительский шкаф - был закрыт! И тут, конечно, сказалась Семина тупость. Ему надо было забежать в "Гастроном" и разменять один червонец на две пятерки. Но Сема - не догадался! А Пиня Штильман - догадался бы, потому что уже имел второй разряд по шахматам. А Сема - так спешил! Он боялся, что Катя уйдет.
Тупой мальчик!
Очень тупой!

3.
Он прибежал к реке. Катя кокетливо сидела в лодке.
- Меерзончик! - сказала она. - Принес? Ну, ладно, давай.
- Здесь не 25, а 30 рублей, - сказал Сема. - У тебя есть пятерка сдачи?
- Нет.
- А ты мне потом вернешь пятерку?
- Нет.
- Как не вернешь?! - вскипел Сема. - Мы же за 25 договаривались!
- А за ожидание? Таксисты всегда берут за ожидание.
- Ты, таксистка! - возмутился Сема. - Антисемитка! Ты меня без ножа зарезала!
- Ну, вот, - вздохнула Катя. - Теперь я еще и антисоветчица! Ну, что? Тридцатка - или мне уходить?
- На! - прошипел Сема. - Бери!
Они зашли в кусты. Где-то рядом квакали лягушки. Катя вздохнула и высоко приподняла юбку. Сема увидел белые трусики. Катя опустила юбку.
- Кино окончено, - сказала она.
- Как?! - потрясенно произнес Сема. Это - все?!
- Все. Кто не понял, тот уже не поймет.
- Но это я мог и на пляже увидеть!
- А кто тебе мешал? - удивилась Катя. - Все лето был пляж. Там бы и посмотрел.
- За 30 рублей?!
- Меерзончик! - сказала Катя. - Таким, как ты, нельзя показывать больше.
- Почему?!
- Я не хотела, чтобы ты умер от счастья - на моих глазах.
- Но я сейчас умру - от горя! - закричал Сема.
- Умирай, - согласилась Катя. - Но я уже пошла.
- Подожди! - крикнул Сема. - Верни мне деньги!
- После кино касса денег не возвращает! Ты хотел посмотреть? Хотел. А ты сказал мне, что ты хотел посмотреть? Не сказал. Значит, все было правильно. Ох, Меерзончик, почему ты такой некрасивый? Как мне тебя жаль! Ты хоть целоваться умеешь?
- Нет, - сказал Сема.
- Бедный маланец! Ладно, я тебя сейчас научу. За пять минут.
Они целовались в кустах два часа. Семе это понравилось. Наконец, Катя сказала:
- А ты... ничего. Молодец. Получше Русакова.
- А Пини Штильмана? - спросил Сема.
- Пиня? В школе - умный, а в этом деле - дурак. Ты лучше их обоих. Проводи меня домой, а то мне завтра проводить политинформацию, надо хоть что-то переписать из газеты.
- Ты такая... красивая! - сказал Сема.
Вечером он рассказал папе, как было дело.
- За 30 рублей?! - сказал папа. - За 30 рублей три генерала устроили бы себе пасху!
- Да, но я получил удовольствия - как на 50 рублей!
Папа подобрел. Погладил Сему по голове.
- Бывает, - сказал папа. - Скажи спасибо, что эта фармазонка не сняла с тебя в два раза больше. Но она тебе скоро надоест.
- Скоро? Когда?
- Через три раза.
- Не надоест! - сказал Сема.
Он ушел в свою комнату. Лег на тахту, и долго вспоминал, как это было красиво - эти поцелуи. В его ушах стояли слова Кати: "Ты лучше их обоих".

4.
Сема учился в школе тихо. На второй год никогда не оставался. За это папа платил и директору, и завучу. Сема, как и Русаков, занялся боксом и стал мускулистым. В седьмом классе он покупал себе десятиклассницу: не только за показ и поцелуи. Это были взрослые девочки, которым иногда нужно было то 20, то 25 рублей.
Папа охотно давал Семе деньги и говорил:
- Это полезно для здоровья. Это самый лучший рецепт от онанизма.
Когда Сема стал восьмиклассником, он надел костюм и галстук, и пошел покупать Катю. Он уже знал, как с ней торговаться. Тем более, что ЭТОГО у нее еще не было.
- Сто, - коротко сказал Сема.
- То есть, бесплатно? - удивилась Катя.
Но за 250 она все-таки согласилась. Это было у нее в квартире, когда родители ушли на работу. Сема сказал об этом папе.
- Двести пятьдесят?! - сказал папа. - Что это за фармазонка?! За такие деньги я могу в Бердичеве гарем купить!
- Но я получил удовольствия на 5 тысяч, - возразил Сема. - Как ни с кем!
- Ты в нее... влюбился? - с ужасом спросил папа. - В эту гойку?
- Да, - сказал Сема. - Я в нее с детского сада был влюблен.
- Это у тебя пройдет, - сказал папа.

5.
Тут началась перестройка.
Папа ушел в работу. Он имел дело с людьми Киева и Житомира. Таких людей в те годы называли - мафия. Потом их стали называть - бизнесменами. Слова разные, а суть - одна. Папа ездил и открывал магазины, рестораны, фирмы. Сема стал работать с папой. Мама - не работала. Она считала деньги.
На досуге Сема изменял Кате. Она узнала про это и сказала:
- С тобой - никогда.
Она с ним больше не здоровалась. Сема переживал. Ему не хватало Кати. Но дел было так много, что Сема позабыл про нее.
Началась инфляция. Начались доллары. Пиня Штильман окончил институт и уехал в Израиль. Русакова посадили в Киеве - за рэкет. В тюрьме его кто-то убил. У папы тоже пошли неприятности: разборки. В Киеве убили двух его компаньонов. Папа решил, что третьим станет он. Папа съездил в Днепропетровск и договорился: он выходит из дела, продает за недорого то, что имеет, а потом - исчезает.
Летом родители и Сема улетели в Германию. Как беженцы.
- Мы-таки беженцы, - сказал папа в самолете. - Мы в самом деле - удираем!
В Германии папа открыл фирму и стал работать с теми самыми людьми, из-за которых погорел. Пошла прибыль. Папа опять полюбил жизнь.
Сема часто ездил по делам в СНГ. То самолетом, то за рулем подержанного "Опеля". Туда лучше ездить на подержанных иномарках: больше шансов, что вернешься назад. Однажды он ехал в Киев. Но неожиданно свернул в Бердичев. Он поднялся на третий этаж и позвонил в дверь, обитую дермантином. Дверь открыла Катя. Она была в сарафане.
- Чего тебе? - спросила она.
- Так, заехал.
- Это твоя иномарка во дворе стоит?
- Моя.
- Езжай дальше.
- Как у тебя с деньгами? - спросил Сема.
- Плохо. Отец в отставке, пенсия маленькая. Я работаю на фабрике.
- Возьми, - сказал Сема и протянул ей конверт. - Здесь пять тысяч марок.
- Не возьму, - ответила Катя. - Ты мне уже заплатил однажды. Уходи. Я тебя все равно не прощу. С голоду подохну - но не прощу.
Она закрыла дверь.
В Германии Сема рассказал про это отцу.
- Паршивка, - сказал папа. - Зачем она тебе? Она старше тебя на год. Тебе не с кем переспать? Сколько у тебя после нее было?
- Не считал.
- Работай, - сказал папа. - Это забудется.

6.
Прошло два года. Однажды вечером Сема сказал папе:
- Я еду в Бердичев.
- К этой гойке? - понял папа.
- Да. Прямо сейчас. Я не могу без нее.
- Ты такой тупой, Сема, - сказал папа.
Но Сема уже укладывал вещи в саквояж. Он гнал по автобану всю ночь. В Польше позавтракал, и опять сел за руль.
В Бердичев он приехал под вечер. Ему открыл дверь Катин отец.
- Заходи, - сказал он.
Катя сидела на тахте и держала на коленях маленькую девочку. Той было, наверное, год.
- Кто счастливый папа? - спросил Сема.
- Исчез после пятого месяца беременности, - ответила Катя.
- Зато я - не исчез, - сказал Сема. - Оформим документы и уедем. Заберу вас обеих.
- Не поеду, - сказала Катя.
- А кто тебя спрашивает? - удивился Сема. - Ша! Не выступай! Это не политинформация. Как я сказал - так и будет.
...Он-таки увез ее в Германию. Вместе с девочкой, которую удочерил. Они тут уже несколько лет. Есть второй ребенок - от Семы.
Нормально живут.
А почему его в школе называли тупым? Если человек плохо пишет диктанты, это еще не значит, что он - дерьмо.
А насчет Пини Штильмана папа был неправ. Пиня зарабатывает не 200 рублей, а раз в 50 больше. Не рублями, а долларами.
И жена ему - не изменяет...

Спасибо за рассказ. Я его никогда не читала. Тем более, что знаю лично
одного из героев этого рассказа.

Боря РОЙТБЛАТ
КАК ШПЕРАНСКИЙ БЫЛ СВАТОМ
рассказ
1.
Помню стариков Бердичева, которые родились в конце XIX столетия.
Эти старики ходили в кителях, галифе и хромовых сапогах. Я часто слушал их мансы про молодые годы. Они говорили то на идиш, то на русско-бердичевском жаргоне. Еще в XIX веке этот жаргон украла Одесса, которая Бердичеву в подметки не годится. И что вы думаете? Потом я читал одесские мансы Бабеля. И я понял, что Бабель родился в Бердичеве! Мне странно, что вместо слова "Бердичев" он ставит слово "Одесса".
Но Бабель родился тогда - и он знал этот жаргон. И мог это передать на бумаге. А я слышал этот жаргон только от бердичевских стариков. Я был тогда ребенком. Помню интонации, но - забыл многие слова этого жаргона.
И что мне теперь делать? Обворовывать стиль Бабеля? Нет, это не фасон. Хочу пересказать одну мансу тех стариков с Бердичева их языком. Но - не получается. Их точный сильный жаргон унесен ветром. Где он теперь? Где-то в космосе. Его теперь могут услышать только космонавты.
Поэтому сделаем так. Я напишу эту мансу - но только с легким намеком на тот жаргон. Как помню. Хотел бы большего - но мой талант 50 лет назад уехал в Рио-де-Жанейро. С билетом в один конец.
Но - я чуть-чуть попробую.

2.
Значит, шо вам сказать? В 24-м, если не в 25-м году в Бердичеве был так себе коммунизм, но с большим капитализмом.
Нэп.
Такие пять ресторанов, шо страшно вспомнить. С такими танцами-шмансами, с такими бандитскими скрипочками! Публика танцевала фокстрот и убивалась пластинками Лёдика Утесова. Говорили: Утесов - это таки фамилия, да? А паспорт у Лёдика фальшивый, нет?
Лёдик сделал визит в Бердичев на один концерт. Шо это была за помпа! Шо это был за тарарам! Очередь за билетами стояла - как за царя! А милиции на лошадях было так много, как будто приехал не молодой Лёдик, а покойный Ленин!
А три дня раньше в Бердичев приехал Шперанский. Вы помните Шперанского? Это был не человек, а шахер-махер!
Восемнадцатый год: он записался в белые. Но вечером он бежал от белых. Белые хотели ему второй раз обрезание сделать: головы. Он убежал и записался в красные, и был у красных командиром шоблы. Готэню, шо это были за шлымазлы! Он был у них командиром - и тихонечко оформил на себя маслозавод.
Потом он снял сапоги. И открыл в Петрограде сразу три дела: парфюмерную фабрику и пару магазинов. Нэп - это нельзя понять, это надо было видеть. Сегодня ты - голэ васер, а завтра у тебя авто марки "Бэнц". И три проститутки в багажнике. Когда человек умеет - это много значит.
Но ему стало мало Петрограда. Он хотел залезть в Одессу, но спасибо, шо его там не убили. Одесса - это одни бандиты! Тогда Шперанский залез в Киев - и открыл на Крещатике парфюмерный салон. А на Подоле он купил фабрику. Эта фабрика делала гвозди - на три губернии. Это был гешефт с миллионами в кармане. Киев - это не Одесса. В Киеве тогда можно было жить без револьвера. И тогда Шперанский сделал визит в родной Бердичев.
Он про Бердичев никогда не забывал. Его мама и папа тут ходили - как фельдмаршалы. Своим двум братьям он подарил колбасный магазин - в центре, напротив башни. В этот магазин ходил весь Бердичев.
Это была сказка! Но у Шперанского болела голова за младшую сестру Софочку. Красивая девочка: с грудями, с попочкой. Цымис! Но она всем отказывала. Она говорила:
- Хочу прынца!
Мама и папа не знали, где найти прынца. А два колбасных брата были совсем тупые. Кроме колбасы, они других слов не знали. Тупые люди. Они ждали визита Шперанского. Он старший брат, пускай он ломает себе голову с прынцем для Софочки!

3.
Весь Бердичев говорил:
- Вы слышали новость? Шперанский приехал! Он тут сделает революцию. Он посадит начальника милиции. Люди, шо будет!
Но Шперанский приехал не за революцию. Он приехал в белом авто с шофером. И - моментально открыл гешефт насчет прынца.
Он устроил парад женихов. Начали спешно приезжать прынцы: с Бердичева, Чуднова, Казатина, Махновки, Житомира и Винницы. Они хотели иметь в жены сестричку самого Шперанского! Но сестричка Шперанского - это вам не гнилой помидор. Она всем отказывала. И Шперанский ничего не имел против. Он говорил прынцам:
- Фэ! Шмаровозы! Где вы купляли эти шкрабы? Чем вы на себя брызгали заместо одеколона? Конской мочой? А где вы были в гражданскую войну, когда я проливал кровь рука об руку с товарищем Щорсом? Шибздики со смитника! Короли провинциального навоза! Вы хоть раз гуляли по Невскому проспекту с артистками оперетты? Чем вас иметь родичами, так лучше я сам застрелюсь!
Всем отказали.
Конечно! Большой человек хочет иметь зятя так зятя! Шо тут удивляться?! Человек с миллионами в кармане хотел иметь понимание в родном городе. Умный человек понимает, как это волнительно.
Шо вам сказать? Весь Бердичев стоял на голове. В Махновке народ хотел устроить революцию: как обиду за своих прынцев. И тут в Бердичев приехал Лёдичка Утесов. Еврей с Одессы, король приятной песни. И тогда Шперанский сказал сестричке Софочке:
- Этот - как?
- Этот - хорошо! - ответила Софочка.
Лёдик приехал утром, на автомобиле из Житомира. За ним ехали пьяные музыканты с немецким роялем. Лёдик зашел в гостиницу. Заказал в номер-люкс три грузинских коньяка и сказал:
- Голова болит после вчера. Рассол не помогает, это не тот рассол, который в Одессе. Убедительно требую лимонов и краковскую колбасу. Коньяк без лимонов - это смерть для красного пролетария. Бикицер - туда и назад, или я сейчас умру и концерта не будет! Бердичев - это самый засранный город в моей пролетарской биографии!
Шо вам сказать? В годы нэпа Лёдик Утесов выпивал немножко больше, чем надо. Это правда, и не будем его ругать. У него была такая знаменитость, шо иначе - нельзя было! Поэтому утром он пил коньяк вместо кофэ. Большой талант - это и счастье, и горе самому себе.
И кто, вы думаете, пришел заместо кельнера в номер-люкс Лёдика? Да! Это был Шперанский - с коньяком, с лимонами и ящиком краковской колбасы. Лёдик посмотрел на него и сказал:
- А, Шперанский! Я слышал, тебя убивали в Одессе, но не убили. Ходят слухи, ты хотел купить в Одессе наш оперный театр? Жалко, шо тебя не убили.
- Ходят слухи! - ответил Шперанский. Я хотел купить не оперу, а пароход. Но по ошибке не знал, с кем имею дело.
- Хорошо. Я тебя извиняю. Ну, садись, открывай, наливай, будем кушать!

4.
Это была встреча двух пролетариев. Они пили раньше в 25 городах, и теперь нашли друг друга в Бердичеве. Они выпили по бутылке. И Шперанский сказал:
- Лёдя, поставим вопрос так: ты в эту секунду - женат?
- Не помню. А шо? Шперанский, ты хочешь за меня замуж?
- Лёдик, у меня сестричка Софа. Ей нужен прынц. В Бердичеве и окрестностях прынцев нет. Но мне нужен зять, и это - ты. Шо ты на это скажешь?
Но Лёдик ничего не сказал. Выпили третью бутылку, Шперанский крикнул в коридор:
- Еще три! С устрицами и яичницей!
Они пили и кушали. Все часы в Бердичеве уже не тикали. Когда два больших человека говорят о женитьбе - часы останавливаются.
- Ну шо, Лёдя? - спросил Шперанский после пятой бутылки. - Будешь моим родичем?
- Смотря шо я с этого буду иметь, - ответил хитрый Лёдик. - Я художественная натура. Меня обманули в Харькове и в Минске: пластинки проданы, а продавцы убежали. Вместе с моим гонораром. Так я завтра стану босяком.
- Лёдик, я тебя озолочу!
- Это хороший разговор. Наливай! А как именно?
- Я куплю тебе три рояля! - широко сказал Шперанский.
- Шперанский, ты налил не туда, - ответил хмуро Лёдик. - Три рояля - засунь себе в задницу. Пусть они там у тебя играют без пианистов.
- Куплю тебе дом - посредине Дерибасовской! Три этажа с подвалом. Я помню этот подвал. В этом подвале твои земляки хотели пустить меня в расход. Конкуренты пустили слух, что я хочу купить вашу оперу. А я в этой опере никогда не был!
- Плохо, что не был, - сказал печально Лёдик. - Кто не был в нашей опере - тот не был в Одессе.
- Ха! - сказал Шперанский. - Чем я теперь хоть один раз поеду в Одессу, так лучше я до гроба буду нищим в Житомире.
- Не оскорбляй меня! - обиделся Лёдик. - Мне стыдно слушать, когда Одессу опускают в Житомир. Но три этажа посередине Дерибасовской - да, это настраивает на любовь к твоей сестричке. А шо еще?
- Могу выписать в твой банд американского негра для игры на саксофоне.
- Негр? - задумался Лёдик. - Один - это мало. Сделаем два негра. Абгемахт? А шо еще?
- А шо, - спросил удивленный Шперанский. - Лёдя, ты человек с аппетитом! Но я делаю последний ход. Ради тебя - могу перекупить "Гамбринус" - как свадебный подарок жениху!
- Абгемахт! - закричал потрясенный Лёдик. - Как ее звать? Софочка с попочкой? Никогда не видел - но уже весь влюбленный! Судьба, я отдаюсь тебе на растерзание!
И эти два почти родича встали и крепко обнялись. И гешефт уже состоялся! Но в этот хороший момент с третьего этажа были услышаны нечеловеческие крики. Такие крики, что даже у Лёдика со Шперанским не хватило нервной системы. И они с разбегу побежали на третий этаж.
Ах, что там было! Вэй! В мире нет слов, чтобы передать эту трагедию!

5.
Вэй, что там было!
Пять минут назад пьяные музыканты Лёдика хотели нежно совратить коридорную девушку. Но они были такие пьяные, что сделали ошибку. Вместо коридорной девушки они затащили в номер законную супругу коммерсанта Сундельзона из Витебска. Этой супруге было 43 года, и она имела несчастье проходить по коридору.
Шо вам сказать?
Нечеловеческим голосом кричала как раз не супруга коммерсанта Сундельзона. Нет! Нечеловеческим голосом кричали музыканты Лёдика, которых эта супруга била бутылками по головам. Бутылки трескались, и с музыкантов текла кровь - как на войне!
И когда Лёдик Утесов увидел эту страшную картину, он задумчиво сказал Шперанскому:
- Шперанский, ты мой друг. Но - я очень художественная натура. Вот я смотрю сейчас, как эта гренадерская мадам убивает моих музыкантов. И я думаю: Лёдичка, зачем тебе жениться?! Чтобы тебя, Лёдичка, тоже так убивала собственная жена?! Нет, я передумал жениться. Я даже пить брошу!
И шо вы думаете? Брат своей любимой сестрички Шперанский - понял потрясенного Лёдика! Они обнялись, как родные братья. И, несмотря на нечеловеческие крики талантливых музыкантов, Лёдик и Шперанский спустились опять в номер-люкс на второй этаж. Заказали еще коньяк с жареной курицей, лимонами и греческими маслинами. И Шперанский сказал:
- Да, Лёдик. Ты честный. Чем жениться - лучше храбро погибнуть на войне.
И они выпили против женщин, а потом уснули на ковре в обнимку. Два короля. Два друга. Два брата.

