Выдуманные или правдивые истории

ХОРОШО, ЧТО НАШ ГАГАРИН - НЕ ЕВРЕЙ И НЕ ТАТАРИН...

Александр Левковский: Хорошо, что наш Гагарин — не еврей и не татарин…

 

Ни мама, ни папа мне в ту ночь не приснились. А взамен их, в мутной полудрёме, мне пригрезился наш двор на Ярославской улице в Киеве. Я стою посреди двора, окружённый оравой хулиганистых мальчишек. Они скачут вокруг меня, тычут в меня пальцами, хохочут и орут что есть мочи…
Хорошо, что наш Гагарин — не еврей и не татарин…РассказАлександр Левковский
С самого раннего детства Зойка мечтала стать русской.
— Русские, — говорила Зойка, — самые главные. Они всех победили: и немцев, и японцев, и ещё кого-то — не помню кого…
— … и турок, и финнов, и поляков, и шведов, — подсказал я. Зойка очень толковая, и у неё, как говорит мама, «большие артистические способности», но хотя мне только девять лет, я знаю историю и географию лучше её.
— Вот видишь, даже шведов. И потом русские — самые сильные.
— Татары сильнее, — возразил я. — они командовали твоими русскими целых триста лет. Спроси папу — он тебе будет два часа рассказывать, какие татары молодцы.
(Наш папа — татарин, но не казанский, а крымский, и не из Крыма, а из Ташкента, куда Сталин сослал крымских татар «за предательство»).
— Кроме того, русские самые умные, — продолжала Зойка. — У них есть и Пушкин, и Лермонтов, и Чайковский, и Менделеев.
— Все знают, — сказал я убеждённо, — что самые умные — это евреи.
— Не умные, а хитрые!
— Чтобы быть хитрым, надо быть умным, — возразил я. — Вот возьми, например, маму. Я согласен -— может, она немножко хитрая. Но очень умная. Она зам главного бухгалтера!И не где-нибудь, а в Союзе писателей! Она платит зарплату всем украинским писателям и поэтам.
— Не зарплату, а гонорары.
— Ну, пусть гонорары. Она самому Корнейчуку платит много десятков тысяч. О ней все соседи говорят: «У Софьи Михайловны — настоящая еврейская голова!»
Зойка расхохоталась.
— Ми-хай-лов-на, — протянула она. — Какая мама Михайловна? Она на самом деле Моисеевна… Вот поэтому я и хочу быть русской — чтобы мне не тыкали в лицо, что у моего отца дурацкая татарская фамилия Муслимов и что мама у меня — еврейка с отчеством Моисеевна…
Я лежал в кровати и искоса наблюдал, как Зойка переодевается ко сну. Зойке четырнадцать лет, и у неё в последее время стали вырастать на теле всякие интересные округлости, от которых трудно оторвать глаза и которые мешают мне сосредоточиться на нашем разговоре.
— Мы с тобой, — говорила Зойка, стоя ко мне спиной и натягивая через голову ночную рубашку, — полукровки.
— То есть?
— Ну, как метисы или мулаты. Ни то, ни сё. Серединка-на-половинку. Папа — татарин, мама — еврейка.
Зойка улеглась в постель, и мы замолчали. Через минуту я тихо сказал:
— Зойка, как ты думаешь -— чего они поженились, а? Такие разные люди. Как-то даже странно -— татарин женился на еврейке…
— Чёрт их знает! — со злостью проговорила Зойка. — Им-то хорошо, а о нас с тобой они подумали, когда рожали нас?! Они подумали, как нам жить нерусскими полукровками!? И не просто полукровками, а полу-татарами, полу-евреями?!
— Они любят друг друга, — возразил я. — Я же вижу, как сильно они любят.
Зойка криво ухмыльнулась.
— Хочешь знать, как сильно они любят друг друга? — вдруг спросила она. — Какой день сегодня?
— Суббота.
— По субботам и средам — у них секс, — деловито сообщила она. — Ты спи. Когда у них начнётся, я тебя разбужу…
С тех пор прошло много лет, и я, хоть убей, не могу вспомнить, какое слово Зойка употребила вместо ныне модного слова «секс». Может, она произнесла матерное словечко? Вполне возможно. Такая сорвиголова, как Зойка, вполне могла матюкнуться. Она и меня учила мату и даже давала мне иногда покуривать. В общем, как говорил наш добряк-папа, «плохо влияла на меня».
…— Мишка, — шептала Зойка, — проснись… У них там началось…
Мы выбрались из наших кроватей и прислушались к тому, что делается за стенкой. Там слышался какой-то неясный шум. Сердце у меня бешено колотилось.
— Стонет… — удовлетворённо шептала Зойка, приложив ухо к стене..
— Кто? — испугался я.
— Она.
— Чего это она? Ей что — плохо?
— Дурак ты. Сильно любит — потому и стонет, — туманно пояснила Зойка.
— И как долго это у них продолжается?
Зойка пожала плечами.
— Когда как. По-всякому. Иногда пять минут, а иногда все пятнадцать.
— А потом?
— Потом он скажет «Молодец мать!» и хлопнет её ладонью.
— Куда хлопнет?
Зойка засмеялась.
— Откуда я знаю? По животу, наверное…
Мы послушали ещё минут пять. У меня в ушах звенело от сердцебиения, и я ничего не мог толком расслышать.
Когда мы опять улеглись в наши постели, Зойка повторила со злостью:
— Им хорошо!.. А нам с тобой?! — Она повернулась ко мне. — Вот когда мне стукнет шестнадцать и я пойду получать паспорт, я уговорю маму, она даст взятку, и мне поменяют фамилию и отчество. И напишут в 5-й графе «русская».
— Папа обидится.
— Ничего, он переживёт. Зато я без проблем поступлю во ВГИК и стану знаменитой киноартисткой или кинорежиссёром! — Зойка тряхнула белокурыми кудряшками. — Я, как говорит мама, «ярко выраженная блондинка», и имя у меня будет Зоя Александровна Кронина вместо идиотского татарского Зоя Маратовна Муслимова…
* * *
Папу звали Маратом. Не в честь знаменитого вождя Французской революции, а просто у татар это очень распространённое имя.
Я за всю свою жизнь не встречал человека добрее и мягче, чем наш отец. Мама тоже не была злой, но всё равно по теплоте и нежности она ну никак не могла сравниться с папой.
Зойка-артистка очень похоже изображала папу. Она садилась на диван, поджимала под себя ноги крест-накрест, наклеивала на лицо добрейшую улыбку и говорила тихим голосом с лёгким татарским акцентом:
— Дети, послушайте, я расскажу вам древнюю крымскую легенду о Мисхорской русалке. Когда-то, давным-давно, в деревушке Мисхор, на берегу моря жила красивейшая татарская девушка по имени Арзы, которую похитили злые разбойники и продали в гарем турецкого султана, в Стамбул. Там она родила дочь, но, не выдержав разлуки с любимым Крымом, бросилась со скалы в воды Босфора. Но знаете, дети, случилось чудо — она не утонула! О, нет! Она вместе с ребёнком поплыла по Чёрному морю к Крыму. В море у неё вместо ножек вырос русалочий хвост, а тело покрылось рыбьей чешуёй. Она вышла из моря около Мисхора, и сейчас там, среди морских волн, недалеко от берега стоит у скалы памятник бесстрашной русалке…
И мы все — папа, мама и я — смеялись, аплодировали и хвалили Зойкин артистический талант.
Впрочем, с неменьшим талантом Зойка рассказывала и мамины еврейские анекдоты о вездесущем Рабиновиче. Она мазала губы маминой помадой, надевала мамины очки, напяливала на себя мамин атласный халат, ложилась на диван и говорила, имитируя протяжный еврейский акцент:
— Рабинович, я слышал, вы купили новый телевизор! Вы таки стали лучше жить?
— Я вас умоляю, Фима! Нам таки стало лучше видно, как другие живут лучше нас…
И мы опять хохотали, и расхваливали Зойку, и говорили, что её ждёт блестящее артистическое будущее.
* * *
Мы жили в Киеве на Подоле, в нижней части города, в ветхом домишке на Ярославской улице. В этом доме до войны жили мамины родители. Перед тем, как в 41-м году немцы заняли Киев, вся семья эвакуировалсь в Ташкент, куда в это время хлынули десятки тысяч беженцев из Украины и Белоруссии. Маме тогда было семь лет.
После окончания войны семья не вернулась в Киев. В Ташкенте мама окончила школу и поступила в финансово-экономический институт. И стала постоянной посетительницей танцев в Окружном Доме Офицеров. Вот на этих танцах она и встретила красавца-татарина по имени Марат, студента Политехнического института.
И влюбилась. «А он, — рассказывала нам мама, смеясь, — был от меня без ума! Просто без ума! Он был такой умный. Так красиво ухаживал за мной. И был он очень весёлый, постоянно шутил и хохотал очень заразительно. Он только мрачнел тогда, когда рассказывал, как Сталин выселял татар из Крыма в Ташкент в 44-м году…»
Спустя много лет, я прочитаю об этом выселении у Солженицына, в «Архипелаге Гулаг»:
«Наверно, с воздуха, с высоких гор это выглядело величественно: зажужжал моторами единовременно весь Крымский (только что освобождённый, апрель 1944) полуостров, и сотни змей-автоколонн поползли, поползли по его прямым и крученым дорогам. Как раз доцветали деревья. Татарки тащили из теплиц на огороды рассаду сладкого лука. Начиналась посадка табака. (И на том кончилась. И на много лет потом исчез табак из Крыма.) Автоколонны не подходили к самым селениям, они были на узлах дорог, аулы же оцеплялись спецотрядами. Было велено давать на сборы полтора часа, но инструктора сокращали и до 40 минут — чтобы справиться пободрей, не опоздать к пункту сбора, и чтоб в самом ауле богаче было разбросано для остающейся от спецотряда зондер-команды. Заядлые аулы, вроде Озенбаша близ Биюк-озера, приходилось начисто сжигать. Автоколонны везли татар на станции, а уже там, в эшелонах, ждали ещё и сутками, стонали, пели жалостные песни прощания».
… Мамины родители яростно сопротивлялись замужеству дочери.
— Где это видано, чтобы хорошая еврейская девочка выйшла замуж за какого-то безродного татарина!? — кричал дед, размахивая костылём. (В 43-м году ему ампутировали ногу под Ленинградом). — Через мой труп!
Но деду не пришлось превратиться в труп. Мама вышла замуж и в 55-м году родила Зойку, а ещё через пять лет — меня.
А шесть лет спустя мы всей семьёй переселились в Киев, в старую квартиру деда на улице Ярославской. Дед был инвалидом войны, подполковником в отставке, обвешанным орденами и медалями, и хотя прописка в Киеве была запрещена, нас всех прописали в его ветхом домишке почти без проблем. Я пишу «почти», так как папу долго не хотели прописывать, ссылаясь на то, что он — сосланный крымский татарин и ему не место в Советской Украине. Пришлось нашему деду, навесив все свои ордена, идти на приём к разным высокопоставленным жлобам и орать там, стуча костылём, что все они «тыловые крысы» и он их всех «перестреляет», если его любимого зятя не пропишут в Киеве.
Впрочем, даже долгожданная прописка не гарантировала папе приличную инженерную работу в киевских проектных институтах. С проклятой графой «крымский татарин» он смог устроиться — да и то с трудом — прорабом на строительстве метро.
* * *
Детство обычно кончается где-то в пятнадцать-шестнадцать лет, но у меня оно кончилось, когда мне исполнилось двенадцать — в тот день, когда отца посадили.
Он возвращался с мамой из кинотеатра. Они шли, держась, как обычно, за руки, словно молодожёны — так, как никто никогда не ходил по нашей задрипанной Ярославской улице. Они повернули в наш двор и столкнулись лицом к лицу с дядей Миколой, нашим дворником. Ходили упорные слухи, что при немцах он был полицаем и что в Харькове и Полтаве он участвовал в расстрелах евреев и партизан. Дворник был вдребезги пьян.
— Гуляете? — гаркнул бывший полицай. — Татарва под ручку с жидовочкой!
Папа, ни слова не говоря, вырвал из рук дворника метлу и, размахнувшись, ударил его черенком метлы по голове. И попал в висок.
Папу судили за убийство и посадили на двенадцать лет.
А через семь лет из Владимирского изолятора пришло известие, что заключённый Муслимов Марат Измаилович скоропостижно скончался от сердечного приступа.
* * *
Поседевшая и жутко постаревшая мама вернулась из Владимира поздно вечером и, не проронив ни слова, стала стелить себе постель. Я смотрел, давясь слезами, как она аккуратно расправляла простыни и клала рядышком две подушки — одну для себя, а другую для папы.
Она легла, положила руку на папину подушку и уснула.
И утром не проснулась.
Во врачебном заключении было написано: «… скончалась скоропостижно от сердечного приступа». Это был точно такой же диагноз, который поставили нашему папе тюремные врачи во Владимирском изоляторе.
* * *
Зойка окончила режиссёрский факультет киноинститута через год после маминой смерти и получила назначение в Ташкент, на «Узбекфильм».
И так несчастливо получилось, что за все последующие годы мы виделись с ней всего раза два-три, не больше. Я за это время окончил факультет журналистики Киевского университета и стал вести нелёгкую, малоденежную и беспокойную жизнь штатного и внештатного корреспондента различных провинциальных газет.
Я прилетел к ней в 92-м году, поздней осенью. Я тогда работал корреспондентом спортивной газеты в Волгограде и был послан редакцией на какой-то азиатский чемпионат по тяжёлой атлетике.
Мы с Зойкой обнялись, всплакнули, и помянули добрым словом маму и папу.
— Зойка, — сказал я, когда мы сидели за столом на её кухне, — ты писала, что расходишься с мужем. Это какой у тебя муж по счёту?
Зойка расхохоталась и разлила водку по рюмкам.
— Третий, — сказала она, закусывая солёным огурцом.
— Где он сейчас?
— Уехал. В Комсомольск-на Амуре. Устраиваться на работу. Там они вовсю клепают истребители Су и продают их за валюту людоедам из Африки. Он авиационный инженер, а здешний авиазавод — гордость Узбекистана! -— закрывают, и их всех увольняют. — Зойка опять разлила водку по рюмкам. — Мишенька, ты бы видел, какой это был завод! Огромный, модерный, двадцать две тысячи человек. А их всех увольняют, будто это не завод, а пивной ларёк…
Я слушал сестру и припоминал фразу из некогда прочитанной мною биографии знаменитого Талейрана: «… сначала зашаталась, потом надломилась, а затем рухнула та сцена, на которой он намеревался действовать, -— грянула Великая Французская революция…».
Вот точно так же зашаталась, надломилась и рухнула наша страна — и притом безо всякой революции…
— А я скажу тебе, Миша, почему развалился Советский Союз! — продолжала уже изрядно выпившая Зойка. — Не из-за Горбачёва или Ельцина! Нет! Наш Союз растрескался из-за того, что был он -— одна огромная полукровка! Вот как мы с тобой! Но мы с тобой полукровки, состоящие из двух национальностей, а Союз состоял из ста пятидесяти! И все тянули в разные стороны, и все завидовали друг другу, и все помнили только зло, и никто не помнил добра…
Я кивнул и выпил.
— Зойка, — говорю, — ты знаешь, какая смешная история случилась со мной в Москве три месяца тому назад? Схожу я с эскалатора на станции «Белорусская», а там стоят три мента. И один подзывает меня — вот так вот, указательным пальцем -— и говорит: «Документы…». Я сразу понял, в чём дело: физиономия у меня не блондинистая, как у тебя, а смуглая, полу-татарская. И был я в потёртых старых джинсах, с бейсболкой на голове и в маечке. В общем, подозрительная личность. «Зачем вам мои документы?» — говорю. Они переглянулись, и один говорит мне: «Ты, чурка! Тебе говорят «документы», значит, предъявляй документы… Ты кто — азербайджанец? На каком рынке торгуешь?». Смотрю я на него — круглая прыщавая рожа, деревенский парнишка откуда-нибудь из-под Вологды или Рязани… Ах, был бы на моём месте наш папа! Как бы он врезал этому вчерашнему колхознику по морде! А я покорно полез в карман и протянул ему мой паспорт. «Татарин! — говорит он. — Ещё один чечмек. Скоро в нашей Москве не останется ни одного русского». Отдал мне паспорт и сказал наставительно: «Иди и больше не попадайся мне на глаза». И я, интеллигент, окончивший университет, прочитавший тысячи умных книг, вместо того, чтобы схватить его за горло, повернулся и вышел из станции…
Мы помолчали.
— Самое смешное не это, — говорит Зойка. — Помнишь, Мишенька, как я страстно хотела стать русской? Помнишь, как я говорила, что русской быть лучше всего? Помнишь? А всё оказалось не так… Вот я работаю на этом сучьем «Узбекфильме» уже почти пятнадцать лет. Я работала за это время на десяти картинах, но ни на одной я не была главным режиссёром! А почему? А потому, что я — не национальный кадр! Потому что я русская! Если б я, дура, осталась татаркой, я бы здесь сделала блестящую карьеру! У узбеков половина их интеллигенции состоит из татар… Давай выпьем ещё по одной, Миша.
Зойка выпила и подпёрла подбородок ладонью.
— Почему мы, сто пятьдесят народов, не можем любить друг друга? — сказала она. — Вот как наш папа-татарин любил маму-еврейку? Что ж это за страна, где скверно быть татарином, ещё хуже — евреем, но даже русской быть плохо!?
Она помолчала, а потом произнесла тихо:
— Я, Мишенька, наверное, уеду.
— Куда?
— В Комсомольск. Третий супруг зовёт меня. Просит прощения и хочет мириться.
— И что ты там будешь делать?
— Поступлю на курсы бухгалтеров. Стану квалифицированным бухгалтером. Как наша мама. Дебит, кредит, сальдо… — Она обвела взглядом кухню и добавила: — Знаешь, Миша, а ведь у меня готов сценарий фильма по леонид-андреевскому «Рассказу о семи повешенных»… И я недавно закончила сценарий многосерийки по бунинским «Окаянным дням»… Но кому в наши окаянные дни нужны Леонид Андреев и Иван Бунин? И что мне с этими сценариями делать в Комсомольске?
— Зато там Россия, — напомнил я ей. — А ты у нас русская.
— Ну, хорошо, я уеду, — продолжала Зойка. — Пусть в тайгу, пусть к нанайцам, -— но в Россию! А что делать десяткам тысяч русских, ссыльных чеченцев, крымских татар, греков из Греции и греков с Кубани, немцев Поволжья и даже каких-то фантастических месхетинских турок — всех тех, кого наша родина сослала в Ташкент за всевозможные «преступления»? Куда деваться всей этой многонациональной ораве, гражданам второго или даже третьего сорта, без денег и без работы, застрявших в этом городе среди «титульной нации» -— узбеков!? Кому они нужны в России!?
Она уронила голову на скрещённые руки и глухо произнесла:
— Помнишь, Миша, песню о якобы чудодейственном берёзовом соке, которым нежная мать-Россия напоит нас, её любимых детей?
Как часто, пьянея от светлого дня,
Я брёл наугад по весенним протокам,
И Родина щедро поила меня
Берёзовым соком, берёзовым соком…
Открой нам, Отчизна, просторы свои,
Заветные чащи открой ненароком
И так же, как в детстве, меня напои
Берёзовым соком, берёзовым соком…
Зойка встала, вытерла слёзы и поцеловала меня.
— Пошли спать. И пусть тебе, Миша, явятся во сне наша мама и наш папа…
* * *
… Но ни мама, ни папа мне в ту ночь не приснились. А взамен их, в мутной полудрёме, мне пригрезился наш двор на Ярославской улице в Киеве. Я стою посреди двора, окружённый оравой хулиганистых мальчишек. Они скачут вокруг меня, тычут в меня пальцами, хохочут и орут что есть мочи уличную песенку 60-х годов:
Хорошо, что наш Гагарин
Не еврей и не татарин,
Не калмык и не узбек, 
А советский человек…