6.
Вечером концерт Лёдика в Бердичеве прошел с нечеловеческим успехом. Забинтованные музыканты Лёдика играли так сильно, что стены рушились и стекла падали.
А сам Лёдик пять раз падал со сцены - после того, как жена коммерсанта Сундельзона пять раз кричала ему "Браво!"
Потом была счастливая ночь для Лёдика и музыкантов. Шперанский угощал их шампанским. Утром Лёдик поехал дальше - на гастроли в город Винницу. А Шперанский в то же утро выдал сестричку Софочку замуж за сына коммерсанта Финкельбаума из Крыжополя. Этот сын приехал с опозданием - но сразу попал в счастье. А утомленный Шперанский (ночь шампанского!) сказал Софочке ласково:
- Не пойдешь за Крыжополь - расстреляю по закону революции! Я красный командир, а не фуфло. Это и есть твой прынц!
Говорят, после Бердичева Лёдик Утесов уже выпивал только минеральную воду. Ходили слухи, что поэтому он и женился. От минеральной воды.
В 1927 году Шперанский втянул в себя воздух СССР и почувствовал запах керосина. И он срочно эвакуировал себя и всю мэшпуху по маршруту Берлин - Париж - Нью-Йорк. Вместе с крыжопольским прынцем Финкельбаумом. Там он с Финкельбаумом открыл гешефт - и это кормило мэшпуху. Не хуже, чем раньше. Когда люди умеют - это опять хорошо.

7.
Такая манса.
Вы бывали в Рио-де-Жанейро? Может, видели там случайно мой талант? Этот мерзавец убежал от меня в тот момент, когда я родился на свет. Хотел бы я знать, чем он там занимается! Наверное гешефт имеет и купается в бассейне с голыми кинозвездами. Если узнаете его адрес - дайте знать мне. Я подам в суд на этого мерзавца. Пускай платит мне алименты!
Я девушка, брошенная собственным талантом. Пишу хуже Бабеля. Хуже Чехова. Хуже Довлатова. Совершенно не умею писать мансы.
Пишу хуже всех. Но - лучше, чем внук того крыжопольского прынца Финкельбаума! Это меня радует! Вы уже читали внука Финкельбаума? Нет? И даже не слышали про него? Это меня вдвойне радует! Я его тоже не читал, и даже никогда про него не слышал. Так ему и надо, чтоб знал: он - хуже меня!
Всегда кто-то обязан быть хуже. Только так можно почувствовать себя человеком!
А Утесов потом не раз бывал в Бердичеве. И говорил:
- Как мне жалко Шперанского! Зачем он удрал в Америку? Он мог тут стать хор-рошим директором смешторга!..
г. Штутгарт

ПИЛОТ БЭРЛ

1.
Однажды я был пилотом.
Это было в Кишеневе. Зимним утром 197... года редакция дала мне заказ на полковника ВВС. Он был в отставке и служил чиновником на фабрике. Его звали Баринов.
Старые летчики - это трепачи с рангом люкс.
Это треп с ревом авиамоторов. С пальбой. С ладонями: я, значит, иду так, он - так. Но тут я его прищучил. Р-р-ру-банул пушкой по фюзеляжу! Нету! Но тут идет - который слева. Я - туда! Он - сюда! Облака, ядрена вошь! Ни хера не видать! Выскакиваю - но тут он! Я его! Он меня! У меня борт - в дыму. У него борт - в дыму. Там и разбежались - в дыму! Вот не знаю, как он там сел. А я сел так, что не знаю, как я сел! Но мне того - нет, не того, а того! - не засчитали. Замполит сказал: дым - это не результат. За дым орденов не дают. Ну замполит, ну теоретик! Сам не летал, но был цензором по реляциям. Так и не засчитали!
Колорит!
Кайф!
Треп - это не обман. Трепач- это не фраер с кальсонами. Это абсурд с парадоксом: врет - но не обманывает. Как это? Так это! Это надо не понимать, а принимать. При симпатии к процессу. Это правила игры.
К полковнику Баринову я шел с мечтой на кайф.
Баринов не обманул мою мечту.

2.
Баринов начал с того, что разлил по рюмочкам.
- Помянем Юру! - сказал он.
- Юру? - охотно спросил я.
- Гагарина. В конце 50-х я с ним на Севере служил. Я там Гагарина вывозил.
- Куда?
- В небо, - сказал он. - Я тогда майором был, он - литером. Стажером у меня.
- Ну и?
- Толково, - похвалил он. - Хороший был паренек. Но попадал в истории. Вот, помню. Он ехал из кабака на аэродром - но перевернул грузовик. Я сказал: "Юра, что ты по нетрезвости за руль сел?" Но Юра сказал: "Майор, больше не буду!" Умел держать слово. Потом ни разу грузовика не перевернул! Пил - но кто не пьет?! Ну, хрупнули!
Хрупнули.
- Что тебе про меня надо написать? - спросил он.
- Очерк.
- Очерк! - сказал он. - Моя судьба - на роман тянет! Сыну - за тридцать. Но жене - скоро тридцать.
- Жене сына?
- Моей, - сказал Баринов. - Моя жена младше моего сына.
- Ни хера себе! - сказал я. - Кто кого родил?!
- Они у меня от разных, - сказал Баринов. - Сына рожала та, которая погибла в сорок первом. При бомбардировке Москвы. Ну, хрупнем! Помянем покойницу. Погибла в расцвете лет!
Хрупнули.
Помянули.
Мы хорошо поговорили. Про войну. Про женщин. Про то, что нет колбасы. Мы всех помянули. Мы обнялись и спели "Катюшу".
Под конец он подарил мне историю.
Про то, как он утопил в какао Звезду Героя Советского Союза.
Это было в 1941 г. Звено Баринова послали на поддержку в полк асов. Этот полк называли маршальским. Асов там кормили - как по лэнд -лизу. Но звено Баринова - как по норме. Это было огорчительно. Летают рядом, но кормят раздельно! Баринов намекнул это официантке. Та сказала: "Маршальские - это наши. Но командировочные - это никто. Лопайте, что дают!"
Но звено Баринова это не стерпело. Вечером - хрупнули и пошли на кухню. Сделали там разборку. Взяли в руки официантку. Завязали юбку на голове - узлом. Посадили в чан с теплым какао. Из чана та кричала - громко и незабываемо. Звено Баринова село на гауптвахту и уснуло. Утром на аэродром прилетел комдив Баринова. Он построил Баринова по стойке смирно и сказал: "Дур-рак ты! За число сбитых бортов ты стоял в реляции на звезду Героя. Но я тебя вычеркиваю. Нельзя топить женщину в какао! Надо - в шампанском!"
- Это х-х-хорошо! - сказал я. - Но про Гагарина - не в-в-верю! Требую д-д-документацию!
- Н-н-на документацию! - сказал Баринов.
Он дал мне старый конверт. На конверте был штемпель Звездного городка. В конверте была открытка - с Первомаем. Там стояло: "Майор, помню и люблю. Гагарин".
Мы хрупнули - за правду.
От Баринова я уходил - не знаю, как я уходил. Но и не помню - как дошел.
Фактура на очерк у меня была. Но утром я залез в погреб. Выпил там банку рассола. Мне стало хорошо. Рассол - это спасение тех, кто не умеет пить. Я посмотрел в блокнот. В блокноте стоял номер телефона. Но я не помнил - чей. Набрал этот номер. Это был телефон Баринова-сына. Тот был командиром самолета АН-12.
- Приходи, - сказал он. - Я тебе уточню про батю.
Я пошел на это рандеву.
Знал бы - не пошел бы.
Ни за что!

3.
Баринов-сын был - что Баринов-папа. Крупный. Рисковый. При параде колорита.
Он жил вкусно. Он говорил смачно. Самый приятный человек в городе Кишиневе.
Абсолютно трезвый.
- Слушай, Бориска, - произнес он. - Что я хочу сказать. Вот, например. Ты про летчика хочешь написать. А ты был хоть раз в кабине самолета? Не был. А надо быть. Правда сурова и убийственна. Это будет - незабываемо! Завтра утром будь в аэропорту. Будешь лететь со мной в Краснодар с посадкой в Симферополе.
- В кабине? - сказал я. - Тебя за это - не вздрючат?
- Нет, - сказал он. - Я по натуре - англичанин. Мой экипаж - моя крепость. Не настучит.
Утром он провел меня в эскадрилью. Там он получил ремень с кобурой. В кобуре был пистолет. Баринов надел это под китель. Тогда были угоны самолетов. Летчикам давали в рейс пистолеты.
Сели в самолет. Приняли на борт пассажиров. В кабине мне дали кресло у двери.
Взлет. Набор высоты. Щелчки тумблеров. Разговоры с диспетчером. Некоторое время мы летели и мирно беседовали. Бортмеханик сказал анекдот. Штурман хихикал. Второй пилот подарил мне "Песню стюардессы". Там была строка: "А мальчишке-штурманишке я сама сниму штанишки!" В кабину зашла стюардесса. Ни с кого штанов не сняла. Она принесла по кофе. Экипаж смотрел на меня с непонятной радостью. Так удав смотрит на кролика. Перед банкетом. Но я принял их радость- как знак того, что я хороший парень.
- Слева Одесса, - произнес Баринов.
Я встал и посмотрел налево. Там внизу была линия берега. Я сел и стал смотреть в иллюминатор. Там было море. Мы летели над морем. По Черному морю шли белые точки пароходов.
- А справа что? - спросил я.
- Турция! - удивился Баринов. - Как и надо по географии. Но Турцию тут не видно.
- Ах да! - сказал я. - Турция. Совсем забыл.
Баринов сидел слева. Второй пилот - в кресле справа. У них были одинаковые штурвалы.
Я выпил кофе и съел яблоко.
- Бориска! - меланхолично сказал Баринов. - Что я хочу сказать. Вот, например. Ты про летчика пишешь. Так?
- Ну, - сказал я.
- А ты сам сидел за штурвалом?
- Ни разу.
- А надо! - сказал Баринов. - Попробовать. Почувствовать. Прочувствовать. Осознать. Витек! - сказал он второму пилоту. - Ты уступи кресло прессе.
Я сел за штурвал.
- Потрогай штурвал, - медленно и радостно сказал Баринов. - Нравится?
- Блеск, - сказал я
- Это мало, - сказал он. - Ты ни разу сам не вел самолет. А надо!
- Так я - не умею!
- Научим, - сказал Баринов. - Это просто. Медведя научить можно. Ты не смотри вперед. Смотри - на эту стрелку! Она сюда - значит, надо набрать высоту. Стрелка туда - надо снизить. Но и на эту стрелку смотри. Чтоб самолет шел ровно, не боком. Трудно?
- Нет!!! - сказал я.
Таки-да! Это было просто. Надо выше - тяни штурвал на себя. Надо ниже - толкай от себя. Нет проблем.
- Бориска, ты родился пилотом! - сказал Баринов. - Что у нас по курсу? Крым?
- Траверса мне Джубга, - сказал штурман.
Экипаж - кроме Баринова - был сзади. Я их не видел. Но краем глаза - видел Баринова.
- Самостоятельности у тебя нет, - сказал мне Баринов. - Что я тебе - подстраховщик? Ты - сам себе пилот. Смотри! Я убираю руки с моего штурвала. Кладу руки за спину. Теперь ты сам веди самолет. Клянусь тебе: ты это никогда не забудешь! Как ты сам - лично! - вел самолет над морем!
- Это факт! - сказал я.
Я вел самолет. Один. Без подстраховки. Это было 10 минут. За это Баринов тянул на 10 лет строгого режима. Но экипаж Баринова - это крепость Баринова. Никто не настучит. Это меня успокоило.
Пилот Бэрл! Это была моя ария в "Ла Скала"!
Но на 11-й минуте штурвал не захотел меня слушать. Штурвал не шел ни туда, ни сюда. Я подергал его. Без толку.
Я стал холодным от пота.
- Баринов! - сказал я. - Тут... это... штурвал что-то... заклинило!
- Ай! - сказал он. - Ты подергай сильнее. Ну, как?
- Заклинило! - сказал я.
- Ну, технари! - сказал Баринов. - Ну, стервецы! Не подготовили борт к полету! А может, это ты штурвал сломал?
- Нет! Не ломал!
- Крышка! - сказал Баринов. - Катастрофа! Бориска сломал штурвал! Ка-та-стро-фа! Теперь по инерции летим. Потом в море упадем!
- Это... высоко? - спросил я.
- Нет, - сказал Баринов. - Пять тысяч метров. Ох, Бориска, что ты натворил?! Экипаж! Приготовить спасательные жилеты!
- А пассажиры? - риторически сказал я.
- Какие пассажиры, - сказал Баринов. - На всех жилетов нет. Утонут в ледяной воде. Но как вниз пойдем - будем выпрыгивать. Хоть самим спастись!
- А шансы... есть?
- Нет, - сказал Баринов. - Это я так. Ради проформы. Шансов нет, но попробовать надо. Конечно, утонем - но хоть не сразу, а постепенно!
Он схватил себя за голову.
Я не знал, через какую дверь прыгать. Но перед смертью - нельзя без резюме! Я посмотрел на мою биографию. Как я мало успел! Даже не стал классиком в мировой прозе! Зачем я был сердит на мою жену?! Она так интересно играла на пианино! А в погребе - так много банок с компотом! Зачем я залез в этот самолет?! В этот гроб?! За что я так не уважал Советскую власть?! Прощай, Вика! Дети, я был плохим, но хорошим! Дети, это не я сломал штурвал! Требуйте алименты от Аэрофлота!
Это были предсмертные страдания.
Но я услышал звук. Этот звук был похож на судорогу.
Я повернул голову на звук.
Там стоял экипаж. Экипаж был в судорогах. Экипаж хохотал твердо и молча. Но на пределе.
Перед смертью - так не бывает!
- Баринов! - закричал я. - Бандит-садист-авантюрист! Это ты мне штурвал заклинил?!
- Нет! - сказал Баринов. - Это автопилот.
Я понял. Они поставили борт на курс. Дали пилоту Бэрлу поиграть с мячиком на песочке. Дали мне зайти в экстаз. В момент экстаза- нажали на автопилота. Тот заклинил штурвал.
- Баринов! - сказал я. - В Симферополе я выйду. Я с тобой в Краснодар - не ездок. Я пойду назад - пешком!
Я сел в кресло радиста. Меня трясло. Миг назад я видел смерть. Но это была - не смерть! Это была рядовая хохма с чайником. Спасибо, что я не наделал в штаны. А мог бы! К этому шло!
Но в Симферополе я зашел в туалет. Это вернуло меня к жизни. Я вернулся в кабину.
Мы помирились.
- Та6к и быть! - сказал я. - Не могу бросить экипаж. Лечу в Краснодар.
Над Кавказом были снежные головы гор. Мы попали в зону грозы. Была темнота и чернота- но с молниями. Самолет потряхивало - как тедегу на проселке. Но что это было - после пережитого! Ноль. Это не трогало мою храбрость.
Кто видел смерть - тот уже не обкакается. По крайней мере- в собственные штаны!

4.
Это был-таки полет!
Но нет радости без перца.
Очерк я написал и сдал в редакцию. В городе я встретил Баринова-сына. Тот был хмур. В аэропорту Херсона у него украли пистолет. За это Баринова сняли с полетов. Поставили в техобслугу.
Но потом Баринову это простили. Я слышал, он пересел на ТУ. Это все, что я знаю про Баринова-сына.
Но я тоже имел хойшер. За очерк про Баринова-папу. Тот очерк был напечатан. Утром редактору был звонок от покойной жены полковника Баринова. Это была та, которая погибла при бомбардировке Москвы в 1941 году.
Покойница была взбешена.
Покойница сказала редактору, что подаст на него в суд.
Мне сказали: "Боря, на ковер!" Я пошел на ковер к редактору.
- Как это надо понимать? - сказал он. - Погибла в сорок первом - но теперь звонит мне. Звонит в горком. Хочет разорвать меня на куски. Как живая! С таким темпераментом! Но кто писал очерк? Я?! нет, это ты автор очерка! Но в суд она хочет подать - на меня!
- Может, вы ей нравитесь больше? - сделал я версию с комплиментом.
- Но я хочу знать! За что ты похоронил жену Баринова?!
- Не хоронил, - сказал я. - Это.. бывает. Он был уверен, что супруга погибла под бомбами. Он это оплакал. Но - к счастью! - она уцелела! Теперь у них будет крепкая семья. Теперь они нашли друг друга - через мой очерк!
- Не через твой очерк, - сказал редактор. - Через мой труп!
- Это странно, - сказал я. - Даме так повезло - но она недовольна! Может, она это не поняла? Надо объяснить!
- Сам объясняй!
- На меня она не подает в суд. На кого подает, пускай тот объясняет - как ей повезло!
Не знаю, как это сделал редактор. Но это был бипломат. Покойница не подала в суд.
Но я сделал резюме.
Никогда! Ни за что! Не пить с летчиками! Не сидеть в кабине самолета! Не трогать штурвал!
Это мое резюме.
Летчики - это асы хохмы!
Непревзойденные!
Я сделал про них этот рассказ. Это - как знак благодарности.
За мой экстаз на высоте 5000 метров.
За то, что я был готов прыгать в море. Но не знал - через какую дверь.
За то, что чуть не наделал в штаны.
А мог бы!..

ЛЮБОВЬ К МОТОЦИКЛУ

рассказ
1.
Надо стать мотоциклистом.
Так я решил однажды. Это было в Кишиневе, в спортивном техникуме, и мне было тогда 16 лет.
В техникуме имелись, как и везде, свои знаменитости. Мастера спорта международного класса, чемпионы СССР и Европы. Нескучная компания. Но самыми знаменитыми были двое: Попандопулос и Фазя.
Вероятно, это были их клички. Настоящих имен и фамилий обоих - не помню. Но люди это были - колоритные!
Обоим было тогда за пятьдесят. Загорелые, решительные, они смотрелись весьма браво. Они работали в техникуме преподавателями. Оба были приятелями.
Грек Попандопулос нас учил гандболу, но большей частью - футболу. Как принимать мяч, как давать пасы... ну, и все такое. Без футбола - он жить не мог.
А Фазя отвечал за нашу авто-мото-подготовку и заодно работал механиком в гараже. По крайней мере, так я думал. Да, я думал, что у него других заслуг нет. Он был ярко выраженным евреем.
Вот с этого еврея Фази и начался мой тарарам.

2.
В техникуме повесили объявление, что Фазя открывает курсы езды на мотоцикле.
Бесплатно.
Я туда записался. Мое решение было тихим и скромным. Про автомобиль я даже не мечтал. А вот приехать в Бердичев на мотоцикле "Ява" - да, я этого хотел!
Представляете? Боря Ройтблат - в шлеме и весь кожаный - гордо мчится на "Яве" от Кишинева к Бердичесву! С краткими попутными визитами в цыганскую столицу город Сороки и в областной город Винницу. По моему замыслу, все девушки могли при этом смотреть на меня только с восторгом! Они обязаны были отдаваться мне на всем протяжении пути - из молдавской столицы в еврейскую столицу.
Этот мотопробег я собирался посвятить очередному съезду КПСС. В надежде на то, что мне оплатят и стоимость мотоцикла, и стоимость бензина. Мой патриотизм был почему-то всегда меркантильным.
Раз в неделю, после обеда, я стал упорно заниматься у Фази.
Вначале была теория. В группе мотоциклистов я был единственным евреем. Но еврей Фазя как-то странно смотрел на меня. Крайне как-то неприветливо.
Это происходило так.
- Мальчики, это цилиндр, - говорил он мягким голосом.
Вдруг - начинал смотреть на меня. Делал паузу и кричал мне:
- Куда ты смотришь, идиот?!
- А куда? - спрашивал я.
- Идиот! - кричал он. - Я показываю на цилиндр, а ты смотришь на какую-то бабу! В окно!
- Так ведь ножки красивые!
- Но она - беременная! - кричал Фазя.
- Не от меня! - категорически отвергал я этот неправильный намек.
- С тебя такой мотоциклист будет - как с меня папа римский! - чистосердечно клялся Фазя.
Он был среднего роста, упитанным и седоватым. От его криков у меня начинала болеть голова. Но я каким-то чудом выучил теорию. Несмотря на препоны Фази.
Начались практические занятия по вождению.

3.
Фазя собрал нас, человек десять, во дворе техникума. Он сказал:
- Мальчики, вот мотоцикл. Ездить будете от каштана до стены. Там поворачиваете - и едете опять до каштана.
- Вы уверены, что это каштан? - осторожно спросил я.
- А что это? - сквозь зубы спросил Фазя. - Может, это баобаб?
- На каштане должны быть каштаны, - ответил я с некоторым чувством протеста.
- Каштаны - в декабре?! - удивился Фазя.
- Ах, это у нас декабрь! - сказал я. - Извините, я перепутал.
- Ну, идиот! - простонал Фазя.
- Что вы оскорбляете! - возмутился я. - Тут всего 15 метров до стены. А если мотоцикл не захочет поворачивать?
- Тогда я тебе - голову отверну! - пообещал Фазя.
Первым сел на мотоцикл болгарин из города Болград: мастер спорта по вольной борьбе. Его звали Жора. Он был туповат, и на уроках математики я был его спасением. Жора не мог отличить алгебру от геометрии.
- Ну, Жорик, давай! - умиленно сказал Фазя. - Только медленно. Это тебе не борцовский ковер.
Жора кивнул. До стены он доехал хорошо. Фазя шел рядом с ним и говорил:
- Молодец, Жорик! Что значит чемпион!
Но на обратном пути чемпион Жора крутанул газ - и чудом не втаранился в каштан... или это был баобаб, точно не знаю. Фазя пожурил его, но ласково.
После этого на мотоцикл сел я. Впервые. До этого я даже пассажиром на мотоцикле не ездил. Конечно, я чуть-чуть растерялся.
- Ройтблат! - сказал Фазя. - Ты у меня особый ученик. Задницей чувствую: ты что-то сейчас устроишь. А может, не надо тебе ездить на мотоцикле?
- Надо!
- Ну... попробуем, - сказал Фазя. - Ройтблат, я буду идти впереди, лицом к тебе.
- Нет, почему лицом? - возразил я. - Вы же сами сказали, что лучше всего чувствуете меня задницей. Вот и идите впереди - но задницей ко мне.
- Разговорчики! - закричал Фазя. - Ох, Ройтблат, я бы тебя убил, но меня посадят. Но лучше тебя убить и сесть в тюрьму, чем давать тебе ездить на мотоцикле! Ну, ладно, попробуем.
- Что вы попробуете? - вдруг с надеждой спросил Жора. - Убить его?
Как я уже сказал, Жора был туповат. Поэтому каждое слово он понимал в прямом смысле. Кроме того, он был антисемитом. Он мечтал посмотреть, как еврей Фазя будет убивать еврея Ройтблата. Но, вероятно, при этом в его голове появилась пугающая мысль: а кто будет спасать его на математике?
- Нет, убивать не буду, - ответил Фазя. - Дам Ройтблату шанс чуть-чуть поездить.
И я - поехал.

4.
Это была моя первая, но последняя поездка в роли мотоциклиста.
Я ехал медленно-медленно-медленно. Фазя шел впереди, лицом ко мне, в полуметре от переднего колеса.
- Ну, ну! - говорил он. - Так! Ничего не крути руками. Так и едь!
И тут я крутанул газ. Слегка. Клянусь, это была случайность на нервной почве из-за постоянных окриков инструктора. И переднее колесо мотоцикла вдруг очутилось между ногами Фази!
- Убью! - заорал он.
Но было поздно. От его крика я вздрогнул - и газанул еще сильнее!
О, что было. Фазя бежал спиной к стене. Между его ногами было колесо мотоцикла. А я, с перепугу, газовал и газовал! Глаза Фази были наполнены ужасом!
Наконец, я притиснул его спиной к стене. Но забыл, как надо отключить мотор. Подбежал антисемит Жора - и спас обоих евреев: Фазю - от инфаркта, а меня - от колонии строгого режима.
Тут я сделаю паузу. Все-таки я не Достоевский, чтобы описывать это преступление с наказанием. У меня нет сил передать словами, как матюгал меня потрясенный Фазя! Лица его было совершенно белым. Он бил меня по лицу веткой, которая упала с каштана... или с баобаба, точно не помню. Но помню, как он вопил:
- Я знал! Я чувствовал! Я мастер спорта, я гонял в Будапеште, Праге и Пловдиве. Я 15 лет уже тренер сборной Молдавии! Ну, я чувствовал, чувствовал задницей, чем это кончится! Опыт! Большой опыт!
Я молчал. Но когда мое терпение кончилось, я тоже закричал:
- Вашу задницу надо повесить на гвоздик в Кремле! Чтобы она подсказывала Брежневу, как уничтожить империализм! Ах, такая чувствительная задница!
- Во-о-н! - заорал Фазя. - И никогда больше! Через мой труп!
Я гордо плюнул на асфальт.
И гордо ушел в город покупать халву.

5.
На другой день я имел продолжение счастья. Был урок по футболу. Наш преподаватель Попандопулос был мрачен. Он велел всем работать с мячом. А мне сказал:
- Отойдем и поговорим. Так. Ройтблат, это правда, что ты хотел убить моего друга?
- Это которого? Фазю? Нет, не хотел. Это он хотел меня убить.
- Кого? Тебя, что ли? - с иронией спросил Попандопулос. - А зачем ты ему нужен? Когда-то он меня научил ездить на мотоцикле. Хоть я и был футболистом, но до сих пор люблю мотоцикл. Кто такой Фазя - это знает каждый приличный мотогонщик в СССР. Каждый! Главный тренер сборной СССР с ним за руку здоровается!
- А чего он так орал на меня с первого дня? - спросил я. - Что, вежливо нельзя? Он убил мою нервную систему... и я нечаянно крутанул скорость. Что он, только задницей думать умеет? Все время кричит: "Задницей чувствую!"
- Ай-яй-яй! - сокрушенно произнес Попандопулос. - Два еврея сделали себе Варфоломеевскую ночь посреди бела дня. Да-а-а. Он мне еще неделю назад говорил, что тебя нельзя сажать даже за руль пылесоса.
- А почему?
- Потому что тебя бабы интересуют, а не руль!
Тут я задумался. Что правда, то правда. Но как Фазя угадал, зачем нужен мне мотоцикл? Как он угадал мои тайные мечты о восхищенных мною девушках?
- Надо извиниться перед заслуженным человеком, - сказал Попандопулос. - Прямо сейчас. Иди к нему, он в гараже.
Я кивнул.
Я пошел в гараж. Физя был в комбинезоне. Он ремонтировал гоночный мотоцикл. Он увидел меня - и опять побелел от злости.
- Спокойно! - сказал я. - Что вы так разволновались? Я пришел с миром. Извиняться.
Он молча смотрел на меня.
- Но за что извиняться? - спросил я. - Вы убили мою нервную систему. Я испугался и... так получилось. Но, конечно, извиняюсь. Прошу вас, откройте мне секрет!
- Какой? - хмуро спросил Фазя.
- Такой. Не могу понять, как вы угадали мои мечты. Неужели задницей.
Я спрашивал это искренно! А Фазя, вместо ответа почему-то схватил метлу, которая стояла в боксе.
- Нет, зачем же метла? - миролюбиво сказал я. - Откройте мне секрет: где находится в человеке центр телепатии? Если в заднице, то - как этому научиться? Мне 16 лет, и я тоже хотел бы стать телепатом.
- Теле... чем? - не понял он.
- Теле-па-том, - ответил я. - Объясните, мне, как вы угадываете задницей чужие мысли?
Я думал, что он откроет мне секрет. Но вместо этого он вдруг размахнулся - и стал бить меня метлой. Я отскочил в сторону, но при этом опрокинул мотоцикл. Мотоцикл грохнулся на цементный пол бокса. В этот момент Фазя страшно заорал - и изо всех сил ударил меня метлой по голове! Метла отлетела, и он стал меня бить палкой, на которой до этого сидела метла!
Но я сумел выскочить из бокса на улицу. Честное слово, я не понимаю, что он от меня хочет! Я же не про метлу спрашивал, а про его телепатическую задницу! При чем тут метла?!
- Вы просто бандит! - закричал я. - Поверьте, я пришел извиняться... неизвестно за что, но извиняться! Хотел только узнать о секрете вашей задницы!
Но он меня, вероятно, опять не понял. Он опять закричал страшным голосом и побежал за мной с палкой в руке. Но догнать не смог, потому что я на осеннем юношеском чемпионате Молдавии получил бронзовую медаль в беге на 100 метров. Но если бы я на том чемпионате бежал так же быстро, как от Фази, то стал бы чемпионом, это факт! Не Молдавии, а мира!

6.
После этого инцидента я стал самым нелюбимым учеником футболиста Попандопулоса. Зачет Попандопулосу я сдавал не менее восьми раз. Еле сдал, хотя все делал правильно.
Увы!
Я так и не стал мотоциклистом. Не увидел восхищенные глаза девушек на маршруте Кишинев-Бердичев. Но самое главное: не понял, как благодаря заднице можно стать телепатом! Фазя так и не захотел открыть мне этот секрет!
Вероятно, по этой причине я вскоре и решил стать моряком - и очутился не в южном Кишиневе, а в северном Таллинне. С горя, наверное.
Мотоциклов я с тех пор побаиваюсь, но люблю их. Как только видел в цирке дрессированных медведей, которые катались на мотоцикле, так сразу делал интервью с дрессировщиками. Мне было странно: почему медведи умеют, а я - нет?
Мне до сих пор интригует этот вопрос.
Я так хотел стать мотоциклистом!..

г. Штутгарт

Прочитали! Браво Боре и Любе!

Да!!!!

Люба! Ещё раз с огромным удовольствием прочитал рассказ о лётчике Баринове! Спасибо!

Сквозь пену, сплёвывая воск, сказал Икар смыкая очи -" Отныне в этом роде войск - бардак останется на веки". Лучшие люди - лучшее войско!

Тесть номер 2 ( по тёщеной линии) - ГЕРОЙ СОВЕТСКОГО СОЮЗА! Сбил17 самолётов. Его сбивали 3 раза. И когда мне говорит Ющ, что его отец привык пить хороший кофе в конц. лагере - то на чьей стороне он был? Ребята - поднимите архивы! Страна должна знать своих "героев".

Боря РОЙТБЛАТ
ИСТОРИЯ ОДНОЙ ЛЮБВИ
рассказ
1.
Люди - это феномены.
Каждая человеческая судьба - это готовый бестселлер. Я готов написать роман о любом человеке. По личному заказу клиента. Всего за 10 тысяч долларов. Но деньги - вперед.
Но про Давида я пишу бесплатно. Не роман, а рассказ. Имя у него другое, но тут он - Давид. Это феномен феноменов. Такие рождаются - один раз на миллион.
Вы, наверное, встречали молодых людей, которые боятся женщин. Боятся показать свою неумелость. Так, словно женщина - это инспектор по кадрам.
Пару раз я встречал таких мальчиков. Одного я даже случайно женил на девушке легкого поведения. То есть, я этого не хотел, но он - захотел. Надеюсь, он до сих пор счастлив.
Но Давид - о, это было уже что-то беспредельное. Кто мог знать, что так получится! Я до сих пор пробую понять, кто он: идиот или гений?
Он приехал в Германию 7 лет назад. Когда мы тут познакомились, ему было 29 лет. Специалист по информатике с нескучной зарплатой. Его родители с умилением говорили мне, что их Давид - любимец босса фирмы. Я с умилением ахал. Нельзя обижать ничьих родителей. А тем более - родителей чокнутого сына.
Он был чокнутым во всем, что не относилось к его работе. Абсолютная неприспособленность к жизни. Абсолютное неумение принимать решения. Несколько раз я видел, как он покупал книгу. Сначала он листал ее 30-40 минут. Потом он спрашивал у меня - с ужасом в голосе: "Это хорошая книга?" Я твердо отвечал: "Не знаю!" После этого он раз десять шепотом спрашивал у продавца: "Вы уверены, что это не говно?" Наконец, продавец не выдерживал и удирал в подсобку. Давид ставил книгу на полку и говорил мне: "Надо подумать еще неделю". Он думал месяца три. Когда он решился на эту покупку - весь тираж книги был уже распродан!
И так - во всем!
Всегда.
Таких феноменов я еще никогда не видел!

2.
Он был высоким, но сгорбленным. С белой-белой кожей, которая никогда не знала загара. С тихими глазами, которые пугались при виде пролетающей мухи. С походкой, которая шаркала по ас-фальту.
Но всегда - при костюме и галстуке.
Я старался избегать его. Но он сам останавливал меня. Заводил тягучие разговоры - ни о чем. Я не знал, как он него удрать. Уже собирался удирать. Но в последний момент он говорил:
- Пообедаем в ресторане? Я приглашаю!
Это было то, от чего Боря Ройтблат просто не в состоянии отказаться!
Я всегда готов хорошо покушать. Особенно - за чужой счет.
Он тщательно приглядывался ко мне. В нем зрело отчаянное решение. Наконец, он решился. Это было во время нашего обеда в ресторане. Он сказал:
- Мне кажется, у тебя большой опыт в женском вопросе.
- Нет, - ответил я. - У меня было всего лишь две жены. Это не фонтан. Нет, я не специалист по женщинам. Настоящий бабник - это мужчина, у которого одна жена. Причем она с ним счастлива и ни о чем не подозревает. Никаких раздоров, никаких сцен ревности. Это - высший класс бабника. А я так - мелочевка с паровоза. Ноль в этом деликатном вопросе.
Я думал, эта чистая правда его успокоит. Но Давид не поверил мне.
- И все-таки, - упрямо сказал он, - у тебя есть опыт. Пусть даже печальный, но есть. А у меня - ничего нет.
- Не разу? - удивился я. - Никогда?!
- Никогда. Ни разу. Я даже не целовался ни разу. Мне всегда было страшно. Кроме того, я никогда не нравился девушкам. Я думал, что на Украине девушки недушевные, и что в Германии будет наоборот. Но тут - еще хуже! Тут одна уже начала меня раздевать, но я успел совершить побег. Меня мучает бессонница. Я боюсь опозориться! Скажи откровенно: что такое секс?
- Ну, секс, - я задумался. - Секс - это побег из концлагеря серых будней на улицу Праздника. Хорошо, когда это по любви. Плохо - когда это просто так. Но ты зря сбежал от немки. По крайней мере, она могла тебя кое-чему научить!
- Да, жаль, - он тоже задумался. - Но мне было так страшно! Это было два года назад.
Так нельзя, Давид. Однажды надо переломить свой страх. Самое лучшее - сделать это прямо сегодня. Иначе ты до старости будешь откладывать это на завтра. Сегодня - и точка! Давид, принимай решение!
- А... где?! - прошептал он.
- В квартале красных фонарей.
- Нет!!! - произнес он кричащим шепотом. - Продажная любовь?! Нет, нет, нет!!!
Но через час - я убедил его. Это был трудный час. Но я искренно хотел ему помочь. Сам я никогда не пользовался такими платными услугами. Всегда предпочитал бесплатность - в целях экономии. Но Давид - это был особый вариант. Я был уверен, что бордель сделает его счастливым.
Он - с ужасом на лице! - согласился.
- А потом, - сказал я, - найди себе по Интернету скромную девушку. Желательно - с ребенком. Это тебя быстро введет в счастье семейной жизни.
- А... без Интернета?
- Можно и без. Но при твоем характере - лучше по Интернету. Сразу: счастье - в лоб. Как пуля, от которой не уйти. Ты даешь в Интернет прямой запрос - и получаешь прямой ответ.
- Да! - сказал он. - Как хорошо, что я встретил именно тебя!
И мы пошли. В квартал красных фонарей.

3.
Там, у дверей борделей, стояли по 1-2 дамы. У каждой двери. Почему-то все чернокожие. Одна так улыбалась, что мы невольно остановились. Давид начал решительно пятиться. Вероятно, хотел опять совершить побег. Но - я крепко держал его под руку! Я его понимал. У меня тоже когда-то был первый раз!
- Какие красивые мальчики! - сказала с акцентом чернокожая дама. - Почему бы не заглянуть на бутылочку кока-колы?
- Кока-кола?! - с отчаяньем спросил Давид. - Это теперь уже так называется?!
Я начал деликатно подталкивать его к даме. Он - упирался! Но дама была рослая, крепкая, с очень большой попой. Она была умна и понятлива. Она взяла его за руку и стала подталкивать его тело к двери борделя. Она поняла, кто из нас - клиент.
- Откуда вы? - сдавленно крикнул Давид. - Кто вы?
Я понял этот вопрос так: вероятно, Давид хотел с ней сначала познакомиться. Выяснить, с представительницей какого государства ему предстоит переспать. А может, он хотел узнать, не замужем ли она? Так, на всякий случай. Мало ли, вдруг муж узнает, прибежит, устроит скандал!
- Из Нигерии, - ответила дама, и рывком бедра ловко распахнула приоткрытую дверь. - Идем, идем, прекрасный мальчик, ты мне сразу понравился!
- А почему она все черная?! - вдруг по-русски завопил Давид.
Но это было последнее, что он успел произнести, прежде чем исчезнуть за дверью.
Я пожал плечами. Хорошее дело - сделано. Заложен первый камень в крепкий фундамент счастья одинокого человека. Я понимал, что эта африканка уже не выпустит его назад мальчиком. Из борделя он выйдет - национальным героем государства Нигерия. По крайней мере, так объяснит ему эта дама на прощание.
Мне всегда жаль одиноких людей. Вероятно, потому, что я сам - одинок.

4.
Он позвонил мне через неделю. Мы встретились. Вид у него был - уверенный.
- Вкусной была кока- кола? - спросил я.
- Какая кока-кола? - он вздохнул. - Сначала она захотела шампанского. А цены там - страшные. Жаль, что я не сразу это понял! Под утро, когда я оттуда вышел, в моем бумажнике было пусто. Но - к счастью! - у них можно платить и по карточке. Это единственное, что меня спасло. О, сколько денег с меня содрали! И спасибо, что утром было воскресенье, а не понедельник. Иначе я не дошел бы до работы. Умер бы по дороге!
- Утром? - спросил я. - Так долго? Такой длительный сеанс?
- Я не мог остановиться! - сказал Давид. Откуда я мог знать, что у них поштучная оплата? Я думал, это будет намного дешевле - и оптом!
Он опять вздохнул.
- Мне предлагают новую работу - в Баварии, - сказал он. - Будут платить в 1,5 раза больше. Я уже дал согласие. Кстати, я дал запрос в Интернет, хочу найти скромную девушку с Украины. Они там очень дешевые.
- Вот! Наконец, ты стал решительным! Ответов пока нет?
- Ответов? Этих ответов уже больше, чем надо. Пока мне больше всех понравилась девушка из Коростеня. Ей 24 года, сыну 5 лет. Очень душевная девушка. Скромная, хорошо готовит, аккуратная, не ходит по кабакам, любит серьезную музыку. Особенно - Баха. Сам-то я не очень в этом разбираюсь, но все равно - приятно.
Мы тепло поговорили. В порыве признательности он опять накормил меня в ресторане.
Недели через две он переехал в Баварию. Больше не звонил мне. Я потерял его из виду.
Прошло полгода. Под ногами хлюпала южная немецкая зима. Мне предложили съездить в Париж - написать рекламный репортаж о баварской турфирме. Автобус этой фирмы должен был ровно в полночь сделать короткую остановку в Штутгарте. По пути во Францию.
Я стоял под навесом и ждал. Подъехал автобус. И вот, ровно в полночь, я увидел, как из двери автобуса вышел Давид. Поразмяться перед сном. Он увидел меня и, кажется, испугался. Спросил у меня:
- Ты с нами едешь? М-м-м. Но ты только не рассказывай моей жене, что я тут был в борделе! Умоляю тебя: ни слова!
- Разумеется! А ты... женился?
- Ну, да. На той девушке, из Коростеня. Через Интернет. С ребенком.
- А-а, это которая Баха любит?
- Она.
- Ну и как?
- Счастлив - по гроб жизни! - радостно заверил меня Давид.
Тут вышла и сам любительница Баха. По формам - это была копия той дамы из борделя. Давид познакомил меня с ней. Ее звали Катя.
- А до Парижа - пилить и пилить! - сказала она звонким голосом. - А вы хто? Друг Давыда Израилевича?
- Лучший друг! - подтвердил я.
- А хто вы? Тоже из области науки?
- Нет, я из Житомирской области.
- Земляк! - и она смачно поцеловала меня в щеку.
Тут из автобуса выскочил мальчик лет пяти и закричал:
- Ма, это вжэ Париж?
- Не гавкай, - ответила жена Давида миролюбивым голосом. - Брысь под лавку - шукать булавку!
Мальчик исчез в автобусе.
- Он в нас послушный, - сказала мне жена Давида. - Вжэ в синагогу ходит, на курсы для малолеток. Извините, я пойду в автобус, надо укладывать этого мерзавца.
Она ушла.
- Правда, она замечательная? - сказал Давид. - Катя - это моя находка! В ней находится все, чего мне раньше не хватало. Безошибочная любовь!
Наконец, руководитель группы дала мне место в автобусе. В середине салона. Там были два пустых кресла. Я сел у окна, рядом тут же присел Давид. Автобус тронулся. Катя с ребенком сидела дальше - в начале салона. Шофер включил тихую французскую музыку.
- Катя... слегка грубоватая, - сказал Давид. - Но зато - какая душевная! А как интенсивно она учит немецкий! А живет - вся душа нараспашку. Как человек перед расстрелом!
- С ребенком она - слишком... чуть-чуть, - осторожно заметил я.
- А он иначе - не понимает! - сказал Давид. - Вот скажешь ему: "Валерик, тебе пора спать", а он в ответ: "Не хочу!" Но я - научился. Теперь я говорю ему ласково, как родная мама: "А ну, засранец, марш дрыхнуть, а то башку откручу!" И он сразу идет спать. Хороший мальчик, очень послушный.
Я раскрыл рот. Кто мог знать, что у этого тихого ученого Давида такой крупный талант педагога! Может, правду говорят, что две крайности - это и есть любовь? А тут - сразу три крайности! Мамаша, сынок и чокнутый Давид!