Прекрасный и, главное, жизненный рассказ.

ЭФИ ЭЙТАМ: "МОЯ МАМА СПАСАЛА ЛЮДЕЙ"

Голаны весной необыкновенно хороши. Яркие цветы, зеленые травы, высокое и особенно синее небо.
А среди этой красоты - маленькие пасторальные поселки. Я приехала в поселок Нов в конце апреля, поздно цвела сирень, и все пробуждалось вокруг.
Но собралась я в такое далекое путешествие не только ради пейзажей Голанских высот. В поселке Нов живет Эфи Эйтам, родившийся под именем Эфраим Файн. Он - военный и политический деятель, бригадный генерал, в прошлом, председатель национально-религиозной партии МАФДАЛ, депутата, министр.

Во время Войны Судного дня Эфи Эйтам командовал пехотным подразделением, которое первым приняло на себя удар сирийской армии. Эйтам награжден за мужество, проявленное во время войны. Он также командовал ротой в отряде особого назначения во время знаменитой операции "Энтеббе". Но пересекла я полстраны не для того, чтобы расспросить бригадного генерала о его ярком военном прошлом. Наверное, об этом можно писать отдельную статью. Я приехала, чтобы услышать его рассказ о маме.
И когда я узнала больше о ней, стало более понятным и яркое военное прошлое ее сына. Этот материал связал все трогательные весенние даты, отмечаемые в нашей стране: День Катастрофы, День памяти, День независимости, День победы. А рассказ этот, как калейдоскоп из цветных осколков, сложил яркую судьбу сильной женщины…
Эстер, Этинька Манков, как звали девушку в юности, родилась на востоке Латвии в городке Люцин (Лучин), теперь он называется Лудза. Этот городок расположен на берегу четырех озер, в начале 20 века по статистике население в нем состояло на 50 процентов из евреев. Из шести тысяч – три тысячи евреев. В тридцатых годах эта пропорция изменилась, но все равно городок был настолько еврейским, что даже не евреи в нем понимали идиш. Забегая вперед, отмечу, что в переписи населения 2015 года среди восьми тысяч жителей города евреи не указаны вообще. Возможно, оставшиеся единицы скромно спрятаны в графу "другие".

Но вернемся в прошлые времена. Когда еврейская жизнь била в городке ключом, когда все еще живы… Этот город связан с именем раввина Кука, который изучал тут Тору. Здесь проживала известная династия раввинов из Люцина - Дон Ихье, среди них Элиэзер Дон Ихье (Лейзер Донхин) - автор книг по вопросам иудаизма, высоко оценённых еврейскими религиозными авторитетами.

И в этом городке в 1918 году в семье Баруха и Шошаны-Розы Манковых родилась младшая дочь Эстер. Барух был меламедом, преподавал в хедере, жена его занималась детьми и хозяйством. В доме росла старшая дочь Гита. А у маленькой Эстер в детстве развился рахит, до четырех лет она не могла самостоятельно стоять. На всю жизнь Эстер запомнила, как держали ее в горячем песке, был такой метод лечения. Так что детские воспоминания были не такими уж светлыми. Но с годами болезнь удалось победить.