5.
В Париже, на вершине Монмартра, нам разрешили часок походить между художниками. Я увидел Катю. Она сказала, что Давид с ребенком ушел искать мороженое. Катя вкрадчиво посмотрела на меня.
- А вот скажите, - произнесла она душевно, - у Давыда Израилевича много баб в Штутгарте было?
- Много, - ответил я. - Он в Штутгарте полгорода перетрахал. Бабы на нем висели - как медали на герое!
- Ну, наконец-то я узнала правду! - сказала она с восторгом. - Темперамента в нем - больше, чем звезд на небе. Умеет зажечь женщину! Ну, я как чувствовала: за этим стоит большая практика!
Я опять молча раскрыл рот. От неожиданности у меня закружилась голова. Я стал вспоминать, в каком городе я нахожусь. В Париже? В Коростене? Где я?! На какой планете?!
- Вот прошлого мужа я била табуреткой, - рассудительно сказала Катя. - Тупой был. Неспособный. А Давыда Израйлевича - люблю! Так и говорю ему: "Если что не так - бей меня табуреткой по голове! Все стерплю - ради широкой любви!" Мы тут и мясо едим, и лосося, и... эти, как их... камем... Ну, как их?
- Камемберы? - прошептал я.
- Ну! Я от этих камемберов уже и забеременела. Будет у нас еще один еврейчик!
Я впервые видел женщину, которая забеременела от французского сыра камембер! Таких случаев мировая наука еще не знала!
...Они приглашали меня приехать к ним в гости - в Баварию. Может, приеду. Катя клялась, что хорошо готовит.
Странно так получилось. Вроде так, вроде - нет так. А кстати, что такое любовь?
А черт ее знает!..
г. Штутгарт, Германия

Артист Из-Под Винницы


Аннотация:
Раньше я пару раз видел его. Но – не соприкасался. На вид ему лет сорок. Он тут работает инженером. Разговорчив – как пулемет. Общителен – как проститутка из греческой кофейни. Любознателен – как Петя Фляйшер. Вы не знаете Петю? Это ваше счастье. Зато я хорошо знаю, про что говорю! Этот Виля увидел меня. Сел на соседний стул – и заговорил. – Я тебя знаю, – сказал он. – Что-то читал, но не помню. Как тебе нравится этот понт с благотворительным вечером-шмечером?
Рассказ


1.

На концерте у меня был сосед.

Вернее, не на концерте. Это был творческий вечер Константина Райкина. Ну, вы знаете этого парня. Хороший артист.

Он приехал в Германию, чтобы заработать деньги на юбилейный вечер кинорежиссера Яна Фрида. Помните фильмы "Сильва", "Дон Сезар де Базан"!? А "Собака на сене"? Ну, тогда вы знаете, кто такой Фрид. Теперь он живет в Штутгарте. Вместе с женой - актрисой Викторией Горшениной. Вы ее тоже знаете, она работала с Аркадием Райкиным - отцом Константина.

Скоро Фриду исполнится 95 лет.

Сами понимаете.

Отсюда и организационные хлопоты разных людей. Всех, кроме самого Фрида. Он - человек искусства. Ему этот юбилей - до лампочки.

Но есть люди, которые хлопочут. Потому что любят великолепного старикана Фрида. И - хотят ему сделать юбилей по всем законам любви.

Я пришел на вечер Константина Райкина. В зал еще не пускали. Я сел на стул в самом конце фойе.

И тут на мою голову неожиданно упал Виля.

Эмигрант из-под Винницы.

Раньше я пару раз видел его. Но - не соприкасался. На вид ему лет сорок. Он тут работает инженером. Разговорчив - как пулемет. Общителен - как проститутка из греческой кофейни. Любознателен - как Петя Фляйшер. Вы не знаете Петю? Это ваше счастье.

Зато я хорошо знаю, про что говорю!

Этот Виля увидел меня. Сел на соседний стул - и заговорил.

- Я тебя знаю, - сказал он. - Что-то читал, но не помню. Как тебе нравится этот понт с благотворительным вечером-шмечером? По-онты кидают люди! Фрид решил обогатиться. Озолотиться! Я тебе кидаю гарантию: он хапанет сбор от этого райкинского концерта наличными. А юбилейный вечер ему и так сделают. Бесплатно. Кидаю тебе гарантию, это факты точные!

- Нет, - сказал я. - Деньги нужны на аренду концертного зала. На оплату проезда артистов из России. На отель - надо же их где-то разместить! Все артисты даже от гонораров отказались.

- Не кидай мне понты! - улыбнулся Виля. - Костя Райкин поделит с Фридом деньги и удерет в Москву.

- Нет, - сказал я. - Райкин и от гонорара отказался, и даже от карманных денег. Он здесь даже такси сам оплачивал! Фрида и Горшенину он знает с детства. Это были друзья его родителей.

- Понты кидаешь! - сказал Виля. - Откуда ты знаешь? Ты тоже в этой шайке работаешь? Или - ты у Кости интервью брал? Ха, этот Костя такой шарлатан, у него язык без костей! Его знает вся Винница!

В таких случаях я знаю выход. Я - встаю. Улыбаюсь. И говорю, что срочно хочу пописать.

Я так и сказал Виле.

И пошел в зал.

Я был рад, что так ловко избавился от этого знатока из-под Винницы.


2.

Но я рано радовался.

И - недолго.

Через пять минут Виля сел в кресло рядом со мной. По билету - это было его законное место. Я вздрогнул. Но - застенчиво промолчал. Я очень застенчивый человек - в тех случаях, когда спорить бесполезно.

- Слушай, - сказал Виля. - Ты, говорят, что-то пишешь? Напиши про эту аферу Фрида с Райкиным.

- Заплати - напишу! - вдруг улыбнулся я.

- Я тебе должен платить?! Ну, хорошо. Сколько?

- 10 тысяч евро - плюс туристическая путевка в Лас-Вегас. На год.

- Идиот! - сказал Виля. - Ты не хочешь про это писать, потому что сам в это замешан. Я знаю эту вашу шайку! Кидаю тебе гарантию: это будет не концерт, а халтура. Аркаша халтурил, теперь - Костя халтурит, а Фрид - это главная мафия Страны Советов!

Я закрыл глаза. Я отключил уши. Бежать было - некуда, и спасения ждать - неоткуда.

Начался творческий вечер.

Но для меня - это был вечер сразу двух артистов: Райкина и Вили. Разница была одна: Райкин говорил в микрофон, а Виля - мне на ухо. Шепотом.

Это был - тот концерт!

Это звучало так. Например, Константин Райкин говорил в микрофон:

- В детстве мой папа мечтал стать артистом. С пяти лет. Но дед - бил его за эту мечту.

- Жаль, что не убил! - сладостно шептал мне на ухо Виля. - Фармазоны! Клоуны! За что я купил этот билет? За эти мансы?! А где музыка? Где песни? Где кайф?!

Я молчал.

Райкин говорил в микрофон:

- 22 июня сорок первого года у моего отца должны были начаться гастроли в Днепропетровске. Там он впервые познакомился с Брежневым. Потом они часто встречались на Малой земле. Брежнев любил искусство моего папы. Не могу сказать, что Брежнев был злым человеком. Он многим помогал, я это знаю. Он и папе не раз помогал, и очень по-доброму. Да. Это правда.

И Виля шептал мне на ухо:

- И не стесняется! Он приехал в капстрану разводить коммунизм. И я, демократ, обязан это терпеть?! За свои деньги?! Тут полный зал, это куча денег. Шайка бандитских шлеперов!

- На войне папа, - говорил Райкин, - со своими артистами часто бывал в самом пекле, на передовой, под бомбами и снарядами. У них был музыкант, его звали Жак. Хороший человек, но... немножко пугливый. Он говорил папе: "Аркадий, куда тебя несет, в этот ад? Почему нам не выступить где-то подальше от фронта?" В 43-м году театр отца гастролировал в Москве. Там Жак попал под трамвай. Погиб. Боялся фронта, а погиб - в тылу. Такая судьба. Увы!

- Так ему и надо! - шепнул мне Виля. - Воевать надо было! Я сам хотел идти добровольцем в Афганистан. У меня даже было нервное расстройство на этой почве. Поэтому я передумал воевать в Афганистане. От болезни!

- По этому поводу папа иногда вспоминал восточную притчу, - говорил Райкин. - К эмиру пришел визирь и сказал: "Только что я видел в саду Смерть. Она мне как-то холодно улыбнулась. Эмир, дай мне коня, и я срочно поскачу в Багдад, подальше от греха!" И ускакал в Багдад. Эмир вышел в сад и увидел там Смерть. Она ему весело улыбнулась. "Что это с моим визирем?!" - спросил Эмир. "Правильно сделал, что ускакал, - ответила Смерть. - Он у меня по спискам - как раз и должен сейчас быть именно в Багдаде!"

В зале рассмеялись.

- Я завтра не поеду в Мюнхен, - озабоченно шепнул мне Виля. - Передумал. Черт ее знает, эту Смерть! Может, я у нее по спискам именно завтра должен быть в Мюнхене?!

Меня стал душить смех. Мой смех начал тихо, но упорно переходить в хохот.

Этот Виля!

Ну, артист!

Не хуже, чем Райкин!


3.

Так я сидел на вечере и слушал: Райкина - через микрофон, а Вилю - через ухо.

Потом Райкин стал читать стихи. Он это делает замечательно. Мастерски! Когда-то Аркадий Райкин сам очень любил слушать стихи в исполнении сына.

А Виля шептал мне на ухо:

- Куда я попал?! Кидаю тебе гарантию: это не концерт, это - гроб! Нате вам: стихи! А я спрашиваю: где хохмы? Где греческий зал? Люди, где я очутился?! Я шел на хохмы, а попал - на похороны. За мои собственные деньги! Люди, рятуйте меня, бо я сейчас помру!

- Иди домой, - простонал я. - Не мучайся тут. Не умирай.

- За свои деньги - я должен сам уходить?! Нет, пусть меня лучше вынесут!

Ну, артист!

Я стонал, но держался.

От Вили патологически пахло дешевым одеколоном. Вероятно, накануне он вылил на себя целый флакон "Тройного" из русского магазина.

Но я - терпел.

Накануне ответного слова - о, я бываю очень терпелив!

Я еще не знал, каким будет мое ответное слово. Но я искал это слово. Упорно. Терпеливо. И - с наслаждением!


4.

Публика широко аплодировала.

Вечер окончился.

Константин поцеловал Фрида и Горшенину. Видно было, что он очень любит этих двух людей. Они для него - это воспоминание ленинградского детства.

- Ну, ну, ну! - сказал мне Виля. - Посмотри, как они цёмкаются! Шайка бандитов! Борис, идем отсюда, я тебе по дороге расскажу.

- Что?

- Про Лёдика Утёсова. Тоже был бандит. О, еще тот бандит! У нас вся Винница про него знала!

- Ты... иди пока, - сказал я. - А мне тут еще надо пару вопросов задать.

- Я тебя жду, - сказал Виля и вышел из зала.

Я задержался. Я думал, он уже ушел: без моего ответного слова. Ну, ладно. Так и быть.

Но он меня - ждал у гардероба. В просторном фойе стояло еще много народу. Люди не спешили уходить.

Вечер понравился всем.

Кроме Вили.

Я подошел к нему с озабоченным видом. После Райкина и Вили я стал - третьим артистом этого вечера.

- Виля, - тревожно сказал я шепотом, - никому не говори!

- А что? - напрягся он.

- Никому не скажешь?

- Нет!!!

- Молодец. А то будет паника. Виля, сюда уже едет полиция!

- Фрида арестовывать? - радостно спросил Виля.

- Нет! Какой там Фрид! Только что организатор вечера сказала мне по секрету... ну, не знаю. Можно тебе доверять?

- Да!!! Что она сказала?!

- Что террористы заложили под это здание бомбу. Видишь, тот мужчина бежит к двери? Он уже знает. Райкина эвакуировали с черного хода. Публике пока не объявляют, чтобы не началась давка. Я остаюсь тут, чтобы написать репортаж. Виля! Ты, конечно, останешься со мной? Ты мой лучший друг!

Последние слова я уже не прошептал, а прокричал вслед Виле.

Он молча бежал к двери.

Он выскочил на улицу. Через стеклянные двери я видел, как он побежал на красный свет светофора. Я вспомнил притчу про эмира и визиря. У меня екнуло сердце. По спискам Смерти, Виля находился там, где ей надо. Он чудом не попал под машину.

Я облегченно вздохнул.

Хоть он и Виля, но - пусть он будет жив! Я не изверг, чтобы желать ему смерти.


5.

Наутро, это было воскресенье, я неожиданно встретил Вилю.

Надо же!

- Ну как? - спросил он. - Взрыв был?

- Нет, полиция успела обезвредить бомбу, - сказал я. - Вчера это было по ТВ. В ночных новостях. Ты не видел?

- Нет! У всех спрашивал, никто не знает!

- Правильно. Потому и паники не было. Виля, а почему ты меня вчера бросил? Я думал, ты останешься!

- Я очень спешил, - сказал Виля. - Бывшая жена просила меня купить апельсины. Слушай, что я тебе хочу сказать! Этот Лёдик Утёсов - это был такой бандит, нет слов! Сейчас я тебе расскажу!

И тут - я не выдержал.

Я - побежал.

- Куда ты?! - закричал Виля.

Но я прокричал на бегу:

- Извини, я спешу! Бывшая жена просила меня купить мацу в католической церкви!

Я удрал. Теперь я обхожу Вилю десятой дорогой. Но при этом - вспоминаю про него с благодарностью.

Почему?

Потому что в тот вечер я слушал очень серьезного Константина Райкина.

Но смеялся - от Вили из-под Винницы!..


г. Штутгарт, Германия

Одно русское Гетто


1


Русское гетто - это театр!

Вся жизнь - это, отчасти, большой и малый театр. Но русское гетто - это особенный театр.

Раньше были еврейские гетто. Негритянские гетто. А теперь нас всех тут называют русскими. И мы очутились - в русском гетто.

Немцы нас вежливо терпят, но не спешат с нами брататься. Разный менталитет. Они западные, а мы - советские. Уже давно нет СССР. Но мы - наглухо советские. С головы до пят.

Ко мне подошел импозантный мужчина лет шестидесяти. Он доктор наук. Профессор. Коренной петербуржец.

- Вы, как я понимаю, литератор? - сказал он. - Мне про вас кто-то говорил.

- Кто-то? - спросил я. - Кто же?

- Ну, это не имеет значения, - улыбнулся он.

Это первый признак советского человека: сказать - но не назвать. По типу знаменитой партийной фразы: "Есть мнение!" Чье мнение - до сих пор неизвестно.

Я улыбнулся:

- Почему не имеет значения? Нет, имеет.

- Ну, не будем об этом, - тоже улыбнулся он. - Я пишу стихи. Давно. Хочу, чтобы вы послушали мою новую поэму. Она посвящена 300-летию Петербурга.

Что я мог ответить? Конечно, я не специалист в поэзии. Но если человек просит - зачем отказывать?

Мы сели на скамейку. Он дал мне маленький плейер.

- Послушайте, а я прогуляюсь, - сказал он. - Надо нажать вот эту кнопку. Нажмите - и слушайте.

Он ушел. Я нажал кнопку. Стал слушать поэму в исполнении автора. Ну... это было не графоманство. Но это было безнадежно далеко от петербургских желез Мандельштама. От ленинградской пронзительности Иосифа Бродского.

Но я терпеливо дослушал поэму.

А тут и автор вернулся. Секунда в секунду.

- Ну, как? - торжественно спросил он.

Я замялся. Он - профессор. Он работал на космодроме Байконур. Его научные труды напечатаны в 14 странах. Он полон жизни. Надо ли ему портить настроение?

Не надо.

Но с другой стороны, поэзия - это его хобби. Невинное хобби. Он солидный человек. Он хочет знать мое мнение. Почему не сказать?

- Видите ли, - сказал я. - Таких стихов я читал и слышал - не меньше сотни. Они все были приятны. Но в них... не было личности автора. Не было изюминки. Не было боли автора. И у вас этого тоже нет.

- Как нет? - вдруг закипел он. - Что вы мне рассказываете?! В этих стихах - весь я! Вся моя личность! Вся моя любовь к родному городу! С детства!

- Но... я этого не заметил. Извините. Может, я просто не понял.

- Вы ничего не понимаете! - сказал он. - Моя поэма - это шедевр! Коренные ленинградцы тут просто плачут, когда слушают мою поэму! Ох, какой вы! А кстати, откуда вы?

- Из Бердичева.

-А-а-а! - сказал он. - Вот оно что! Теперь мне понятно!

2


Я помолчал.

Среди эмигрантов-евреев тут сложились два направления. Как бы две неофициальные, но четкие партии. Одну партию я называю - моспеты. Это москвичи и ленинградцы. Другая партия - укмолы. Это эмигранты из Украины и Молдавии.

Это две главные партии. Они друг друга любят - как я люблю клизму в заднице. Все остальные то уклоняются от борьбы, то примыкают - по вкусу. А я никуда не примыкаю. Только наблюдаю.

Такова жизнь. Кто-то воюет, а кто-то пишет об этом рассказы.

- Понятно, понятно! - повторил профессор. - А мне говорили, что вы якобы приличный человек.

- Неприличный, - согласился я.

- Конечно! - сказал профессор. - Вам не дано понять поэзию. Вам не дано понять утонченные мысли коренного петербуржца!

Я кивнул. У меня было два часа свободного времени. И погода была хорошая. Замечательный воскресный день - с тонким запахом весенней листвы. Почему не поговорить с профессором, который работал на Байконуре? Это готовый рассказ.

- Наверное, вы были знакомы с космонавтами? - спросил я.

- Конечно. И со многими. В том-то и дело, что и это вам не было дано.

- Почему?

- Потому что Бердичев - это заср... местечко. Там центр жизни - городской базар. А суть жизни - набить брюхо и поглазеть в телевизор. Вы там, на Украине, были закрыты от цивилизации. От культуры. Вы там были - как животные! В этих местечках нет ни театров, ни выставок, ни концертов.

- Неправда! - возразил я. - Помню, один раз у нас даже выступал артист Лев Лещенко. И Житомирский драмтеатр приезжал. Правда, я там не был, но - люди рассказывали! Это был шик!

Но разве способен Житомирский драмтеатр убедить коренного петербуржца?! Я никогда не думал, что профессора такие мстительные. Я сказал, что-то чуть-чуть не так о его поэме - и нате вам! Получи по морде, отсталый человек второго сорта! Жаль. Я так хотел поговорить с ним, послушать его рассказы о космонавтах! Но, может быть, он сейчас выкипит, как чайник, и успокоится? И тогда мы поговорим нормально?

Но профессор - кипел и кипел!

- Не понимаю, как вы пишете рассказы! - кипел он. - Я их, правда, пока не читал. Но и читать не намерен! Что вы можете написать - при полном отсутствии культуры?! Жалкие подделки под Шолом-Алейхема!

- Нет, я и про вас могу написать.

- Ах, оставьте! - он махнул рукой. - Раньше, в Питере, я чувствовал себя человеком. А тут... о, как невозможно хоть на секунду появиться в еврейской общине! Повсюду эти оловянные, жадные, тупые глаза украинско-молдавских евреев! Пока мы на митингах за Собчака дрались, они - ходили на базар!

- Кто - они? - не понял я. - Глаза евреев?! Сами глаза ходили на базар?! Сами по себе?!

- Не придуривайтесь! Я там бывал. Я знаю. С кем тут из ваших ни заговоришь, а в ответ одно: "Как хорошо нам жилось в СССР!" Сплошные ничтожества. Они стихов никогда не читали.

- Нет, читали! - уверенно возразил я. - Например, я до сих пор помню бессмертные стихи: "На майданi, коло банi, революцiя iде".

Я думал, у него есть... ну, если не чувство меры, то хотя бы чувство юмора.

Но я - ошибся.

- И это все ваши познания в поэзии?! - еще страшнее закипел профессор. - О, у меня больше нет сил! Эта южная еврейская рвань доведет меня до инфаркта! Раньше я думал, что мы все едины. А теперь, тут, я понял, что мы - два разных народа. Нас объединяет только общая национальность.

- Не только это, - опять возразил я. - Мы все были в едином комсомоле. А самые передовые - состояли в КПСС. Вы долго были в КПСС?

- Не ваше дело! - ответил он. - Это была другая эпоха. Мы думали, что так будет лучше.

- А когда вы врали на партсобраниях в родном городе Ленинграде - вы тоже думали, что так будет лучше? - спросил я очень мягким голосом.

- Вы - демагог! - ответил он. - У вас, местечковых, много злобы, иронии. Впрочем, и разные киевские - не лучше! А от наглых одесситов меня просто тянет на рвоту! Это - не люди. Это - наглые лошади!

Ну вот, подумал я. Опять не то. Почему я не сказал, что его поэма - это шедевр? А теперь - поздно. Его прорвало, у него недержание, словесный понос. Все, что он говорил раньше только столичным эмигрантам, в узком кругу отдельного еврейского народа, все это он теперь вывалил на меня! Что у трезвого на уме, то у обиженного профессора - на языке.

3


Но у меня, как назло, еще было свободное время. Так почему не досмотреть этот спектакль? А может, и самому слегка поучаствовать?

Можно.

- А откуда ваши родные родом? - спросил я. - А бабушки с дедушками? Неужели все они родились в Питере? А в Жмеринке или Шепетовке - никто из них не имел счастья родиться? А ваш прадедушка, по случайности, никогда не был портным на станции Казатин или в пригороде города Черновцы?

Он озадаченно посмотрел на меня.

Он хотел что-то ответить. Но, вероятно, даже у профессоров бывают умственные затмения, когда им задают абсолютно банальные вопросы.

- Я тоже люблю Петербург, - сказал я. - Эти архитектурные улицы. Эти гордые дворцы. Эту кофейню на Невском, где бывал Пушкин. Но я хотел бы знать - кто была ваша прабабушка? Дочь генерал-губернатора Петербурга? Или - дочь мелкого торговца из ужасного города Бельцы? Я бывал в Бельцах. Я не увидел там ничего ужасного. Но, может, ваша прабабушка была другого мнения о ее родном городе Бельцы?

- Демагогия, - негромко ответил он. - Есть великолепный Лондон. И есть заср... Бердичев. Это глупо сравнивать.

- Глупо, - кивнул я. - А как быть с многочисленными пьяницами города Ленинграда, которых я там видел на каждом шагу? Как быть с воплями, скандалами и мордобитиями в многочисленных ленинградских коммуналках? Они там - были похожи на людей? Например, когда в моем присутствии пьяный сосед написал в кастрюлю моего приятеля на коммунальной кухне? Кстати, тот сосед был евреем. Он был неудачным актером и любил выпить. Но мне он сказал правду: его родители были родом из города Григориополя. По крайней мере, он этого не стеснялся. В отличие, пардон, от вас.

- Демагогия! - повторил профессор. - Я сам когда-то жил в коммуналке. Но в чужие кастрюли - не мочился!

- А в чужие сковородки? - спросил я. - Неужели... ни разу?

Он улыбнулся. Неожиданно.

- Да-а, - сказал он. - С вами не так-то просто говорить.

- Да-а, - согласился я. - Мне так просто лапшу на уши не навешать. Я по телевизору поезда видел - и даже самолеты! В театрах, правда, не бывал. Книг - не читал. Но на базаре в Бердичеве мне трижды рассказывали, что Алла Пугачева - это племянница Горбачева. Поэтому и я кое-что понимаю в демократии.

- А в Питере - часто бывали? - спросил он.

- Раз двадцать. Я туда ходил пешком. Продавал там на базарах апельсины с бердичевских плантаций. Вы у меня, случайно, не покупали апельсины? А мандарины? Странно. Что-то лицо ваше мне очень знакомо.

- И мне ваше... тоже, - сказал он. - Вспомнил! Редакция журнала "Нева". Помните? На Невском, дом 3. Вы там, кажется, беседовали с Лурье. А потом вы куда-то ушли с ним.

- Выпить по рюмочке коньяка, - сказал я. - Да, я тоже припоминаю. Лурье мельком познакомил меня с вами. А может, не Лурье? Не помню.

- Но тогда вы были, кажется, из Таллинна?

- Ничего подобного. Я был с Бердичева - и буду с Бердичева. Хоть и не люблю этот город. Но стесняться его - не намерен. Никогда. Это моя родина, и я видел там уйму хороших, талантливых, умных людей. Но меня совершенно бесит, господин профессор, как вы делите наших евреев на два разных народа. Я слышал это тут - много раз: от ста-а-личных людей. Мне опротивел этот выпендреж. Это ста-а-личное высокомерие. В Бердичеве намного лучше помнят и уважают свои местечковые корни, чем вы, ста-а-личные. Мне стыдно за ваш выпендреж, господин профессор.

Он помолчал.

- Ну, стоит ли так резко? - наконец, сказал он. - Мою поэму вы явно не поняли.

- А что тут понимать? - спросил я с полной откровенностью. - Обычные средние стихи. Таких стихов о Питере - множество. Ах, ах, ах! Был бы я редактором - не стал бы это публиковать. Как поэт, вы совершенно безлики. Ни мнения, ни позиции. Только гладко срифмованные строки. Но в этих строках - нет вас лично. Быть личностью в своей работе - это свойство талантливых людей.

- А я - бездарен? - прищурился он.

- Ну, так. Один из многих. Один из толпы. Человек без корней.

- Вы хамите! - сказал он резко. - Я старше вас! Вы не имеете права так со мной разговаривать!

- Да-а?! - удивился я. - Вы назвали мой родной город - заср... Меня и моих земляков - назвали животными. А я вас - ни разу не оскорбил. Я только высказал свое мнение о вас - как о поэте. Как о человеке без корней. Вы это заслужили, господин профессор.

Он кивнул. Встал со скамейки.

- Мне жаль, что наша встреча закончилась так странно, - сказал он.

- Мне тоже, - сказал я. - Мне странно, что вы не умеете слушать чужое мнение. Не умеете вести себя в споре деликатно. По возрасту - пора бы уже. Но вы так и остались банальным советским грубияном.

- Сопляк! - закричал он. - Пошел ты к черту!

- Всего хорошего! - ответил я.

Он ушел.

4


Говорят, он меня потом - проклинал.

Хрипел от злости.

Это бывает. Человек может быть доктором наук. Профессором. Талантливым профессором. Но при этом - средненьким поэтом.

Очень провинциальненьким поэтом.

Безликим поэтом.

И - откровенным дураком!..


г. Штутгарт, Германия

Бердичевский романс.

1.

В школе я спал. Моя парта – это была моя кровать.

Я спал сидя. Ладони на парту, голову на ладони. Мне снились чудесные сны, иногда я храпел. Меня будили. Но потом я снова спал. У меня был сосед по парте – Дмитриев. После уроков он толкал меня и говорил:

- Труба зовёт! Пионеры идут по домам!

Я просыпался.

Но были уроки, на которых я не спал: история и математика. Моей страстью была историчка. Но её предметом были офицеры гарнизона. Моих намёков историчка не понимала. А на математике спать было просто невозможно. Старый математик Сорокопуд сидел 15 лет в лагерях. Там он запомнил правило относительно шага влево и вправо. За сон математик ставил единицу. Вместо расстрела.

Однако уже на литературе я крепко спал.

Литературу нам читала Вера Львовна. Это была наша классная дама. С шестого по восьмой класс. Маленькая, с фигуркой удивлённой гимназистки. Прозвища у неё не было. Мы называли её «Бельфер» - по фамилии её мужа. Он был тренером. Он был мастером спорта по настольному теннису. Он был судьбой учительницы Бельфер. Она жарила ему котлеты. На улице она поправояла воротник его рубашки. Он её любил не меньше.

Но литературу она читала нудно. Так я думал. Однажды она вызвала меня к доске. Я проснулся и пошёл. Бельфер спросила, что такое сюжет, завязка и развязка.

Откуда я мог это знать!
Я и сейчас этого не знаю. Я пишу рассказы и повести. Спросите меня какая разница между повестью и рассказом? Отвечу: не-знаю-с. Возможно мои рассказы – это повести. Или наоборот. Какая разница. Мне платят за страницы, а не за жанр.

Я путал слово «завязка» со словом «подвязка». Я тогда читал Золя. В его романах были женские подвязки. Меня это возбуждало.

Я не был вундеркиндом. Но диктанты писал без ошибок. Бельфер смотрела на меня растерянно.

- Странно, - говорила она, - ты не знаешь ни одного правила. Ты путаешь морфологию с фонетикой. Про синтаксис я даже боюсь тебя спрашивать, где мне взять нервы на твой ответ?

Она была права.

Приставьте мне пистолет к виску и спросите, что такое сложно подчиннёное предложение. Я вам отвечу: это предложение, которое придумал какой-то дурак. Зачем писать сложно, если можно писать просто? Поставьте это правило в учебник синтаксиса и не морочьте мне больше голову!

Однако тогда я тупо молчал.

Бельфер не сердилась. Она хотела меня понять. Она хотела разглядеть во мне что-то такое. Когда я стал печатать рассказы, она сказала знакомым:

- Я это предвидела! Когда он был ещё совсем ребёнком! Я это знала!

Она радовалась.

А никогда её не понимал и ничего не хотел а в ней видеть.

Но однажды она заставила меня это сделать. Мы стояли в коридоре. Я тогда учился в седьмом классе. Бельфер сказала мне:
- Ты плохо написал сочинение по Пушкину.
- Но ведь вы поставили мне пятёрку!
- Ты плохо написал, - повторила она. – Ты написал, как тупица. Переделал слова из учебника. Но у тебя есть

Талант. Я хочу, что бы ты думал своей головой.
Вот это новость! У меня есть талант! Что это значит? И как после такого «открытия» себя вести?

В тот год я перехотел быть штурманом. Я ходил в школу прыгунов Лонского. Я хотел стать олимпийским чемпионом и купить квартиру в Париже.

Но я запомнил слова Бельфер. Я решил сделать её подарок. Она задала нам сочинение на вольную тему. Я написал про фильм «Отец солдата». Роль отца там играл великий грузин Закариадзе. Я смотрел этот фильм восемь раз. На девятый раз я заплакал. Старик искал на войне сына. А его сын погиб. Что будет, когда старик придёт с войны? Что он скажет старухе – матери солдата? Я пытался это понять – и поэтому плакал. Я не знал тех слов.

Я написал про это и сдал тетрадь Бельфер.

Через три дня она принесла тетради в класс. Каждому она говорила, что написано хорошо, а что написано плохо. Моя тетрадь лежала на самом низу стопки. Я не спал. Я ждал.

Наконец Бельфер взяла мою тетрадь.

- Дети, - я хочу себя поздравить. Ройтблат – мой самый тяжёлый ученик. Вы это знаете. Однако Ройтблат написал чудесное сочинение. Не хочу много говорить. Хочу прочитать его работу вслух. Боря, ты не возражаешь?

Она читала.

В классе стояла тишина.

Это была вершина моего триумфа. Первого – и последнего. Потом, через года было разное. Меня ругали. Хвалили. Не замечали. Плевали в лицо. Опять хвалили. Но это было уже не ТО. Триумфа, триумфа не было! Я стал равнодушен к любым словам. Художнику – лишь бог судья.

Но тогда это был триумф.

Момент самого радостного ощущения счастья своей работы.

Однако я и дальше спал на уроках Бельфер. Я не желал изучать писателей. Читал, но далеко не тех, кого проходили в школе. Тех я стал читать значительно позже.
Я спал на её уроках. Мне было стыдно. Я отрывал голову от парты и делал вид, что слушаю. В моём триумфе она была человеком номер один. Я не мог это забыть.
И сейчас – не забываю. Нельзя забыть то, что забыть невозможно. Первая любовь. Первая женщина. Первый триумф.

2.

Бельфер была пролетарием школы. Рухля – была аристократкой. Я не был на уроках Рухли. Она читала в других классах. Но про неё рассказывали. Её уроки литературы были спектаклями. Трагедии, комедии, мелодрамы. Рухля шептала, кричала, вопила, скрежетала зубами, пела. Внезапно её голос становился металлическим. Ученики замирали.

Рухлю боготворили. Рухлю ненавидели. Но никто ни разу не бросил в неё камень.

Нельзя бросить камень – и попасть в облачко. Камень туда просто не долетит.

Рухля была в Бердичеве звездой.

Она была некрасива.На её лице были чёрные волосинки. Крючковатый нос. Узкие, горделивые губки. Что не наденет на себя – ничего её не шло.

Однако и Пушкин не был красавцем.

Но когда Пушкин говорил, он становился красивее, чем нарисованный денди.

Так и Рухля. В разговоре она была – черноволосая Мерилин Монро.

У Рухли был тяжёлый характер. Она лезла во все дырки и хотела покрасоваться. Она никогда не была замужем, её ребёнком стала школа №2 города Бердичева.

Наша школа.

Она была для неё – и сценой её концертов, гастрольных турне и жизнью.

Рухля была моей соседкой. Её звали Рахиль Мироновна. Она жила в соседнем подъезде, квартира №28. летом она сидела на балконе. Читала, делала заметки. Репетиция перед сезоном.

Театры открывают сезон в октябре. Рухля открывала сезон первого сентября. Учителям дарили цветы. Рухля принимала


цветы как знаменитая артистка. Гордо откидывала голову, смеялась и говорила:

- Ах! Как много!

В седьмом классе проходили Чернышевского. Нужно было написать сочинение по роману «Что делать?»Я полистал роман и не знал, что с ним делать. Списывать не хотелось. Было стыдно перед Бельфер. Но роман я не читал, и не собирался этого делать.

Было две темы: по роману и про Чернышевского.

Меня тянуло на третью: ничего не писать.

Когда Чернышевский писал свой роман, я ему не мешал. Теперь я ещё и страдаю.

Я вышел на балкон - и увидел Рухлю. Она зашла в свой подъезд. Я решил поцти к ней. Раньше я никогда не был у неё дома.

Она открыла двери.

- Что у тебя? – недовольно спросила.

- Чернышевский.

- Заходи.

Квартирка была маленькая – две комнаты в «хрущёвке». В первой сидели мы с Рухлей. В другой – лежала старенькая мать Рухли. Она болела. Пахло валерьянкой. На серванте лежали белые кружевные салфетки.

- Не говори Вере Львовне про свой визит, - сказала она. – Это нетактично. Что ты думаешь о Чернышевском?

- Ничего, - ответил откровенно.

- Думать надо – сказалаРухля. – Хоть что-нибудь. Плохой писатель? Хороший писатель?

- Никакой.

- А как человек? Тоже никакой… Ты был в Петропавловской крепости? Нет… Хорошо. Сейчас мы туда пойдём.

- Она взяла шаль. Набросила на плечи.
Крепость, - внезапно отчеканила она. – Тюрьма. Камера. Железная кровать. Железный столик. Решётка. Ночь. За железными дверями – ходит по коридору часовой. Глухие равнодушные шаги. За решёткой – река Нева. Ночью мосты
- разводят. Плывут пароходы на буксирах. Слышатся голоса матросов. Звуки запоздавшей кареты по мостовой. Продолжать?

- Да! – ответил я, оцепенев под влиянием её хриплого голоса.

- В камере – человек. Он в арестантском халате. Горит свеча. Человек пишет. На столе – кусочки бумаги, чернильница. Человек пишет нервно. Что-то бормочет. Он – весь в том, о чём пишет. Что? – внезапно резко спросила Рухля?

- А? Ничего…это… я молчу!

Она приблизила ко мне своё лицо. Глаза её горели. Она зашептала:

- Он весь в том о чём пишет. Весь, весь, весь… Ему безразлично, что о нём скажут, когда прочитают. Прав он, не прав… Ему всё равно… Ему абсолютно безразлично , что через сто лет скажет о нём мальчик Ройтблат… Безразлично, безразлично, безразлично…Никого нет… Ничего нет… Он пишет свои мысли. Свои! Свои! Свои! Он пишет и зачёркивает. Сминает страницу. Бросает её на каменный пол. Берёт новый листок. У него худое лицо, он не причёсан. Как звать этого человека?

- Чернышевский…

- Он был человеком. Просто человеком. Не каждому понятным. Многим ненавистен. Но человек! Он имел свои мысли, своё лицо…

Она замыслилась.

- Теперь ты знаешь, как написвть про Чернышевского?
– спросила она меня отчуждённо.
- Да… - Иди – и пиши.

У меня кружилась голова. Я вышел из подъезда. В песочнице игрались дети. Я никого не видел. Я видел свечу, камеру, человека в арестантском халате. Слышал шаги часового и крики матросов с грузовых пароходов.

Рухля сделала меня писателем.

За полчаса.
Она дала мне моё ремесло. Моё ремесло.

Написал сочинение. Бельфер поставила мне пятёрку с плюсом. Она радовалась. Больше, чем я.

Однако Рухля, по отношению ко мне была очень крута. Рухля называла меня придурком. Не в лицо, в разговорах. Прошло десять лет, 15.

Она говорила обо мне иронично, насмешливо, даже зло. Не знаю, за что. Мне передавали её слова. Я молчал. Однажды я отправил ей поздравительную открытку. Рухля не ответила.

Я понимаю так: Рухля не получила мою открытку. Почта виновата. Не Рухля

Почта виновата.

3.

Я был плохим учеником школы №2 города Бердичева.

Однако я пишу рассказы. Мне 43 года. Но на самом деле мне нет и 13. Я мальчик Ройтблат, сын Аси и Мили. Я не эмигрант. Я захожу в класс на первом этаже. Слышу удивлённый голос Бельфер:

- Дети, - я хочу себя поздравить. Ройтблат написал чудесное сочинение. Я хочу прочитать его работу вслух. Боря, ты не возражаешь?

- Разрешаю Вера Львовна

- Разрешаю…

Из подъезда выходит Рухля. Та – с кожаным портфельчиком.

- А, Боря… А где твой портфель? Ты решил прогулять уроки?

- Я не школьник, Рахиль Мироновна. Я теперь старше вас – тогдашней. Тридцать лет прошло. Почему вы меня так не любили?

- Пустые слова, пустые сантименты… Не помню… Где ты сейчас?

- В Германии.

- Как разбросало вас по свету! Кто где… Извини, мне пора на урок. Всего наилучшего!


Она идёт в школу. Мимо новых и старых домов. На углу каштанового бульвара поворачивает направо. Там и школа. Почти рядом. Старая, желто- кирпичная школа.

… Нет больше того бульвара.

Вырубили. По живому.

Нет уже ни Бельфер, ни Рухли.

Мне сказали, что они умерли в конце 1996-го.

Бельфер умерла в Канаде. Её хоронили муж, дети, внуки.Они звали и зовут её ангелом. Так оно и есть. Она была ангелом. Ангелом понимания.

Рухля умерла в Израиле. Старая, больная, одинокая. Не знаю людей, которые её провожали в последний путь. Там были её ученики. Бердичевские. Были телеграммы – с трёх континентов. От учеников. Телеграммы лежали на венках.

- Ах! – сказала бы Рухля про цветы. – Так много!

Одни плакали возле гроба. Другие – с телефонной трубкой в руках. Звонков было много. Из Бердичева, Нью-Йорка, Бостона, Киева, Москвы, Новосибирска, Франкфурта, Торонто…Никто не понимал её тяжёлый характер. Но помнили ту Рухлю, которая заходила в класс, как звезда.

Моя нежная Вера Львовна Бельфер. Моя капризная Рахиль Мироновна Шехтман. Пусть земля Канады и Израиля будут вам пухом. Не от имени и не по поручению – Боря Ройтблат, ученик

… Старая кирпичная школа.

На полпути между почтамтом и каштановым бульваром…

Новый рассказ Бориса Ройтбалата

ПСИХОЛОГ В ЧЕРНОМ ПИДЖАКЕ

Рассказ
1.
Есть рецепт.
Когда у тебя плохое настроение - надо пойти в хороший ресторан.
У меня плохого настроения практически не бывает. Я равнодушно отношусь к дуракам. Если человек дурак - это его личное горе. Спорить с ним - глупо, обижаться на него бессмысленно. В любом случае, все именно так получится, как хочет Бог.
Единственный, на кого можно обижаться, так это - на Бога. Но самому Богу это, откровенно говоря, до лампочки. Значит, и на Бога нет смысла обижаться.
А на людей - тем более.
Но один раз в году мое настроение чуть-чуть портится: в мой день рождения. В этот именно день я вдруг понимаю, что стал старше еще на год. Хотя я и не дама, но все равно - огорчительно. И этот единственный огорчительный день в году я отмечаю в хорошем ресторане. В хорошем, заметьте, а не в какой-нибудь забегаловке. Мой рецепт идеально прост: плохое надо вычеркивать хорошим.
Что такое забегаловка под названием ресторан? Это место, где можно пожрать за 15 евро вместе с пивом.
Фи!
А что такое, с уважением спрашиваю, хороший ресторан? Это культурное заведение, где можно интеллигентно пожрать за 25 евро - без пива. Хоть и не считаю себя интеллигентом, но раз в год - можно. В самый неприятный день моей жизни - в день моего рождения.
Чтобы никому не испортить настроения, иду в хороший ресторан всегда один. Это я делаю с пользой для человечества - и для моего собственного кармана. Но маме в такой день обязательно покупаю подарок. Все-таки я не сам родился - нет, это она меня родила!