"Мама была, - рассказывает Эфи, - очень маленького роста и огромной душевной энергии, которая удивительно умещалась в ее 140 сантиметрах. В этом году во время пасхального "седера" мы устроили в память о ней викторину, задавали разные вопросы о членах нашей семьи. Один из вопросов был о том, как бабушка Эстер шагает во время войны в кирзовых военных сапогах 45-го размера, надетых на ножку 34-го размера. Но энергия была в ней колоссальная".

Впрочем, вернемся, в мирное довоенное время… Отношения между евреями и латышами в городке Люцин были вполне дружеские. Эстер вспоминала, как после шаббата приходили к ним в дом соседи, и мама угощала их субботним пирогом, который они с удовольствием ели. Эстер в школьные годы занималась с соседскими ребятами – одноклассниками математикой, у них была проблема с этим предметом.

Эстер училась в общей городской школе. Ее отцу Баруху было важно, чтобы дочки соблюдали традиции, но всего важнее ему было, чтобы они получили достойное образование и познали мир.

Соседи-литовцы помогали семье заготавливать дрова на зиму, таскать воду в ведрах. Местные евреи в основном занимались торговлей в городке, еврейская жизнь была устойчивой и спокойной.

Когда сыновья Эстер выросли, она рассказывала им о жизни в местечке своего детства и открыла в себе настоящий талант рассказчика. У нее оказалась феноменальная память, Эстер помнила образы жителей городка своего детства. А Эфи до сих пор помнит эти рассказы. Детство и отрочество своей мамы он прожил по ее рассказам, представляя соседей, их отношения, различные бытовые ситуации. Все оживало в ее рассказах.

Когда Эстер подросла, она присоединилась к движению 
"Нецах", оно было частью организации "ха-Шомер ха-цаир". Молодежь этого движения поддерживала сионистские идеи, мечтала об Эрец-Исраэль. Ездили делегации, чтобы лучше познакомиться со страной.
В 1936 году старшая сестра Гита репатриировалась в Эрец-Исраэль. А вокруг Эстер была атмосфера сионизма, мечта о еврейской стране, об Иерусалиме и озере Кинерет, изучение иврита, который девушка хорошо знала. Нужно помнить, что до 1940 года прибалтийские евреи имели возможность сохранять самоидентификацию.

Эстер решила изучать медицину, она отправилась в столицу Латвии. Надо еще заметить, что сохранять самоидентификацию власти Латвии евреям не мешали, а вот чтобы поступить в высшее учебное заведение, в первую очередь нужно было получить самые лучшие оценки, а затем оказаться в рамках выделенной квоты для еврейского населения.

Эстер сумела преодолеть все барьеры, в 1938 году она начала обучение на медицинском факультете Рижского университета. У нее были отличные способности.

Вскоре началась Вторая Мировая Война. Латвии это сразу не коснулось. Но наступил июнь 1941 года. По удивительному стечению обстоятельств, Эстер, будучи идеалисткой, за две недели до прихода немцев в Ригу решила уйти служить в Красную Армию и покинула Латвию. Это решение спасло жизнь ей самой и подарило жизнь ее сыновьям.

Когда девушка оказалась на территории РСФСР, ее и еще нескольких добровольцев послали в колхоз, помогать сельскохозяйственным труженикам. Но как же своевременно она это сделала! В конце июня немцы оккупировали Латвию и ее родной городок Люцин. А там, как оказалось, их ждали старательные помощники…

Эфи Эйтам интересовался историей семьи и собирал всю информацию, которую можно было узнать. Эту трагическую историю он держит в сердце. Соседи семьи Манков, приятные люди, которые приходили в гости к родителям Эстер, угощались пирогами, которым она помогала с уроками в школе, пришли в дом Баруха и Шошаны-Розы, постучали в дверь и велели собираться.

Это невозможно осознать, но это было… Два парня, одноклассники Эстер, люди, с которыми были всегда дружеские отношения, вытащили из дома ее родителей, довели их до еврейского мясного магазина и повесили на крюках, предназначенных для мясных туш. Оставили рядом надпись "Еврейское кошерное мясо". Баруху и его жене было тогда около пятидесяти лет.

Так пришла Катастрофа в Люцине. На следующий день в городке начался погром. Вдруг, в одну ночь, страшный зверь-антисемитизм пробудился в душах людей, которые сотни лет бок о бок жили с евреями. И началось! Убивали, насиловали женщин, перед этим изощренно надругавшись над людьми. Особенно издевались над видными жителями города. Раввин Дон Ихье был красивым высоким мужчиной, имеющим большой авторитет в еврейской общине. Перед смертью ему выбрили голову, выкололи глаза, не было предела жестокости.

Ничего не знала об этом Эстер, и еще долго не имела представления о судьбе своих родителей и всего еврейского населения ее городка. Она в это время была в русском колхозе. Но ведь не для этого девушка оставила занятия и уехала из Риги, так считала Эстер. Она собиралась настоящим делом помогать Красной Армии. И она добилась поступления в 43 - Латвийскую стрелковую дивизию. Так начинается боевая деятельность еврейской девушки Эстер Манков, было ей тогда 23 года.

И начиналась она с отступления в глубину России. Эфи изучал карты, по которым смог разобраться в передвижениях дивизии. Они отступали до Старой Руссы, отходили с большими потерями, ранениями и гибелью однополчан. Вместе с солдатами, в кирзовых сапогах и тяжелой шинели шла Эстер, это была зима 1942 года, особенно тяжелая для советских войск зима. Люди если не погибали, то умирали от болезней, среди которых властвовала дизентерия. Солдаты лежали на снегу и просили только смерти. И Этинька, крошечная молодая женщина, шла от бойца к бойцу, от больного к больному, и помогала им, не давала замерзнуть… Она вместе с санитарами поднимала их, и помогала идти сотни километров.
Уже спустя годы, в начале семидесятых, когда началась волна репатриации из СССР, прибыло немало жителей Латвии, и были среди них те, кого спасла тогда Эстер в глубоком снегу холодной русской зимы 1942.

В районе Старой Руссы температура была очень низкой, даже по меркам России. А вокруг - немецкая блокада, а немцев, в свою очередь, окружили советские войска. Нет продовольствия, не хватает лекарств. Уже не имело значения, что именно есть, нужно было есть хоть что-то, чтобы сохранить силы, которые покидали Эстер. Она рассказывала, что были дни, когда не воевал никто, ни немцы, ни бойцы Красной Армии, и у тех и у других главной задачей было найти хоть какое-то продовольствие, чтобы не умереть от голода.

И вот однажды ее позвал командир и сказал, что есть суп. Эстер навсегда запомнила запах еды, этого горячего супа, жизни! Ничего не спрашивая, она съела тарелку супа, который ей налили, и он показался самой вкусной едой. Возможно, он и помог восстановить ей силы. Потом уже Эстер узнала, что приготовлен суп был из болотных червей.

В конце дня боевых действий на земле оставались сотни убитых и множество раненых, которых важно было спасти. Как лечить человека в таких условиях? Иногда операции делали при свете костра. Тела погибших бойцов становились добычей для стай голодных волков, бродивших вокруг. Страшные времена.

И вот еврейская девушка, ростом метр сорок, ходила между ранеными и спасала их. Ее очень уважали и любили бойцы. Нескольких она спасла и от военного трибунала. Были случаи, когда солдаты простреливали себе конечности, чтобы не участвовать в боях, не все были сильны и не все были героями. За это, если обнаруживали, наказанием был расстрел. И вот восемнадцатилетний мальчик из Казани, который не мог больше физически и морально находиться на передовой, выстрелил себе в руку. Только благодаря Эстер не было выявлено, что это самострел, парня не расстреляли.

В 1943 году прибыло подкрепление из Сибири, здоровые, высокие парни, но со своими суевериями. Они, к примеру, не соглашались на прививки против столбняка. Эстер приходилось даже пугать их политруком, чтобы они согласились на прививку, и это помогло. Они очень боялись уколов.

Среди медперсонала были крепкие, сильные медсестры. Эстер не выглядела такой. Но лишь внешне. В начале семидесятых годов ей пришлось встретиться в Израиле с однополчанином, который вспоминал, как замерзал на снегу и просил его оставить там. Когда его увидела Эстер, она воскикнула: "Зиська, что ты тут делаешь? Я не могу тебя тут оставить…" Она тащила его до медсанбата несколько километров и спасла.

Эстер написала биографическую книгу, в ней она описывает бои, бомбежки, фронтовых товарище и подруг… Память.

"Моя мама всегда говорила то, что думала, - рассказывает Эфи. - Конечно, это нередко осложняло ей жизнь. Кроме того, у нее было отличное чувство юмора, и критиковать она умела. Однополчане, которые ей симпатизировали, предупреждали, что если она не будет держать рот на замке, то в лучшем случае окажется в Сибири. Но ей трудно было молчать. Друзья неоднократно спасали ее от гнева политического руководства дивизии".

А в 1944 году прямо на фронте к Эстер пришла большая любовь. Она встретила офицера – артиллериста, его звали Дов Коэн. Поженились они или нет, теперь не знает никто, но любовь дала свои плоды. Эстер забеременела. Она скрывала это, сколько могла. Когда уже не было возможности скрывать, Эстер поделилась со своим военврачом. Врач сказала, что Эстер не может оставаться в таком положении на передовой. Она дала ей адрес своих родителей в Москве, и Эстер собралась в дорогу.

Она прибыла в столицу в разгар зимы 1944 года, на седьмом месяце беременности. Искала кипяток, голодала по дороге, да и Москва оказалась малогостеприимным городом для молодой женщины в военном кителе, которая приехала туда впервые. В армии она была человеком на своем месте, знала все и всех, а здесь – чужой, неизвестный мир. Эстер перенесла настоящий шок. Одна. Любимый остался воевать…

После долгих перипетий и поиска места жительства Эстер родила сына, которого назвали Лев. Через несколько дней медсестры в больнице сообщили, что ее пришел проведать красивый высокий мужчина в офицерской форме. И зашел в палату Дов. Он увидел своего малыша, успел подержать его на руках, они поговорили обо всем, в первую очередь о будущем, которое ждет их вдвоем. Назавтра Дов вернулся на фронт. А через три дня он погиб…

Недавно дети Эстер добавили его имя на ее памятник. Но пока на календаре 1944 год… И молодая вдова с крошечным ребенком осталась одна. Война катится на запад. Тысячи сирот вокруг, малыши умирают без достаточного ухода и пищи, сиротские дома переполнены. В такой интернат удалось устроиться медсестрой Эстер Файн. Описать все тяготы того периода Эфи Эйтам не берется, достаточно вспомнить, что в самом интернате ей предлагали оставить ребенка и начинать строить жизнь заново. Все равно, не выживет он у тебя, - говорили сотрудницы вокруг. Ее ответ был короток: "Еврейские матери не оставляют своих детей". 

Иногда уже взрослые дети спрашивали ее, как же она справлялась тогда. "Были у меня две тряпки, которые заменяли пеленки. Одну я стирала, в другую заворачивала ребенка, и так чередовала их", - рассказывала она.
Ребенок рос очень тяжело, не поправлялся, у него были проблемы с ушками, у Эстер не хватало молока. Но мальчик выжил. Забегая вперед, хочется сказать, что в Израиле старший сын Лев, конечно, стал Арье… В апреле ему исполнилось 75 лет. Он живет в киббуце Эйн-Гев.

А в 1945 закончилась война. "День победы со слезами на глазах…" Эстер решила вернуться домой к родителям, в Люцин. Ее ждала длинная дорога, Эстер приехала с ребенком в Латвию и встретила знакомых из своего городка. От них она узнала, что ей некуда возвращаться, что у нее больше нет дома, нет родителей, нет никого из родных. Евреев в Люцине не осталось…

Узнав о трагедии евреев своего городка, решила Эстер, что ей незачем ехать туда. Пришло время собираться в другую дорогу. В Эрец-Исраэль.

Но это было не так просто. Граница закрыта… Эстер вошла в организацию "Бриха", занимавшуюся нелегальной репатриацией советских граждан. В этой организации было несколько выживших жителей Люцина. "Бриха" помогала евреям из прибалтийских стран из Бессарабии и Буковины и другим гражданам СССР, пытавшимся выехать в Эрец- Исраэль, осуществить свою мечту. Эстер собирала детей – подростков, которые остались без родителей. Их перевозили в Европу в крытых грузовиках, дав предварительно взятку. Вместе с ними была Эстер Файн.

Грузовик накрыли брезентом, двухлетнему Левушке пообещали подарок, лишь бы он молчал, и Эстер оказалась за границей, в Германии, в лагере для евреев, готовившихся к переезду в Израиль. Впервые за последнее время она была не голодна, наконец смогла сытно поесть и покормить ребенка. Это казалось раем после голодной жизни в СССР. Приходилось сталкиваться с проявлениями антисемитизма в отношении беженцев, даже попыткой погрома, но Эстер, в прошлом старшина медицинской службы, не давала себя в обиду и помогала другим.

И, наконец, наступил счастливый день в жизни молодой женщины и ее сына. 15 мая 1948 года корабль приплыл в Хайфу. Они ступили на землю Эрец-Исраэль. Да, да! На следующий день после провозглашения государства Израиль прибыла в страну группа детей–сирот в сопровождении несколько женщин, среди них была Эстер Файн. Более символическую дату репатриации трудно представить. Эти детки, собранные в Европе, осколки еврейских семей, оставшиеся без родителей, год ждали возможности оказаться на Земле Израиля, британские власти все оттягивали их приезд, не давая разрешения.

В лагере в Европе они изучали иврит, еврейские традиции, чтобы приехав в страну, стать ее полноценными гражданами. И так получилось, что они стали первыми официальными репатриантами государства, которое возникло за день до этого!

Эстер Файн собралась с сыном в киббуц Эйн-Гев. Там жила ее сестра Гита. Легко написать "собралась", но трудно осуществить… В это время за киббуц шли бои, сирийские войска почти сумели захватить его, женщины с детьми были эвакуированы и находились под Хайфой, в лагере "Маркус". Туда и поехала Эстер. Там она увидела плачущих женщин, спросила у них, почему они плачут и услышала, что в Эйн-Гев сейчас бои и погибли пять членов киббуца.

Трудно представить удивление старшины Латвийской дивизии Эстер Манков, когда она услышала эту цифру. Эстер, пережившая кровавые бои под Старой Руссой, где погибали тысячи, не могла воспринять всерьез эту потерю и очень обидела этим женщин. Только спустя годы она научилась другим пропорциям и поняла масштаб трагедии потери каждого израильтянина.

Ей повезло, она встретила свою сестру Гиту с двумя маленькими детьми, но не захотела оставаться в относительной тишине под Хайфой. "Я - боевая медсестра, - сказала Эстер, - мое место там, где идут бои. Я еду в киббуц".

Она оставила малыша с сестрой и поехала в Эйн-Гев, в пекло Войны за независимость. Эстер занималась ранеными, и весь ее богатый медицинский опыт, накопленный во время Второй мировой войны оказался полезен здесь, в молодом государстве Израиль.

Затем была Сусита, древний город в Восточной Галилее, где до сих пор проводятся археологические раскопки. А в 1948, там, на высоте 350 метров над озером Кинерет, находился стратегически важный военный пост, который ни в коем случае нельзя было отдавать сирийцам. И члены киббуца Эйн-Гев стали его защитниками, среди них была медсестра Эстер Манков, как и в снегах России, она спасала раненых бойцов.

Сорок лет была Эстер медсестрой кибуца Эйн-Гев, став одной из самых известных личностей в этом кибуце. Она участвовала во всех военных операциях ЦАХАЛа, проходивших в районе Кинерета, занимаясь ранеными. А таких операций на заре становления государства Израиль было немало.