2.
Теперь, когда я объяснил вам свой рецепт, хочу рассказать случай.
Итак, в день рождения - как всегда! - мое настроение загрустило. Что мне оставалось делать, как не пойти в хороший ресторан? Я так и сделал.
Это было днем.
Между обедом и ужином.
Я надел свой самый роскошный пиджак! Мне его подарила одна средней богатости дама, у которой муж вдруг растолстел. Он уже просто не влезал в этот пиджак! Дама сказала:
- Боря, вы такой стройный! А мне так не хочется выбрасывать этот красивый пиджак - что соседи подумают?! Мы его купили в сэконд-хэнде за восемь евро, и муж носил его всего лишь три года! Боря, у вас когда-нибудь был такой красивый пиджак?
- У меня вообще никогда пиджаков не было! - ответил я, чтобы сделать ей радость.
- Так носите его еще сто лет! - сказала дама. - Это замечательный профессиональный пиджак сотрудника похоронной фирмы. Вы знаете, сколько эти сволочи зарабатывают за то, что нас хоронят? Сумасшедшие деньги! Но я дарю вам этот роскошный пиджак бесплатно. Боря, вы пригласите меня за это в ресторан?
- После моей смерти - обязательно! - строго пообещал я.
Этот пиджак - да, это действительно был пиджак!
Черный.
Строгий.
Панихидный.
Когда народ видит меня в этом пиджаке - народ всегда спрашивает:
- Боря, это не про вас вчера говорили, что вы позавчера умерли?
Это они говорят в надежде, что я приглашу их на собственные поминки. Ох, как наш народ любит пожрать на халяву! Что за буйный аппетит! Давно уже нет СССР - но аппетит еще остался!
И в этом роскошном пиджаке я пошел в хороший ресторан - горько отметить свой день рождения.
И - избавиться от плохого настроения.

3.
Это был не ресторан, а что-то супер!
Весь китайский! Весь разноцветный! С бумажными фонариками! С лифтом!
Жаль только, что в лифте не было голой китайской лифтерши. Этот момент я взял на заметку. В знак претензии. Все-таки мое настроение было не хорошим, а плохим.
Я вошел в зал.
Я думал, весь народ в зале умрет от зависти к моему пиджаку!
Но умирать так уж особенно было почти некому. В зале сидела только одна молодая пара - с подозрительно семитскими чертами лица. Молодая дама и молодой лорд.
Я вошел - и эти два семита сразу зашушукались. Шу-шу-шу, Бах-бах-бах! Это у них было что-то на нервной почве. Вероятно, от моего пиджака.
Но я гордо сел за отдельный столик. Не люблю, когда народ высказывает свои восторги засекреченно. Восторги надо высказывать - громко! Все-таки на мне пиджак, а не простокваша!
Я не успел сделать заказ, потому что ко мне подошел этот молодой семитский лорд.
- Где-то я вас видел, - сказал он. - Шо-то я где-то слышал. Вы, случайно, не писатель?
- Нет. Я автор.
- Это я и хотел сказать. А не хотите ли пересесть к нам за столик?
- Нет. У меня сегодня день рождения. Эту печальную дату я люблю отмечать без устных некрологов.
- А если...иначе? - спросил он вкрадчиво.
Он так сказал, что я напрягся. Все наши люди - это большие любители халявы. Но главный халявщик среди них - это я!
- Иначе - в каком смысле? - тоже вкрадчиво спросил я.
- Угощаю! - одними губами прошелестел он.
Я хотел почти отказать - но вдруг охотно согласился! Халява хороша тем, что за нее надо платить только устно.
И я пересел к ним за столик.

4.
Его жена - это была кисточка черной смородины.
Черное платье.
Черные волосы.
Черно-черно-черные глаза.
И длинный зеленый шарфик, обмотанный вокруг тонкой шеи!
Это существо смотрело на меня гордо и насмешливо. Последний раз я видел таких нахальных девиц на станции Жмеринка. Они всем обещали - и никому не давали!
- Это моя супруга Лорочка, - сказал молодой лорд. - А меня можете называть Геночка.
Конечно, я тоже решил представиться. Встал, наклонил голову и томно произнес:
- Боречка!
И опять сел. Жизнь в ожидании халявы хороша тем, что приносит радость ожидания.
Лорочка стрельнула глазами в меня. Не нашла ничего хорошего. И с насмешливым вздохом сказала:
- У вас, Боречка, такой красивый пиджак! Так откройте секрет: где вы его купили?
- В Рио-де-Жанейро, - сказал я. - Три дня назад. Не помню, сколько это по-ихнему, а по-нашему это 308 евро.
- Это заметно, - с пониманием согласилась Лорочка.
- Боречка! - сказал Геночка. - Мы сейчас думаем, когда подавать на развод: завтра или через год? Мы сюда пришли на три минуты раньше вас, чтобы это обсудить. А тут вы и пришли! О, вот и официантка!
Китаянка принесла нам большую книгу. Такую большую, что это было похоже на "Войну и мир" Толстого. Но оказалось, это всего лишь меню. Мы начали читать и думать. Эти двое навыбирали себе много чего. А я - скромно: китайские тюфтели с вареным зимним бамбуком, салат из неизвестно чего, жареные бананы с медом, пекинское мороженое... ну, и жалкие 100 граммов то ли коньяка, то ли чего-то еще. Халява хороша тем, что меню читаешь не по цифрам, а по буквам!
Мы сделали заказ - и начали ждать, когда принесут.
- Да, так вот, - сказал Геночка. - Развод: завтра или через год? Лорочка хочет идти к психологу. Тут есть один обормот, у него праксис - в соседнем доме. Так он берет за час по 120 евро!
- Бандитизм! - кивнул я. За просто поговорить!
- За час! - повторил он. Но чтобы Лорочка успела за один час рассказать ему, что я самая большая сволочь в мире?! Никогда! На это Лорочке надо хотя бы 4 часа! И скоко мы имеем, если умножить?
- 480 евро, - сказал я.
- Да, но после этого она сделает паузу - а потом еще 4 часа будет ему говорить это! И скоко мы имеем, если прибавить?
- 960 евро, - сказал я.
- А чем писатель... пардон, автор хуже психолога? - сурово спросил Геночка. - А если Лорочка захочет с ним еще 8-10-20 часов поговорить за меня?! Боречка, вы считаете?
- Страшно даже подумать! - сказал я.
- А если она с этим психологом так подружится, что захочет с ним переспать?! И кто за это будет платить? Опять я?!
- Фильм ужаса! - подтвердил я.
- Так не лучше ли угостить своего родного писателя... пардон, автора? И пускай она при мне вам все расскажет, и пускай это мне обойдется только в 34 евро 50 центов! Боречка, я надеюсь, вы больше ничего не будете заказывать?
- Под конец я хотел бы иметь еще кофе с тортиком! - застенчиво ответил я.
- Это еще 6 евро 50 центов, - согласился Геночка. - Итого 40 евро. Боречка, я удивляюсь вашей скромности! Но если после кофе с тортиком вы захотите еще жареного поросенка с лепестками китайских роз, то... так и быть, я почти согласный!
- Даже с поросенком - дешевле, чем у психолога! - тоже почти согласилась Лорочка.
- Вы меня почти уговорили, - сказал я. - Но, Лорочка, ваша обвинительная речь не должна быть больше трех минут, я весь ушел в наше внимание!

5.
Не буду описывать, как мы кушали. Это было вкусно и страстно. Я бы не отказался и от жареного поросенка - но! Халява плоха тем, что надо знать меру.
Лорочка сердито кушала и говорила. Вместо трех минут у нее получились сразу 33 минуты - без единой секунды паузы. Если бы я не остановил эту сумасшедшую Лорочку - она говорила бы до утра!
Поэтому я приведу обвинительную речь Лорочки одним абзацем. В нем - суть. Извините, но я не романист. У меня просто нет сил все это пересказать.
Итак - суть ее обвинительной речи.
- Шо вам сказать! - начала речь Лорчка и сердито поправила прическу. Я - из хорошего города Чернигова. А он - шо вам сказать, с-под какого-то Луцка, где я сроду не была и никогда не буду, и пускай меня тут лучше расстреляют, чем я хоть на секундочку приеду в Луцк, там воняет луком, вы меня понимаете, Боречка! И мы тут имели несчастье познакомиться, в этом Дойчланде, и я уже хорошо говорила по-немецкому, и это было год назад, и шоб я лучше умерла, чем когда-нибудь еще раз вот с этим вот познакомиться - куда вы смотрите, Боречка, там китаец, это официант, а я вам говорю про этого, про Геночку, шоб ему кисло стало еще на десять разводов! У него тут бизнес - пять инженеров и он шестой, и я сама не знаю, шо это такое, куда он вечно ездит и с кем вечно спит, и я еще должна от него забеременеть?! А пусть я лучше взорвусь вместе с террористом, чем я ничего не буду знать, и он дает мне на месяц полторы тысячи, а шо такое - где остальное, так откуда мне знать, Боречка? Так за эти полторы тысячи я еще обязана забеременеть?! А рожать - опять это я?! Ах, шо вы скажете, этому бычку нравятся мои груди, а шо я - корова, да, шоб токо за полторы тысячи в месяц, даже корове за это надо платить больше - ох, Боречка, токо моя любовь держит меня с ним в этой 4-комнатной халупе, а так бы я давно вышла замуж за приличного немца из Мюнхена, он мне тысячу раз уже предлагал, но я отказалась: любовь, любовь, любовь!!!
Дорогой читатель! Я дал тут всего лишь один коротенький абзац этой обвинительной речи. А на самом деле я слушал это 33 минуты - и это продолжалось бы до утра, до следующего вечера, и потом опять до утра! Но, во-первых, я уверен, что вы уже и так все поняли. А во-вторых, я сумел таки остановить эту черниговскую сумасшедшую. Я хлопнул в ладоши. С меня тек пот. И я сказал:
- Понял! Точка! Геночка, у вас одна минута на оправдание! Время пошло!
- А шо вам сказать? - сказал Геночка. - При чем тут груди? Хотя груди - тоже хорошо. Но есть любовь! Мой бизнес - ха, не убивайте меня! Пять наших инженеров, которые вчера приехали и не знают немецкого, не знают английский. А я - единственный, кто еще в Луцке старался по-немецкому и в школе, и в институте. И я сюда приехал - ха, я за три месяца уже умел писать по-немецкому без ошибок! И моя жизнь: туда-сюда, отсюдова и досюдова, крутиться и платить за аренду, за то, за се, а денег почти нету, но есть перспектива роста! И через год у меня тут будет уже 25 инженеров, если не 125, и у меня будет не подержанная "Тойота", а сразу "Мерседес"! А она не хочет забеременеть! При такой любви, при таком сексе! Боречка, даю вам голову на отсечение: раньше я такого секса никогда не имел! И я тут ни с кем - отрубите мне голову, если я хоть раз кого-нибудь трахнул, кроме супруги! Но я - хочу ребенка! А она - не хочет! А этот немец из Мюнхена - ха! У него три дома и пять автомобилей. Но ему скоро пятьдесят, и я не уверен, что завтра ему не понадобится "Виагра". И он завтра умрет прямо на ней - да, и она хочет иметь наследство! А зачем? Чтобы после его геройской смерти на моей жене - опять выйти замуж за меня! Боречка, это не сумасшедший дом?!
Он замолчал.
Я был ему благодарен за это.
Он умел говорить короче. Но в том, что он толковый - как инженер, но законченный - как дурак, я уже никак не сомневался.
Но! Халява хороша тем, что наталкивает меня на мысли о справедливости!

6.
И я сказал:
- Дети мои! Лорочке надо забеременеть срочно - это факт, если Геночка уже без этого умирает. Но, дети мои! Если Лорочка через год не будет иметь 3 тысячи в месяц на свои скромные расходы - пуская она уходит к немцу. Не к этому, так пускай к другому. А ребенка - пускай она оставит Геночке!
- Ребенка - не оставлю! - уже почти согласилась на беременность Лорочка.
- Нет, Лорочка, это надо! - возразил я горячо. - Зачем вам ребеночек в трех домах с пятью атомобилями? А вернисажи? А поездки в Париж с видом на Сейшельские острова? А Мальдивские острова - там так много пальм! Немец-то с "Виагрой" может и не помереть, ни через год, ни через двадцать лет. А ребеночек может вырасти - и стать наркоманом, бездельником, авантюристом! Лорочка, он будет воровать у вас кольца и кулоны! А потом скажет, что вы плохая мама и убежит к папе. Но, Лорочка, вы уже не будете такой свеженькой, как сейчас - после трех рюмок с китайской водкой! Так что ребенка лучше сразу оставить законному папе Геночке - и смело удирайте с немцем на Гавайи. Лорочка, там так тепло! Там столько красивых мулаток!
- А при чем тут мулатки?! - сердито нахмурилась Лорочка.
- При том! Одна мулатка может понравиться немцу - и тогда в Мюнхене будет она, а не вы. А вы - останетесь на Гавайях. Нет сомнений, что вы там пройдете по конкурсу.
- Куда? По какому конкурсу?!
- В публичный дом. Там бывают вакантные должности. С хорошими заработками! Это очень перспективно, Лорочка! А Геночка за это время найдет себе подругу, и у него будет все: и ребеночек, и подруга, и фирма в 125 инженеров, и дом, и "Мерседес". И все будет очень хорошо! А, Лорочка?
- Так! - вдруг сказала сердито Лорочка. - Геннадий! Мы уходим отсюда! Этот Боречка - это еще хуже обормот, чем психолог! Я не хочу, шоб он тебя испортил! Скоко тут, Геннадий, ты уже подсчитал? За троих?
- 91 евро 50 центов, - сказал Геночка.
- Клади сотню и бегом домой! - сказала серитая Лорочка. - Первый раз вижу писателя - но шоб такой мерзавец, это в кошмаре не приснится! Геннадий, шоб ты больше никаких писателей не знал! Таких надо не угощать, а ресстреливать! Геннадий, марш домой, а то он еще хочет что-то сказать новенькое! Черный пиджак! Бандит с большой дороги!
Она схватила его за руку и потащила к выходу. Но он успел все-таки оставить на столе сотню. Хоть и дурак, а честный! Приятный человек!
Надеюсь, она в тот же вечер забеременела А как ребенка назовут?
Ну, как угодно - только не Боречкой!

г. Штутгарт,

Германия

Саша из квартиры Љ 6
1.
Мы жили в Бердичеве на улице Мира, дом номер 6.
В доме было много евреев. Наши родители были молоды - слегка за тридцать. А мы были салабончиками, когда переехали сюда. Школьќники младших классов.
Королем паркета был Сенька Бендерский. По прозвищу Сеньор. Бендерские первыми в доме купили телевизор. Марки "Рекорд". С маленьќким экраном. Мы приходили сюда со своими стульями и табуретками. Смотрели венгерский сериал про капитана Тенкеша. Мы охали, криќчали, свистели и топали ногами. Но мать Сеньоќра нас терпела. Хотя иногда она говорила:
- Эти дети родились в сумасшедшем доме!
Другим заводилой был Игорь Островский. Хохмач и знаток анекдотов. Темпераментный- как боевой петух. У него поначалу было много кличек: Гусейн-Гуслия, Хусачи, Пушкин - за курчавые волосы. Но потом осталась главная кличка - Хуся.
В нашем подъезде жил поляк Валерик Войќцеховский. Прилежный мальчик. Но с нами он тоже становился сумасшедшим. Его мы назыќвали - Ушастик. За большие уши.
Девочки тоже были. Полина, Рая, Аннушка, Таня. Но у них кличек-не имелось. Мы их как бы не замечали. У нас хватало своих - мальчиќшеских - забот. Мы играли в городки, сражаќлись на саблях, стреляли из самострелов. Ноќсились по двору - как угорелые. Зимой катаќлись на санках и лыжах. Сами поливали водой горку у дома: делали каток. У меня были кирќзовые сапожки.

Они хорошо скользили по льду.
В футбол мы играли с другой стороны дома. На небольшом пустыре. Теперь там стоит кирќпичная котельная. А тогда мы разровняли пусќтырь. Убрали камни. Посыпали площадку песќком.
На этой площадке королем был Саша Гольќдман.
Этот рассказ - про него.
2.
Гольдманы жили в квартире Љ б. Там было две комнаты. В семье было пятеро человек: мама Рива, папа Фима, бабушка и двое пацаќнов: Саша и Миша. Саша был старшим. Рос-лый, смуглый, слегка полноватый мальчик.
Эта семья была - как остров.
Обычно соседки сидели во дворе на скамейќке в говорили за жизнь. Кто и где достал колбаќсу. Кто кому изменяет. Обсуждали - все и всех. Знали все про каждую квартиру. Любили лузќгать семечки. Они тогда стоили 5 копеек стаќканчик.
Рива Гольдман с ними - никогда не сидела. Она была - тиха и молчалива. С мирной улыбќкой на круглом лице. Она работала кассиром на заводе "Комсомолец". Через ее руки прохоќдило много денег. Но сама она получала маленьќкую зарплату.
Кормильцем семьи был папа Фима. Он был рабочим на "Комсомольце". Он ходил на завод в старой спецовке. Крупный мужчина с больќшими ладонями. На заводе он хорошо зарабаќтывал. Но и пахал по-черному. Он редко выхоќдил на улицу. С соседями - совершенно не обќщался. Как и жена. Он тоже был молчалив.
Саша и Миша иногда играли с нами. Но при этом -

держались особняком. Вечерами они сидели в квартире. Мы- буйствовали, дрались, озорничали. Учились играть на гитаре. До ночи сидели в беседке и орали блатные песни. А эти двое - жили своей, тихой жизнью. Мама Рива не разрешала им с нами буйствовать. Она счиќтала, что мы их - испортим.
Хуся придумал им кличку - Овчарки.
Я сначала не понял: почему так? Но Хуся объяснил:
- Они охраняют свою квартиру. Как овчарќки. Когда я прохожу мимо их квартиры, так и слышу: гав-гав!
Конечно, это была чепуха. Никто из квартиры Љ 6 не гавкал. Но кличка - осталась.
Но они в самом деле были похожи на преданќных собак.
Когда мама Рива выходила из подъезда, они бросали все и бежали ей навстречу с криками:
- Мама-а! Мамочка! Мамуля!
Они целовали ей руки. Преданно заглядываќли в глаза. Спрашивали, надо ли сбегать в магаќзин. Они ее - абсолютно обожали. Абсолютно! Она была для них - как заместитель Бога на Земќле.
Она улыбалась и отвечала им:
-Я иду в магазин. Надо купить сахар.
-Нет, я сам туда сбегаю! - отвечал Саша.- А то ты устанешь!
- Ничего, я хочу пройтись. Играйтесь, дети.
То же самое было, когда приходил с работы папа. Фима. У него была грузная, усталая походќка. Саша и Миша сразу бежали к нему. Он скупо гладил их по голове и говорил:

-Ну, ладно, ладно. Мама уже дома? -Да!
-Будем ужинать,- говорил он. И они шли с ним ужинать.
Мы тоже любили своих родителей. Но не до такой степени! Мы стеснялись быть сентименќтальными. Родители по вечерам часами кричали нам из окна или с балкона:
-Иди домой! Уже поздно! А мы отвечали:
-А, скоро приду!
А когда это говорили Овчаркам из квартиры Љ 6, они сразу мчались домой. По первому зову. Они ходили с родителями на базар. Бегали в маќгазин. Мыли пол в квартире. Вытряхивали доќрожки. Семья - это было для них святое дело.
Мы это - не понимали.
Нам было смешно на это смотреть. Мы криќчали им:
- Эй, Овчарки! Ваша мама идет!
Они сразу оглядывались по сторонам. Но ниќкого не видели. Мы хохотали.
Только Сеньор Бендерский не называл их
Овчарками. Он знал, что смеяться над кем-то -это грех. В детстве он тяжело болел полиомелиќтом. Стал хромым. В школе его за это часто осќкорбляли. Он был наш сверстник. Но он был взрослее нас.
Но было единственное место, где мы признаќвали авторитет Саши Гольдмана. Безоговорочќно. Это была футбольная площадка за домом.
Тут Саша был - король.
3.
3.
Он играл в футбол - талантливо.