"Мама была не просто медсестрой, она - специалист по травмам, - рассказывает Эфи. - Тогда не было вертолетов. В киббуцном бункере она принимала раненых солдат, оказывала им первую помощь, а затем на лодках или машинах их перевозили в больницу".

А в 1949 году в киббуце появился новый человек. Его звали Гершон Файн. И он оказался судьбой Эстер… Гершон приехал из Китая, а корни его семьи уходят в Литву, к ученикам знаменитой йешивы Воложин. Эфраим, отец Гершона, попал в 1915 году в Шанхай, а затем в Харбин, где преуспел в бизнесе. Там он женился на Кейле, девушке из известной религиозной семьи, и родились у них сын Гершон и дочь Рая.

Гершон вырос в Харбине, отлично знал китайский. Отец послал его в США - изучать науки. И Гершон поступил в Колумбийский университет, на факультеты математики и астрономии, он стал ученым, профессором математики. В Китай он вернулся на короткий отпуск и оказался в центре военных действий между Китаем и Японией. Гершон как американец был арестован японцами и попал в концлагерь, в котором просидел полтора года, практически в клетке, с веревкой на шее и без верхней одежды.

Положение было критическим. Смерть витала в воздухе. И вдруг однажды он проснулся без веревки на шее. И его камера была открыта, а японские часовые не смотрели в его сторону. Гершон до конца дней своих не знал, что или кто спас его. Но он вышел на свободу! Наверное, за это время он много размышлял о своей судьбе, и теперь уже не раздумывая, Гершон Файн нанялся кочегаром на корабль и, проплыв через страны и континенты, оказался в израильском городке Атлит.

Шел 1949 год. Как профессор, ученый, владевший шестью языками, он мог продолжить свою деятельность, но Гершон круто изменил жизнь, он решил отправиться в киббуц поднимать сельское хозяйство молодой страны. Так он оказался в Эйн-Геве. Кто-то, узнав о приезде нового члена киббуца, интеллектуала, владевшего русским языком, рассказал о нем Эстер. Встреча между ними оказалась главной встречей на всю жизнь
В молодой семье появились три сына, младшие братья Льва, родившегося в военной Москве, Эфраим, Барух и Ишай. Они выросли в эмоциональной семье, в атмосфере любви и понимания, и одновременно с этим, горячих споров, связанных с неравнодушием к судьбе своей страны и народа. "Родители были очень умные, образованные и горячие люди", - рассказывает Эфи Эйтам.
Гершон стал рыбаком, Эфи помнит, как это было опасно, как берег простреливался. И добывать рыбу было нелегко… Гершон, человек из богатой шанхайской семьи, где все делала прислуга, возвращался домой с руками в мозолях и ссадинах, жена обрабатывала ему их, и назавтра он вновь уходил рыбачить, добывая пропитание для киббуца.
К академической деятельности Гершон Файн не вернулся, но позже он стал учителем, преподавал математику в киббуцной школе. Его не стало в 1983 году, в 65 лет.

Эстер Файн прожила долгую жизнь, она умерла в 94 года, в 2012 году.
Но есть на Земле Израиля ее продолжение… Эфи Эйтам – религиозный сионист, представитель "вязаных кип". Эйн Гев - светский киббуц, из всей семьи он единственным в годы армейской службы "ушел в религию". То, что Эфи стал соблюдать еврейские традиции, сперва смутило родителей, но затем они обрадовались, что один из сыновей возвратит в семью ту атмосферу, которая была сильна в семьях Эстер и Гершона.

Стоит отметить, что Эстер была не только медсестра, но и писатель. Она всегда была склонна к творчеству, составляла в киббуце сценарии для праздников, написала несколько книг. Писала она на русском языке, в семье говорили на русском и иврите. Идиш Эстер тоже великолепно знала, даже преподавала его. После смерти мужа она написала биографическую книгу "Дорогой бури" и роман для юношества "Хадас". "Она слишком поздно начала писать, - говорит Эфи. - Могла бы успеть написать больше талантливых книг".
Эстер была горячим и преданным человеком, ценила мужество в людях, очень дорожила памятью о Красной Армии тех лет, когда служила в ней. Отношение к СССР в семье изменилось с изменением отношения СССР к Израилю. Кстати, у Эстер была и хорошие музыкальные данные, вспоминает ее сын. Во время Второй Мировой войны, когда надо было поднять мотивацию среди бойцов, Эстер объезжала ряды бойцов и пела. Эта маленькая женщина на коне, которая пела любимые песни, поднимала душевные силы бойцов…


Своих сыновей она воспитывала в любви, но без какого-либо сюсюканья и лишней жалости. Сыновья возвращались после тяжелой службы в армии, все братья служили в элитных боевых войсках, возвращались домой часто с ранениями, мама перевязывала их раны, но никогда не причитала над ними, считая, что они идут верной дорогой настоящих мужчин. И когда Эфи выбрал своей судьбой дальнейшую службу в армии, Эстер увидела в этом преданность своим идеалам.

До конца своей жизни Эстер Файн жила на берегу Кинерета в киббуце Эйн-Гев. Она успела порадоваться новым членам семьи.
Сыновья подарили ей семнадцать внуков, а теперь продолжение рода – тридцать четыре правнука растут на земле Эрец-Исраэль.

Думаю, что Барух и Шошана-Роза, родители Этиньки Манков, которых растерзали в родном латвийском городке, гордились бы дочерью и ее детьми… Настоящими израильтянами на родной земле.

Однажды на фестивале Еврейского кино в Нью-Йорке был показан игровой фильм российского режиссера Дмитрия Астрахана"Из ада в ад" о еврейском погроме в 1946 году в польском городке Кельцы. Впервые за минувшие после окончания Второй мировой годы, та страшная ночь стала предметом игрового кино.


В центре Симона Визенталя состоялась американская премьера фильма, на которой присутствовал немецкий продюссер фильма - еврей из Кельц Артур Браунер.И много страшного случилось потом. Но чтобы оценить ужас происшедшего, нужно знать о чём фильм. Для тех, кто не видел - рассказываю.

Сюжет прост: весной 1937 года сталкиваются на перекрёстке в Кельце две свадебные процессии. Несмотря на антисемитские происки в свите польской пары,польский жених - Анджей - выбирает признать в еврейском женихе известного ему"пана учителя" и по-братски выпить с ним. Две невесты в подвенечных платьях целуются, поздравляя друг друга и - две свиты снимаются на память.Далее - две молодые беременные женщины в одной палате роддома и двое пьяных отцов под окнами: у пана Учителя родилась дочь, а жена Анджея ещё не разродилась... Увы: произойдёт трагедия и у поляков не только умрёт младенец,но выяснится, что детей у них не будет никогда. А дальше наступит осень 1939года. Немцы войдут в город... И вот уже евреев строем ведут под конвоем неизвестно куда, а поляки из-за своих заборов смотрят. Пан учитель встречается взглядом с Анджеем и - его жена отдаёт им свою девочку Фелю. И оговаривает условия: "Не вернёмся - девочка ваша, вернёмся - вернёте её нам"...
Дальше - долгие годы войны. Еврейские мать и отец в разлуке. Она - в лагере, он из лагеря бежал, был в партизанах, первым вернулся... О жене не знает ничего и разыскивает Анджея. Узнает, что тот был, но исчез, едва узнал,что пан Учитель вернулся. Вскоре возвращается жена Учителя... Пан учитель становится начальником местного НКВД и ловит по лесам бандитов. На одном из рассветов он выходит с берданкой наперевес на собственную подросшую дочь Фелю,которую предусмотрительный Анджей выставил впереди группы поляков.. Живым щитом - чтоб папа не стрелял. И папа не стреляет.
Долго надрывно и нервно рвут на части ребёнка две женщины. Миллион потрясающих подробностей. Когда, например, польская мать советует еврейской матери дать ребенку время на адаптацию: не наваливаться на девочку с любовью, а постепенно - приходить, брать её погулять, а там, глядишь, она со временем и привыкнет к мысли о том, что у неё другие родители... Всё разумно, но...
- Что ж это получается, - что я теперь жидовка?! - возмущённо спрашивает ДЕВОЧКА у своей польской матери, когда уходит еврейская мать.- Не хочу!
И в ночи в разных концах провинциального городка голосят женщины.
- Убей её! - кричит еврейка своему мужу. - Она нам Феличку всё равно не отдаст! Найди за что её привлечь - небось, с немцами сотрудничала, - и убей!
- Побойся Бога! - кричит отец ребенка. - Она нам дочь спасла!
А польская мать кричит своему мужу Анжею: - Бежим отсюда, берем Фелечку и бежим! Эта сука всё равно её у нас отберёт! И как жива только осталась? Небось,спала там с немцами в своём лагере!
И польский муж кричит в ответ: - Побойся Бога! Это же их ребёнок!
Но полька-мать выносит ночью спящую девочку на руках, решив бежать.Поздно - дом уже под охраной: еврейский отец приставил милиционера с берданкой к дому... 
Страсти всё круче - пересказывать смысла нет - это надо видеть. И наступает момент, когда поляки устали: мало того, что многие из них так же прошли Освенцим, а им никто не сострадает, так ещё уцелевшие жиды то требуют,чтоб поляк освободил их дом, в котором погорелец с оравой детей поселился, а то и вовсе румяный американский еврей привозит караван грузовиков с подарками для евреев... А полякам - шиш: такие же оборванные и голодные, как евреи, они стоят и смотрят, как евреи разгружают грузовики...
И однажды еврейский отец уходит в ночь со своими бойцами в лес -вылавливать банду, а мирные поляки, которым никто из Америки ничего не шлёт,прихватив старые вечные вилы и топоры, вламываются в дома евреев и убивают их.Экран заливает кровью. С топором в руках несётся впереди пьяной от крови толпы полька-мать в поисках "этой жидовки", у которой следует отнять драгоценную Фелечку, которая им - полякам - по праву принадлежит: они её спасли, воспитали из неё хорошую католичку, а "эта жидовка" уже не своё дитя забирает, а "наше - католическое". Конечно, полька находит их - спрятавшихся под последней ступенечкой последней лестницы, - еврейских маму и дочь. И еврейская мать ТЕМ ЖЕ ЖЕСТОМ снова протягивает польке ребёнка с ТЕМИ ЖЕ словами: - Спаси!
Только теперь уже – под топор. И полька с топором пятится.. Уходит и уводит за собой разъярённую толпу.
- Нет там никого! - кричит она.
Наступает утро... Пан Учитель возвращается с задания, останавливает кровавую битву и - его убивают на глазах Фелечки и жены.
Финальный унылый кадр добивает обыденностью: за бесконечной вереницей свежеоструганных жёлтых гробов идут в трауре мама и Феля. Польская мать с обочины тянет руки к девочке и кричит: - Куда ты идёшь? Евреев будут убивать всегда! Оставайся с нами!...
И простоволосая измученная девочка, прижавшись к еврейской маме,оборачивается к польке и просто отвечает: - Нет... Вы - убийцы...
И на стоп-кадре огромной братской могилы медленно ползут титры - поимённо названы более полусотни погибших. Последние пятеро - цифрой с пометкой, что имена этих всё ещё неизвестны. Мой старый московский товарищ, который просидел рядом эти мучительные два часа, расцепил зубы и сдавленно сказал: - Я боялся увидеть свою фамилию...
И на мои взлетевшие в вопросе брови, кивнул: - Да, в этом погроме погибла моя семья...
Чуть погодя - уже на ветру и морозе, прикурив с третьего раза и глубоко затянувшись, он - старый волк советского кино,- пожал плечом и скорее себе, чем мне, сказал: - В общем, всё понятно... Только непонятно, как это снято...
Это действительно загадка. Думаю, что и режиссёр не знает, как ЭТО снято- эта страшная бойня, которой всё нет конца, хоть и минуло уже 50 лет со дня погрома. Но нет конца этому погрому, покуда в просмотровом зале Бог знает где -в какой-то заокеанской Америке! - сидят дети убитых евреев и впервые пытаются разглядеть этот маленький городок и лица убийц...
Артур Браунер, который дал деньги на создание фильма, старик, родом из Польши, пережил Катастрофу и после Кельцского погрома уехал в Западный в те годы Берлин. На пресс-конференции в центре Симона Визенталя, он рассказал, что долгие годы мечтал об этой картине. Перебирал варианты сценария, начинал и прекращал съёмки из-за нехватки средств. В Германии ему не удалось получить необходимую сумму - соавторы нашлись в Белоруссии. А когда продюсер вернулся из Америки,- все помещения его студий в Берлине СГОРЕЛИ. Убыток исчисляется миллионами долларов... И пока полиция устанавливает причины пожара, господин Браунер спокойно сказал: "Поджог". Потому что сразу же после показа фильма в Америке в центр Симона Визентали посыпались письма, звонки с угрозами.Американцы польского происхождения спешили заявить, что фильм клевещет на польский народ, Польшу и искажает факты. Эти тексты перепечатала германская печать. И Артур Браунер видит прямую связь между публикациями и пожаром. Вот такая великая печаль осталась за кадром кинофестиваля...

Немного статистики:
- 25 тысяч евреев было уничтожено во время оккупации Польши нацистами в городе Кельцы.
- 200 евреев вернулись в город после войны.
- 42 еврея убиты, 50 - ранены в погроме 4 июля 1946 года. Оставшиеся эмигрировали в Америку и Палестину.
В 1996 году - по случаю 50-летия страшных событий - премьер-министр Польши А.Квасневский принёс евреям официальные извинения за случившееся и дал указание начать расследование обстоятельств погрома и найти виновных, которых,скорее всего, уже нет в живых.

"Из ада в ад":

Из ада в ад (фильм)


Цви Маламуд Погрому в Кельце предшествовал киевский погром сентября1945г. Осенью 1945 года на имя Сталина, Берии и редактора «Правды» Поспелова в ЦК поступило письмо из Киева от группы демобилизованных фронтовиков-евреев. В нём сообщалось, что в городе, лежавшем ещё в руинах, совсем недавно произошли кровавые межнациональные столкновения, ставшие «первым в условиях советской власти еврейским погромом».
…«В первых числах сентября с.г., — говорилось далее в письме, — на одного еврея... посреди улицы напали два антисемита в военной форме и после нанесения ему оскорбления тяжело избили его. Не выдержав всех этих издевательств и,видимо, морально тяжело переживая за всё то, что сейчас переживают в Киеве все евреи, а вместе с ними и демократический элемент других наций в связи с разгулом антисемитизма, тот, находясь в состоянии аффекта, убил из револьвера двух антисемитов. Этот выстрел послужил сигналом к началу еврейского погрома.Похороны антисемитов были особо организованы. Их проносили по наиболее многолюдным улицам. А затем процессия направилась на еврейский базар. Эта процессия была манифестацией погромщиков. Началось избиение евреев. За один только день было избито до 100 евреев, причем 36 из них были отвезены в тяжёлом состоянии в больницы г. Киева, и пять из них в этот же день умерли. Попутно пострадали несколько русских, которые своей внешностью были очень похожи на евреев, и погромщики избивали их наравне с евреями. После этих событий атмосфера в городе Киеве стала ещё более накалённой. Погромщики начали подготавливать погром ещё более солидный... но местные органы пока предотвратили это. Была установлена охрана синагоги, еврейского театра, еврейского базара ...»
…В результате начавшегося в Киеве расследования выяснилось, что инициаторами антиеврейских беспорядков были двое молодых военнослужащих,которые, находясь в краткосрочных отпусках, прибыли в украинскую столицу для того, чтобы помочь родным одного из них не допустить возврата занимаемой ими жилплощади старым хозяевам — реэвакуированной с востока еврейской семье. Однако сделать этого не удалось. И обозлённые на всех евреев молодые люди решили залить горе вином в одной из киевских закусочных, где они, разгорячённые спиртным, выместили гнев на некоем посетителе еврейской наружности, которого сначала принялись оскорблять, а потом жестоко избили. Однако, на горе дебоширов, жертвой их издевательств оказался одетый в гражданское платье лейтенант НКВД Розенштейн. На следующий день тот, установив место пребывания своих обидчиков, уже в служебной форме явился к ним домой и потребовал следовать вместе с ним в милицию. Те оказали сопротивление, и в возникшей потасовке Розенштейн пустил вход табельное оружие.. Трибунал войск НКВД Украинского округа приговорил Розенштейна к расстрелу.