Не в том смысле, что забивал голы. Нет, это он делал редко.
Он играл не в нападении, а в полузащите. Когда нас атаковали, он уходил в оборону - поќмогать защите. А когда шли в атаку мы, он давал пасы нападающим.
Это были мастерские пасы!
Надежные. Умные. Точные. Саша видел поле - как никто из нас. После его ударов мяч то леќтел пулей, то тихо катился по полю. Но катился так, что никто из соперников не успевал к нему. Сашины пасы было всегда удобно принимать. Хуся крякал от восторга. Ушастик делал больќшие глаза - от изумления. А Сеньор говорил:
- Это не Саша. Это - Эдуард Стрельцов!
Стрельцов был суперзвездой футбола СССР. Мы восторгались им - и Сашей тоже.
Но после игры Саша опять уходил в себя. И мы опять называли его иронически - Овчарка.
4.
Мы постепенно взрослели.
Хуся стал баскетболистом. Я - прыгуном в высоту. Сеньор начал играть на барабанах. А Ушастик и Саша ходили в шахматную школу тренера Ревича. Во Дворец пионеров. Они стали перворазрядниками. Играли очень сильно. Я проќбовал выиграть у Саши. Но он меня обставлял -за десять ходов.
Он, как и в детстве, был верен семье. По субќботам Гольдманы ходили в гости к родичам. Это

было - как на параде. Первыми из подъезда выходили Овчарки - Саша и Миша. Начищенќные и надраенные. С аккуратными прическаќми. В сверкающих туфлях. Потом выходили мама Рива и папа Фима. Братья брали мать под руку. Отец степенно шел чуть сзади: На них смотрели все соседи. Им завидовали.
- Оболтусы! - говорили нам родители - Берите пример с Гольдманов! Мы отмахивались: -Ну их!
Сеньор стал играть на ударных в ансамбле. Хуся поступил в Киевское медучилище. Ушаќстик - в институт. Я - в морское училище. А Саша неожиданно стал курсантом военного училища в Житомире. Однажды я видел его в курсантской форме. Она ему шла. Но в Берќдичеве он редко ее носил. Мне говорили, что он играет за сборную команду училища - в шахматы и футбол.
Мы стали взрослыми. Женились. Сеньор жил в Ташкенте. Разъезжал по Союзу со своќим ансамблем. Хуся переехал в Житомир. Стал спортивным врачом. Ушастик стал инженером в Киеве. Миша Гольдман - рабочим на заводе "Комсомолец". А Саша - стал офицером. Он женился на бердичевлянке и служил в разных гарнизонах. Где-то далеко. У них родился сын. Это было начало Сашиной трагедии.
Его сын был красивым ребенком. Но - ни говорил, ни двигался. Только лежал.
Он был парализованным. Саша тяжело страдал.
Бог, за что Ты так наказал этого красивого молодого офицера?! Что он Тебе сделал пло-хого?

Ведь он был - как святой. Не обманыќвал. Не воровал. Не пил. Не развратничал. Не найти ответа!
Я Сашиного сына ни разу не видел. Но знаю, что Саша привозил его в Бердичев. Всеќгда был при ребенке. Он и жена. Саша терпеќливо кормил сына с ложечки. Убирал за ним.
Он бешенно боролся за то, чтобы сын стал здоровым. Показывал его лучшим врачам., Возил на лучшие курорты. Тратил на это всю свою офицерскую зарплату. Но это было - без полезно.
Саше говорили:
- Зачем тебе это мучение? Отдай ребенка
интернат для инвалидов. А сам - живи! Ты
молод!
Саша отвечал:
- Мой сын - это часть нашей семьи. Я его
не брошу. Никогда!
Он и жена никогда не ходили вместе ни кино, ни на концерты. Кто-то один обязан был оставаться с больным ребенком. Они делали это - по очереди.
Пришло время отъездов.
Семья Бендерских эмигрировала в Израиль Туда поехал и Хуся Островский. За ними по ехали Гольдманы - родители и Миша с семь ей. Все девочки нашего детства тоже уехали
Саша служил тогда в Севастополе. Он вы шел в отставку. Взял жену и сына и эмигриро-вал в Германию. С надеждой на немецких враќчей.
Больше я о нем ничего не знаю.
Но вижу картину: сбылась Сашина мечта Немцы поставили его сына на ноги. Саша идет с ним по улице

немецкого города. Бережно держит сына под руку. Рассказывает ему про те страшные двадцать лет, когда тот не мог двиќгаться. Может, рассказывает сыну про Бердичев. Про наш двор. Про наше детство.
Может, и про меня вспоминает.
В детстве я его - терпеть не мог.
Он меня - тоже...

ПАРК ГОРОДА БЕРДИЧЕВА

1.

Это был не парк.

Это была конфетка на траве!

Там сочно пахло травами. После дождя - пахло грибами. Там был
шикарный жасмин.

Там были деревья - тенистые, как баобабы в Африке.

Там был павильон.

Летний.

Весь в деревянных узорах. Его красили в голубой цвет. это настраивало
на мечту.

В павильоне были газеты. Гам играли и шахматы и домино.

Моя первая память о парке - это когда мне было пять лет. Я пришел
туда с дедом Соломоном. По фамилии он был Сандрацкий.

Дед был в синем кителе, галифе и хромовых сапогах. Он был заготовщик
обуви. Он работал у Патиса. Патис - это было имя. Тогда говорили: смачная
газиропка - у Изи. Серьезная колбаса - у Капа. Красивая обувь - у
Патиса. Теперь говорят: хорошая жизнь - в Америке.

Была суббота.

Ми с дедом зашли в летний павильон. Там сидели его приятели: Димонт,
Малиновкер - отец знаменитого доктора, и седой Миша Зильберштейн.
это были хохмачи. Под вечер туда пришел и сам Патис - молодой, с
черными усиками. Покоритель дам.

Я не давал деду играть в домино. Я доканывал его сильными
фразами: "А где мороженное? А где красивые девочки? А кто такой
Фидель Кастро?"

У деда кончилось терпение.

- Малиновкер, - сказал дед, - ты не играешь. Так бери этого бандита
на колени и расскажи ему пару манс. Пускай он уснет.

- Зачем я? - сказал Малиновкер. - Зачем не Патис?
Но его уговорили. Он взял меня на колени. Я спросил:

- А что там - на улице?

- это фонтан, - сказал Малиновкер. - Там вода.

- А рыбки?

- Завтра будут.

- А кто построил фонтан?

- Патис, кто построил это т фонтан? - спросил Малиновкер.

- Исаак Ньютон, - сказал Патис.

- Это еврей? - спросил я.

- А как же! - сказал Малиновкер. - Сейчас я тебе расскажу мансу.
Однажды был русский царь. Он воевал. Сандрацкий, с кем он воевал?

- С Уругваем, - сказал дед.

- Так, - сказал Малиновкер. - С Уругваем. В Бердичеве были
уругвайские оккупанты. Они хотели тут сделать Южную Америку, а деревню
Гришковцы назвать Нью-Йорком. Но Бердичев сделал кипеш и прогнал
уругвайцев. Сюда приехал русский царь и спросил: "Бердичев, что ты
хочешь от меня в подарок? тут вышел раввин и говорит: "Мы хотим фонтан
в парке!" Ну, фонтан так фонтан. Царь позвал Исаака Ньютона и сказал:
"Изя, сделай тут фонтан! И что б это было бикицер!" И это т Изя Ньютон
сделал тут фонтан. Ты доволен?

Они играли в домино. Забивали козла. Патис рассказывал анекдоты.
Молодая завпавильоном смотрела на Патиса - как ребенок на шоколад.
Был хороший вечер. Мы с дедом пошли домой.

- А зачем парк? - спросил я.

- что бы люди смеялись, - ответил дед. У меня есть старое фото. Я на
этом фото - маленький, как птичка колибри. Я сижу на резном барьерчике
павильона. Рядом - дед Соломон с папиросой "Казбек". Лето. Луч солнца
на моих лакированных ботиночках. Прелесть старого Бердичева.

Таким был мой первый визит в парк.

2.

В парке был летний кинотеатр. Длинное здание рядом с танцплощадкой.

Я часто ходил в это т кинотеатр. Но на некоторые фильмы меня не
пропускали. Потому что па экране целовались и ходили без лифчиков.
Я мечтал это посмотреть.

У меня был сосед Фима . Тупой - как три валенка. Он был евреем - по
ошибке роддома. Фиме было 10 лет . Как и мне.

- Фима, - сказал я однажды. - Идем в кино.

- А зачем? - спросил Фима.

- Там показывают голые груди.

- А зачем?

- Ну, показывают! За двадцать копеек! Ты не хочешь посмотреть?

- А зачем? - спросил Фима.

Он довел меня до белого каления! Но он был мне нужен. Я так и сказал:

- Фимэлэ, ты мне нужен!

- А зачем? - спросил он.

- Мы подойдем к дверям кино. Ты дашь билетерше эту записку. У тебя
такие глаза, что тебе поверят.

- Красивые глаза? - спросил Фима.

- О! - сказал я. - Как у артиста ! Мне - не поверят. А тебе - поверят.
На тебя надо раз посмотреть - и потом до смерти надо ходить в синагогу!
Молиться на тебя!

Фима распрямил плечи.

- Пойдем, - сказал он.

Мы подошли к двери кино. Уже начался сеанс. За дверью стояла
билетерша.

- Ну, Фимэлэ, вперед! - сказал я. - Бери записку. На тебя весь
Бердичев смотрит!

Он дал билетёрше записку. Та прочитала. И поднялась в будку
киномеханика.

Я схватил Фиму и мы забежали в зал. Там было темно. Шел фильм.

- А что было в записке? - спросил Фима.

- "Срочно зайдите ко мне. Киномеханик", - процитировал я.

- А зачем? - спросил Фима.

Нет, акушеры не знали, кого принимают на свет Знали бы - заплакали бы!

- Не делай компот из моей чистой души! - сказал я. - В кинобудке -
пожар. Сиди и смотри кино!

Это было французское кино. Но голых грудей там не было. это уже
вырезали. Зато были красивые чулки и море поцелуев.

Кино кончалось. Но тут билетерша увидела-таки Фиму. Она схватила
его за ухо и повела к двери. Меня она сгоряча - не тронула. Я пересел в
первый ряд и досмотрел кино. Билетерша искала меня в задних рядах, но
не нашла.

На улице меня ждал Фима.

- НУ как? - спросил я. - Роскошное кино?

- Да. Но ухо болит.

- это пройдет. Зато теперь ты знаешь, как это делают!

- А зачем? - спросил Фима.

- Женишься - будешь это с женой делать!

- А зачем? - спросил он.

- что бы дети были! Ты хочешь иметь детей?

- Нет, - сказал Фима. - Я хочу газировку.

Я угостил его стаканом газировки. Фима выпил. У него перестало болеть
ухо.

- Роскошное кино! - сказал он.

Теперь он в Америке. У него трое детей. Нет, Фима не зря посмотрел то кино!
это ему так и - пригодилось!

3.

В 13 лет я первый раз пошел на танцы.

Это было в парке. Танцплощадка была огорожена забором. На голубой
эстраде играл оркестр. Пели песни из репертуара Хиля, Бернеса,
Кристалинской.

Я пришел с красивой девочкой Людой. Между нами была романтика. На
Люде было светлое платьице и черные туфельки. На мне - костюм с
галстуком. Тогда были в моде короткие галстуки.

Мы стали танцевать.

Вдруг меня взял за плечо Сашко с Корниловки. На Корниловке жили
бандюги. Увы, я не режиссер. Я бы снял кино про эту Корниловку. Это
заткнуло бы за пояс Одессу и Чикаго. Такие там были мальчики! Эти
мальчики сделали бы с Мишки Япончика примерного ученика Бердичевской
музыкальной школы! От них был запах природы и тройного одеколона.
Они разговаривали три секунды, но били - три часа.

- Счезни! - сказал мне Сашко. - Это моя деточка!
Нет, - сказал я. - Моя!

- Счас тебя вынесут, - сказал Сашко. Но тут его потрогал за плечо
Павло.

Мы с ним были в пионерском лагере. Тихий паренек. Но двое его
братанов были - бандюгами с "Прогресса". А "Прогресс" и Корниловка
так любили друг друга, как товарищ Сталин - мистера Чемберлена.

- Сашко, не чипай пацана, - сказал Павло.

- А хто ты такой? - сказал Сашко. - Чхать я на тебя хотел!

тут подошли трое - с "Прогресса". Они задумчиво спросили:

- Сашко, а скажи нам, на кого ты чхать хотел?

- Корниловку бьют! - закричал Сашко.

- "Прогресс" бьют! - закричали те трое.

Начался мордобой. Это была свалка. Прибежали дружинники. Засвистела
милиция. Но оркестр играл - как на именинах у королевы!
Павло вытащил меня и Люду с танцплощадки. Сказал нам:

- Бегите - пока не убили!

- А я хочу танцевать! - заупрямилась Люда.

- Ну, идемте, - сказал Павло. - Вы потанцуете, но не тут . Я вам покажу
- где. А я буду сторожить вас.

- Он завел нас в закуток между забором танцплощадки и кинотеатром.
Рядом с эстрадой. Тут было темно. Было хорошо слышно музыку.

- Танцуйте себе, - сказал Павло. - Но недолго.

Мы стали танцевать - на траве. Потом Люда испугалась и сказала:

- Бежим отсюда!

- Я кивнул Павлу. Мы с Людой побежали в город. Я хотел ее поцеловать,
но она - не разрешила.

Я только с мужем буду целоваться! - сказала она.

это был первый, но последний раз, когда я был на танцах в парке. Больше
я туда не ходил. Я был - ни с Корниловки, ни с "Прогресса". Я был с
улицы Мира. Эта улица была так молода, что своих бандюг там пока - не
имелось. Значит, и на танцы незачем ходить.

Но Люду - помню.

Тоненькая девочка. В светлом платьице. В черных лодочках.

Она так и не подарила мне поцелуй!

4.

Последний раз я был в парке весной 1992-го года.

Я сидел на скамейке. Пил пиво "Жигулевское". это было днем.

Ко мне подошел старик. Ему было лет восемьдесят. А может, больше.

- Ты внук Сандрацкого? - спросил он.
-Да.

- Ты учился с моим внуком в школе.

- А как его звать?

Старик назвал фамилию. Я пожал плечами:

- Нет, вы ошиблись. Я такого не знаю.

- Как не знаешь? Вы, когда были маленькие, вместе тут игрались - в
парке. На каруселях катались. Мы ходили стрелять в тир. С тобой был дед
Соломон и его супруга Броня!

- Точно, - сказал я, - Но вашего внука - не помню.

- Где ты теперь? - спросил старик.

- В Таллинне.

- Кто ты?

- Репортер. Книжки нишу. Пьесы.

- Будешь уезжать?

- Наверное.

- А мы завтра уезжаем, - сказал старик. - В Израиль. С обоими
сыновьями, с внуками. Вот, пришел в парк - Попрощаться.

- А где ваша супруга?

- Умерла, - сказал он. - Мы с ней много лет ходили сюда на прогулки.

- Тяжело уезжать? - спросил я.

- Тяжко, - он вздохнул. - Вся жизнь в Бердичеве прошла. На фронте
был. В сорок четвертом наш полк проходил через Бердичев. Сделали тут
остановку - на два часа. Я побежал к дому на Острожную, где жили
родители. А там сказали, что их давно нет. Расстреляли в сентябре сорок
первого. Я стоял на улице и плакал.

- Мамины родители тоже погибли, - сказал я.

- Я их помню, сказал старик. - Кальман и Геня. И маму твою знаю. Мы
с ней здороваемся.

- Дед Соломон и баба Броня ее приютили, - сказал я. - Дед Соломон
- это родной брат Кальмана.

Он кивнул.

- У вас хорошая память, - сказал я.

- А, лучше б ее не было! А то буду в Израиле вспоминать за Бердичев!
Ну, я пойду, погуляю, попрощаюсь с парком. Тяжко, - повторил он. -
Тяжко уезжать.

Он побрел по дорожке.

Я смотрел ему в спину. это была спина старого человека.

Это - моя последняя память о парке города Бердичева: аллея и спина
старика.

Бердичев, евреи и Бальзак

Ройтблат Боря.
Моё детство прошло в Бердичеве. Но про Бальзака я тогда узнал случайно.
Это было в середине шестидесятых годов. Однажды утром я шел на тренировку в школу прыгунов заслуженного тренера СССР Лонского. Спортзал находился в здании бывшего костёла. Рядом остановился автобус, не местный, для местного он был слишком накрахмаленный. Вышли какие-то люди, человек десять - пятнадцать, они говорили по-французски. Это были первые французы, которых я увидел не в кино.
Вместе с ними я вошёл в спортзал. Французы молча стояли у двери. Рядом, в нескольких метрах, висел баскетбольный шит. Пахло кожаными матами и потом. Переводчица что-то смущенно говорила. Несколько раз она повторила слово "Бальзак". Французы кивали. Вид у них был подавленный. Они постояли так немного и уехали. Не знаю, кто это были. Вряд ли туристы. Вероятно, учёные с киевской международной конференции.
Вечером я спросил у отца, что такое Бальзак. "Это французский писатель,- сказал отец,- когда-то Бальзак венчался в том здании, где теперь спортзал".
Мне было странно. Про то, что в Бердичеве бывали Щорс, Будённый, Котовский, нам в школе говорили. Но про Бальзака я слышал впервые.
От короткого приезда французов случился тихий скандал в Киеве. Из Киева дали нагоняй Бердичеву. И на фронтоне здания приколотили мемориальную доску - в память о венчании Оноре де Бальзака с графиней Эвелиной Ганской в 1850 году.
Но Бальзак побывал а Бердичеве еще раньше, в сентябре 1847 года. По дороге в поместье Верховня, где жила Ганская. Город произвел на него ошеломляющее
впечатление. Так много евреев Бальзак ещё не видел. Это средоточие, писал Бальзак в путевых заметках, "было переполнено евреями, совершенно запрудившими улицы. При виде Бердичева даже спрашиваешь себя, находится ли кто-нибудь в этих домиках, из которых каждый может быть унесён без труда тремя парижскими рассыльными. Толпа была столь густа, что мой экипаж, запряженный шестёркой лошадей, несмотря на дикие крики моего возницы, с трудом продвигался вперёд...".

Поразила Бальзака и дикая нищета. Кривые домики, казалось, танцуют польку. Непонятно было, как они ещё не развалились, как в них живут люди. "Зрелище это, -писал Бальзак, - столь неожиданно для европейца и парижанина, что необходимо его увидеть в двух - трёх городах, чтобы несколько к нему привыкнуть".

Бердичев называли тогда Волынским Иерусалимом. Из 25 тысяч жителей 23 тысячи были евреями. Промышленности там почти не было. Это был замкнутый круг. Люди находили ту работу, которая была под рукой. Чтобы не помереть с голоду - крутились.

Прокрутка эта была аховой.

Бердичев имел дурную славу. Не только потому, что там была столица "неправильной национальности". Раньше Бердичев был на территории Польши, затем, после разделов Речи Посполитой, очутился в России. Неподалёку была австрийская граница. Через Бердичев шло море контрабанды. С обеих сторон. Профессия контрабандиста была для бердичевлян так же нормальна, как их собственные пейсы. Через границу ходили, как в лес по грибы. Это давало хлеб на жизнь. Иногда - с маслом. Иногда -с пулей от пограничной стражи. Как когда.

Контрабандное ремесло сказ?валось на характере городка. Нравы тут были буйные. Кроме контрабанды,

Бердичев, ещё с польских времён, кормился крупными ярмарками. Их было пять в году. Две из них, Ануфриевская и Демьяновская, где продавались лошади, коровы и быки, считались по масштабу европейскими. Это было признано официально. Указом от 8 августа 1801 года российский правительствующий Сенат дал Бердичеву статус "коммерческого в Европе места". Лошадей - тысячными табунами - сюда пригоняли крымские татары, калмыки, буджакские степняки. На ярмарки съезжались купцы, богатые знатоки-лошадники, конокрады, шулера, проститутки, балаганные актеры. Отовсюду: из Австрии, России, Польши, Германии, Франции, Дании, Турции, даже из Эфиопии. Ярмарки, бывало, длились неделями. Кутёж в городе стоял оглушительный. Торговались, цокали зубами, пили, играли в карты, дрались, влюблялись, порою стрелялись.

Бандитизм в городе был невероятный.

Губернские власти пробовали наводить порядок. Никакого толку. Тут опять был замкнутый круг. Властям нужны были от Бердичева налоги. А Бердичеву от властей нужно было одно: нате вам ваши налоги и не морочьте нам голову.
Заперли нас в черту оседлости, туда нельзя, а сюда не велено, так что же вы от нас хотите? Чтобы мы на пианино играли?
Губерния не успевала присылать нового полицмейстера, как его покупали - ещё по дороге. Не все полицмейстеры шли на это. Некоторые пробовали показать характер. Это плохо кончалось. Одного полицмейстера придушили. Другого зарезали прямо на ярмарке. Проще было найти запах прошлогоднего одеколона, чем виновников. Сицилийская мафия по сравнению с тогдашней бердичевской была детским писком. Такой размах даже "Коза ностре" не снился.

Бальзаку повезло. Если бы он приехал в Бердичев на десять-двадцатъ лет раньше, то неизвестно, как бы он добирался потом до Ганской. Что без лошадей - это точно. Но ещё и без денег, и, деликатно говоря, не совсем в одежде. Бердичев тогда не выяснял, кто писатель, а кто нет. Раздевали каждого, кто хлопал ушами.

Но к середине сороковых годов стало поспокойнее. Властям кое-как удалось прикрыть контрабандный промысел. Тут же началось другое: Бердичев начал торговать новостями, указами, приказами, запретами, разрешениями, которые поступали в губернию из Петербурга. Бердичевляне скупили губернских чиновников - на корню.

Суть этого бизнеса была такая. Как только фельдъегерь доставлял из столицы бумагу, которая имела значение для торговых людей, это сразу попадало в руки бердичевских профессионалов. Они день и ночь стояли у дверей губернского правления. Пока копии документа готовились к рассылке по уездам, его содержание уже продавалось по всей Волыни. Всегда без обмана. Это был чисто бердичевский промысел. Конкурентов не имелось. Решиться на конкуренцию с бердичевскими профессионалами мог только сумасшедший.

Торговля новостями - это был не единственный способ. Хватало других. Например, изготовление фальшивых документов. Бердичев имел старинную типографию с первоклассным австрийским оборудованием. Тут делались какие угодно бланки и печати. Захотел бы кто-нибудь стать любимым племянником английской королевы - никаких проблем. Стал бы. От клиентуры не было отбоя.

Были в городе, конечно, и торговцы, и ремесленники. Портные, сапожники, ювелиры, мебельщики, парикмахеры, жестянщики. Но это были счастливчики. Остальные - крутились, кто как мог. Голодные дети, жены и старики хотели кушать. Большие деньги на нелегальном бизнесе делали немногие - те, кто держал а руках нити. Остальные получали гроши, нищенствовали.

В 1843 году, за четыре года до приезда Бальзака, генерал-губернатор Бибиков пошел на открытый скандал с гражданскими властями Волыни. Бибиков направил докладную записку императору Николаю с решительной просьбой передать Бердичев Киевской губернии. Подальше от купленного Житомира. В докладе царю Бибиков писал: "Уголовных и всякого рода дел и следствий в Бердичеве всегда столько, что почти постоянно живут для них в Бердичеве губернские чиновники. Нет никакой возможности разорвать неблаговидные связи Житомира с Бердичевом... нет никаких средств положить им предел обыкновенными способами".

Житомир сопротивлялся. Но Бибиков шел напролом - и своего добился. Бердичев передали Киеву. Это мало что изменило. Можно было передать Бердичев хоть Копенгагену - но как прокормить голодных детей, отцы которых становились уголовниками не по доброй воле, а по воле отчаяния? Вместо старых способов Бердичев нашел десять новых. Но что внешне городок стал не таким буйным - это точно. Тут Бибиков не ошибся. Что такое Бердичев, Бальзак в некоторой мере испытал на себе. На это ему хватило пары часов пребывания в городе. В Бердичеве, на почтовой станции, он должен был сменить лошадей. Это было заранее оплачено. Однако станционный чиновник отказал Бальзаку. С него потребовали ещё шесть рублей доплаты, деньги по тем временам не пустячные. Бальзак возмутился. В дело вмешался полицейский, который стал объяснять Бальзаку, что его подорожная кончается в Бердичеве.

Тут неожиданно объявился француз Равель - портной, который работал тогда в Бердичеве. Равель нашел другой вариант - не за шесть рублей, а-за три. Тоже неплохо. Бальзак описывает это так: "Сторговались с евреями, которые вдвое дешевле, чем почта, взялись быстро доставить меня в Верховню. Благодаря заботам Равеля, этого самодержца жилетов и законодателя мод на Украине, я выехал в два часа в еврейской бричке.". Сколько получили с этих трёх рублей неумолимый: чиновник и честный полицейский, трудно сказать. Наверное, по полтиннику. Впрочем, до Верховни уже было рукой подать, и все остались довольны. В том числе и Бальзак.

Через два с половиной года, в марте 1850-го, он опять приехал в Бердичев, Уже не один, а с Ганской - венчаться. Почему в Бердичев, а не в более солидный Жито?мир? Была серьёзная причина. Бальзак боялся, что дамы житомирского света - жены чиновников, помещиков, офицеров, словом, его довольно истерические поклонницы, устроят при венчании что-то громкое и душераздирающее. Бальзаку - пятьдесят. Бальзак был уже тяжело болен. Графиня тоже хворала.

Поэтому выбрали Бердичев. Решили венчаться в скромном костёле святой Варвары. Место и дату венчания держали в секрете. В Бердичев прибыли на рассвете второго марта по старому стилю. С ними были дочь Ганской Анна и муж Анны - граф Юрий Мнишек. Заснеженный город ещё спал. Бальзак и Ганская устали от ночной дороги. Они вышли из кареты. У костела их ждали только несколько человек - доверенные люди. Новобрачных обвенчал прелат духовной коллегии граф Виктор Эммануил Ожаровский. Об этом была сделана запись номер десять в метрической книге костёла. После этого Бальзак и Ганская отправились обратно в поместье. В спящем городе их даже не заметили, так быстро всё было устроено. Вскоре они уехали в Париж, и летом того же года Бальзак умер. Болезнь сделала свое дело. Но тогда, в Бердичеве, в тот рассветный час, в костёле святой Варвары он был всё-таки счастлив. Случилось, то, о чём он мечтал почти двадцать лет - Ганская стала его женой. До второй мировой войны костёл святой Варвары был действующим. В годы оккупации ксёндз отказался служить молебен в честь фюрера. Ксендза увезли в гестапо и расстреляли. Про это мне говорили старые поляки.
После войны в костёле устроили спортзал. Парадную дверь замуровали. Молодой тренер Виктор Лонский стал учить местных пацанов прыгать в высоту. Его школа была знаменитой. Ученики Лонского были чемпионами страны, Европы, выступали на двух Олимпийских играх - в Токио и Мюнхене.
Теперь, я слышал, костёл опять вернули местным католикам. Хорошее, совестливое решение. Что касается Бердичева, то это уже давно не еврейская столица. В 1941 году много евреев погибло в гетто. Многие погибли на фронте. Из одно?классников моего дяди, пехотного офицера, с войны вернулись четверо из двадцати парней.
Теперь в городе почти не осталось евреев. Уехали в Израиль, Америку, некоторые в Германию. Но охотно держат переписку с бердичевскими друзьями: украинца?ми, русскими, поляками. Бердичев - это наша боль, наша нежность, наше детство. Оно было не ахти каким счастливым, но другого у нас не было. Несмотря на горькую историю, этот каштаново-тополиной город остался в наших судьбах. Так же, как и в судьбе великого фран?цуза Оноре де Бальзака - уроженца Парижа, сына Бернара Франсуа и Анны Каролины Лауры...

Семён, я подумал, что раз у нас есть отдельная тема,
посвященная Боре Ройтблату, то Ваш рассказ займёт
в ней достойное место.
Надеюсь, Ваша реакция на мой перенос не будет негативной.
Здоровья и успехов. Kim

Ким, самое главное, чтобы его читали и наслаждались.
А тем уже столько, что всех и не запомнишь.

ЖЕНЩИНА ФУТБОЛИСТА СЕРГЕЕВА
Рассказ
Боря Ройтблат

1.

Это был футболист моего детства.
Светловолосый. Поджарый. На вид - лет тридцати. Спереди уже проглядывали залысины. Его фамилия была - Сергеев.
Но это мог быть псевдоним.
Тогда в Бердичеве была команда "Прогресс", которая выступала в классе "Б" чемпионата СССР. Был такой класс. Команда Бердичева играла так себе. Ее кормил завод "Прогресс", где работал мой отец. Было несколько местных футболистов, остальных насобирали отовсюду. Они числились рабочими цехов и получали по 250-300 рублей: такие слухи ходили в городе. Иногда им перепадали премии - когда выигрывали.
Был период: команда занимала предпоследнее место. Начальство решило усилить ее. Как удалось договориться - понятия не имею. Но сначала в команде появился закарпатский венгр Надь. Говорили, что он играет во Львове за команду класса "А". Не исключено: он был в Бердичеве "подставой", и его фамилия была не Надь. Судьи старательно не замечали таких мелочей. Футбольные судьи - тоже люди. Теперь это называется коррупцией. Тогда - это была норма жизни. Все хотели вкусно кушать. А может, про футболистов и судей - это были только сплетни? Сплетни, в которых была доля суровой правды? В Бердичеве сплетня рождается не в интриганских муках, а в радостном нетерпении высказать ее - и выслушать.
После каждой игры Надь мчался на вокзал, чтобы успеть на львовский поезд. В Бердичеве он честно подрабатывал. Он хорошо играл. Он отрабатывал свою вторую зарплату на сто процентов: как футболист. Как человек - он был равнодушен и к бердичевской команде, и к ее публике. Это чувствовалось.
Потом в команду пришел Сергеев. По крайней мере, так его называли официально. Он играл в классе "А" второй лиги - в областном Житомире. Сергееву бежать на поезд было незачем. Поезда на Житомир шли регулярно, как и автобусы: это 40 километров от Бердичева.
Публика млела от Сергеева. Все повторяли: "Вы уже слышали? Он мастер спорта! О, это вам не наши замудоханные перворазрядники!" Публика шла на Сергеева - как на Пеле. Он был звездой бердичевской команды. Чувствовалось: он имеет кайф от футбола. В провинции, не в провинции, какая разница. Было бы поле, был бы мяч, был бы футбол - и это уже кайф. Он не играл на публику - но хотел ее порадовать. Это было заметно.
Ходили слухи. Буйные провинциальные слухи. Якобы раньше Сергеев играл в Москве - то ли за "Спартак", то ли за "Локомотив". Якобы там он и стал мастером спорта. Якобы не поладил с начальством - и покатился вниз, пока в ветеранском возрасте не докатился до Житомира.
В бердичевской команде он тоже подрабатывал - но как!
О, это надо объяснить!
Он выходил на поле - и начиналось соло маэстро. Он играл неторопливо. Я был мальчишкой. Я сидел в первом ряду и видел его глаза. Это были глаза умного человека, у которого не сложилась карьера. Он давал гениальные пасы. Публика ахала. Публика трепетала: ну, ну, ну! Но футболисты класса "Б" не понимали гения. Не понимали, что после таких пасов мяч уже теоретически в сетке ворот - его надо только чуть-чуть подправить. Они устраивали заморочку. С трех метров - били мимо ворот. Они виновато смотрели на Сергеева. Он по двадцать раз за игру убивал их своим хладнокровным мастерством.
Когда эмоциональный Надь давал отличный пас и из этого получался пшик - он подбрасывал руки вверх, как будто обращался к Богу: "О, что за идиоты в этом Бердичеве!" Не знаю, что ему отвечал Бог. Но могу предположить, что и Бог был с ним согласен.
Сергеев был другим. Он никак не реагировал на страдания бердичевских форвардов. Не обижался. Никого не ругал. На его лице была легкая грусть маэстро. Он задумчиво смотрел на мяч, который летел куда угодно, только не в ворота. Сергеев чуть наклонял голову: ну, с кем не бывает. Сейчас не получилось - в другой раз получится. Он медленно бежал назад - на свою половину поля.
После четырех-пяти голевых пасов, которые оканчивались рыдающими звуками из публики, он деловито сплевывал на траву. Было заметно: ему надоело давать пасы, из которых не рисовались голы. Он получал мяч - и вдруг стремительно шел в атаку. Он мягко обводил одного-двух-трех футболистов. Он выходил к воротам. Вратарь страдал от ожидания собственного подвига - но это было бесполезно. "Го-о-о-о-л!!!" - вопила публика.
Сергеев коротко кивал публике.
Без эмоций - но и без равнодушия.
По манере игры он напоминал знаменитого Эдуарда Стрельцова.
Публика была в завихрении от собственных полетов фантазии. Сколько получает Сергеев за свой подработок в Бердичеве?
- Триста рублей? И вам не стыдно такое говорить?! Все пятьсот - шоб я так жил, и не возражайте, иначе я сам не свой!
- Э-э, шо вы там рассуждаете? У меня соседка из бухгалтерии. Семьсот!
- Я удивляюсь, зачем так врет ваша соседка! Тысяча - и разговор окончен.
- А откуда знаешь?
- Если я вам скажу, откуда я знаю, вы потом до конца жизни спать не будете! Хавайте, шо вам дают - и не хватайте себя за яйца: война давно кончилась!
Крепкой зарплатой в Бердичеве тогда считались 250 рублей. Если бы другой футболист получал тысячу - Бердичев лопнул бы от зависти. Вот был город - и нету города. А куда подевался Бердичев? Да лопнул же, вам говорят!
Но Сергееву - не завидовали. Он получал свои деньги так же честно, как и Надь. Хотя тысячей это не пахло - ни под каким соусом.
В Бердичеве не было своего театра. Я ходил на Сергеева - как на спектакль. Я ничего не знал о нем. О его личной жизни не было ни одной сплетни. Он умел закрывать свое личное от посторонних. Он приезжал на матч, а после игры сразу уезжал в Житомир.
Он был молчалив и спокоен.
Футболист моего детства.

2.

Прошло несколько лет.
Я учился в Таллинской мореходке.
Однажды, когда я приехал на каникулы в Бердичев, знакомый тренер пригласил меня выступить "подставой" на первенстве областного общества "Спартак" по легкой атлетике. В документах я числился учеником механика на швейной фабрике. Спортивная "подстава" на первенстве области - это обычная практика тех лет. Я кое-что умел в легкой атлетике: куда-то бегал, куда-то прыгал.
Перед отъездом в Житомир я шел по парку. На скамейке сидела бабушка моего знакомого. До пенсии она была учительницей. Это была одна из нескольких белых ворон Бердичева.
Странный человек.
Она сидела на скамейке и читала Библию. На ее носу висели очки в широкой роговой оправе.
- Присядь,- сказала она.
Я сел рядом с ней на скамейку.
- Мир ужасен,- сказала она.- Люди завидуют, злятся и говорят гадости друг о друге. Боря, что спасет мир?
- Большая зарплата,- сказал я.
- Глу-у-пости! - она поморщилась.- Деньги никого не сделали и не сделают счастливым. Чем больше денег, тем больше хочется. Тысячи лет назад мир был точно таким же: вздорным, одиноким, неуравновешенным. Мир спасет - доброта.
- Окэй,- сказал я.- А когда?
- Когда весь Бердичев будет читать Библию,- медленно произнесла она.
Мне стало смешно. Но рассмеяться - нет, это было бы неприлично с мой стороны. Я что-то спросил про ее внука. Пожелал ей дожить до светлого часа, когда весь Бердичев перейдет на чтение Библии. Распрощался - и ушел. Библия тогда была от меня далека. Я был уверен: безнадежно далека.
В Житомире наша команда ехала из гостиницы на стадион. Была суббота. В тролейбусе я увидел футболиста Сергеева.
Того самого.
Я обалдел.
Я стоял рядом с ним на задней площадке тролейбуса. С ним была какая-то женщина. Симпатичная. Думаю, ей было тогда около тридцати лет. А ему - наверное, тридцать пять. Впервые я был так близко с футболистом моего детства!
- Извините, вы Сергеев? - на всякий случай спросил я.
Он помедлил. У него могла быть и другая фамилия. Одна - в архивных футбольных бумагах бердичевской команды, а другая - в паспорте.
- Да,- сказал он.
- Вы некоторое время играли за бердичевский "Прогресс",- сказал я.
- Ах, да,- кивнул он. - Теперь я уже не футболист. Вот, еду с женой в город.
Я мельком взглянул на его жену. И на несколько мгновений оцепенел - от неожиданности. На меня смотрели глаза добрейшего существа. Добрейшего - это можно было понять сразу. И всегда быть уверенным, что это так.
"Доброта спасет мир",- машинально вспомнил я услышанные вчера в парке слова. Жена Сергеева смотрела на меня с удивлением - но и с настороженностью. Она была похожа на маленькую встрепенувшуюся птицу. Она не знала, что я намерен сказать Сергееву. Поэтому она волновалась за него. Вдруг я его обижу? Да-да, он такой ранимый! Она это не произносила вслух, но это читалось в ее взгляде. Она была готова защитить его.
От кого?
От меня?!
Ну нет, она не дождется от меня неприятных слов в его адрес!
Тролейбус ехал провинциально медленно.
- Вы были великим футболистом,- сказал я Сергееву. - Вы были звездой моего детства. Вся наша публика ходила на вас - на Сергеева. Вы были настоящим футбольным мастером. Это невозможно забыть.
Он смотрел на меня - растерянно. Вероятно, за всю жизнь никто не говорил ему таких слов. Я посмотрел на его жену. Она - цвела от счастья. Несколько секунд назад она думала, что придется его защищать от каких-то упреков прошлого. Это бывает иногда у яростных футбольных болельщиков. Нет, защищать его не пришлось.
На ее лице появилось столько молчаливой благодарности, сколько я не встречал за всю свою жизнь. По одежде - он выглядел отнюдь не звездно. Как и жена. Что-то не клеилось у него после спортивной карьеры? Это часто бывает у профессиональных спортсменов. У него был тогда трудный период? Не исключено. Я тоже растерялся - как и они оба.
- Сергеев, спасибо вам,- сказал я.
- Да,- он как-то неловко кивнул.- И вам ... спасибо.
Он что-то спросил обо мне. Я что-то ответил. Потом они вышли на своей остановке. Его жена не произнесла ни слова. Но перед тем, как выйти из тролейбуса, она едва заметно прикоснулась к моей руке.
В знак благодарности.
Я сумел несколькими словами немного приободрить его в трудный момент? И ее - тоже? Если да - я до сих пор этому рад.
Он подал ей руку. Улыбнулся. Обнял ее за плечи, она обняла его за талию - и они пошли по улице.
"Доброта спасет мир",- опять вспомнил я вчерашнюю фразу. Если у Сергеева были тогда серьезные проблемы, я уверен: жена спасла его. Не мир, а просто одного человека. Не столько словами, сколько своей молчаливой добротой.
Есть такие женщины. Если их не будет - мир кончится. Такие женщины смягчают агрессивность человечества. Скверно тем, у кого их нет. Счастье тем, у кого они есть. И уж если они есть - их надо особенно беречь. У меня есть чувство, что Сергеев относился к ней бережно.

3.

Столько лет прошло.
Многое забылось.
А эту случайную встречу - помню.
------------------------------------------------------------------------------------------------

Вы не только пижон, с голубыми глазами, Вы еще, и умница. Прочитала Ваши рассказы, смеялась и плакала! И думаю, что не я одна. Респект Вам!

Прочитала ,,Бердичевский романс,,, я ведь тоже училась во второй школе.Очень откровенный и душевный рассказ. Думаю, затронул он не только мою душу. Хочу подарить Вам, свой стих, в благодарность за те минуты воспоминаний, которые навеял Ваш рассказ.

Школа, старая моя,
В стареньком местечке,
Где, в космический,
Наш век,
Классы грелись печками.
Школа старая моя,
Старые кирпичики,
Обветшала ты сама,
Как твои отличники.
Душу, память теребит,
Детство вспоминается,
Одноклассники мои,
В разных странах маются.
Школа старая моя,
И пора осенняя,
Подружилась с Осей я,
Подружилась с Сенею.
Так росли, читали книжки,
Фиру, звали Фишкою,
До 10-го, она,
Все дружила с Мишкою.
В одноклассники вхожу,
Ну-ка, посмотрите,
Анка с Мариком живут,
В Греции, на Крите.
Трубачов, в Торонто он,
Светлая головушка,
Соня с внуками сидит,
Возле Сони, Левушка.
В Тель-Авиве,
Софкин брат, узнаю едва ли!
В честь кого, он дочь назвал,
Отгадайте сами.
Лиза Эфрос, Боже мой!
Выйди в однокласснки,
Посмотри, как мы живем,
Бывшие проказники.
Одноклассники мои,
Пишет это, Светочка,
Не теряйтесь никогда,
Присылайте весточки!

Уважаемая Светлана, это стихотворение вы уже публиковали в теме "Стихи о Бердичеве" 10.11. 2013
Или вы хотите публиковать его в каждой теме, которая навеет ностальгические воспоминания?
Ненужно этого делать даже из благодарности к Боре Ройтблату. Он не заходит на наш форум.
Я специально для ваших стихов тему открыл с вашим именем, но она, к сожалению, пустует.
Ну нет стихов, пишите прозу! Главное, повторяться больше не надо.