--

 

 

Борис Гулько: Евреи среди русских и украинцев: «калёный клин»

http://club.berkovich-zametki.com/?p=47621

Татуировщик Освенцима и его тайная любовь

https://www.bbc.com/russian/features-42618697

Веселый рассказ «Невеста для нашего полковника»

: https://isralove.org/load/1-1-0-2582?utm_source=copy

Много, но интересно! Записки сельского еврея

https://proza.ru/2017/02/21/603

РАССКАЗЫ ПРО БЕРДИЧЕВСКОГО РЕБЕ

https://isralike.org/2018/04/15/%D1%80%D0%B0%D1%81%D1%81%D0%BA%D0%B0%D0%B7%D1%8B-%D0%BF%D1%80%D0%BE-%D0%B1%D0%B5%D1%80%D0%B4%D0%B8%D1%87%D0%B5%D0%B2%D1%81%D0%BA%D0%BE%D0%B3%D0%BE-%D1%80%D0%B5%D0%B1%D0%B5/?fbclid=IwAR0gILg5TaF1jbSMHH9TfzkMnRiMaGBpzERwtqthq3j8fh3K4bCe3qlG3S0

Секрет выживания от старого еврея

Анжел, еврей, владелец самой знаменитой пекарни в Германии, часто говорил: «Знаете, почему я сегодня жив? Я был ещё подростком, когда нацисты в Германии безжалостно убивали евреев. Нацисты отвезли нас поездом в Аушвиц. Ночью в отсеке был смертельный холод. Нас оставили на много дней в вагонах без еды, без кроватей, а значит, без возможности как-то согреться. Всюду шел снег. Холодный ветер морозил нам щёки ежесекундн

Читать далее: https://isralove.org/load/14-1-0-2648?utm_source=copy

Война Партизан и 270 евреев

Все 270 евреев были из числа бчудом уцелевших после массовых расправ фашистов над белорусскими евреями, в большинстве своем – из трагично известного Долгиново. Сумев укрыться и спрятаться, а затем и добраться до лесов, окружавших белорусские деревни, они прибивались к партизанским отрядам и следовали за ними. Другого пути у них не было: в сёлах их встречали с опаской, а порой и гнали, ведь везде были расклеены приказы о расстреле за предоставление помощи или укрывательство евреев. Мало кто хотел рисковать своей жизнью и жизнями близких.

Не хотели рисковать своими жизнями и два командира партизанских отрядов, которым до лейтенанта Николая Киселева было предложено вывести евреев из оккупированной территории на «большую землю». Дело в том, что партизаны не могли даже элементарно прокормить «беженцев», не говоря о том, что в боях они были обузой, так как в основном это были старики, женщины и дети. Боевые операции в этом случае превращались в хозяйственные, направленные больше на то, чтобы отбить у немцев побольше продовольствия и одежды. После доклада вышестоящему начальству о создавшейся обстановке с уцелевшими евреями в Белорусский штаб партизанского движения было направлено указание – постараться все-таки вывести евреев за линию фронта. Но указание – это, в конце концов, не приказ, особенно когда задача в том, чтобы пройти полторы тысячи километров по захваченной немцами территории и выжить. Тем не менее Киселев согласился.

Родившись в Башкирии и закончив Институт внешней торговли в Москве, на фронт Киселев ушел добровольцем. Командуя стрелковой ротой, попал в окружение недалеко от Долгиново осенью 1941 года и, будучи ранен, оказался в плену. Какое-то время находился в лагере для военнопленных, но затем был отправлен в Германию. Однако при первой же остановке эшелона Киселеву удалось бежать и укрыться в лесу, где он и примкнул к партизанскому отряду.

Согласившись вывести за линию фронта ни много ни мало 270 евреев, он принял руководство маленьким отрядом из шести партизан и одной девушки-медсестры. Выступив в поход, двигались только по ночам, преодолевая по 30–40 километров дороги. Днем прятались в зарослях болот, выставляя посты охраны и наблюдения. Пока беженцы отсыпались, бойцы вели разведку, искали безопасный путь, добывали продукты. На одном из дневных перевалов они попали в окружение немцев, завязался бой с отступлением в лес. Всем еще задолго до этого был дан Киселевым наказ – при атаке немцев разбегаться в разные стороны, прятаться, а собираться всем вместе на том же месте, только через три дня. Ни исходе третьих суток в положенном месте собрались лишь 220 человек, которые и продолжили путь. Многие были ранены и преодолевали намеченные расстояния с трудом. Некоторых несли на руках, но приказа бросить их Киселев не отдавал. По воспоминаниям участников перехода, сложный выбор каждый делал сам. Стремясь спасти детей, женщина оставила раненую мать. Другая оставила одного из племянников, не приходящего в сознание много дней, и продолжила путь с остальными из них.

Дети, которых среди передвигавшихся было 35, тяжелее всех переносили нелегкий путь. Самые маленькие не могли сдержать крика и плача от страха и голода, а ведь на некоторых участках нужно было сохранять полную тишину. На подступах к одному из таких участков родители не могли успокоить свою дочь. В полном отчаянии, под давлением остальных участников похода, прямо заявляющих о неготовности умереть из-за непрекращающегося плача их дочери, они приняли страшное решение. И понесли ее к реке. Но никто из них не мог сделать это. Передавая девочку друг другу, каждый из супругов просил: «Ты сделай это». Находившиеся же рядом отвернулись и просто ожидали, не желая смотреть на то, к чему сами же косвенно подталкивали. Участники этих событий позже расскажут, как девочка, почувствовав, что ей уготовлено, крикнула на идише: «Я не хочу умирать!» Киселев, услышав крик и поняв ее слова без перевода, подбежал к берегу и взял ребенка на руки. С ней на руках он прошагал не одну сотню километров, и девочка, до этого неустанно плачущая, преодолевала остаток пути молча.

За время пути, длившегося больше месяца, не раз приходилось вступать в бой с немецкими отрядами и изменять курс, но они упорно продвигались вперед, не останавливаясь ни на один день. Киселев понимал, что если не успеть до начала холодов, то замерзнут все. К концу октября они добрались до расположения частей Красной армии, в село Коренец. В своем рапорте Киселев указал, что довел до места назначения 218 человек. Отсутствующие из первоначального списка пятьдесят человек – это те, кто не собрался в условленном месте через три дня после одной из атак немецких войск, и двое, оставленные родственниками в лесу. Судьба первой группы неизвестна, но оставленным престарелой женщине и мальчику удалось выжить: их нашли и оставили в отряде партизаны.

Но радость выхода из окружения омрачил одновременный налет фашистской авиации, во время которого несколько человек, преодолевших лишения и мучения опасного пути, погибли. К тому же сам Киселев, ввиду отсутствия документов, был арестован по подозрению в дезертирстве. За несколько дней до выхода к войскам они наткнулись на переодетых в сотрудников НКВД немецких диверсантов, потребовавших предъявить документы, а после проследовать за ними. Почувствовав и разгадав их планы, бойцы Киселева вступили в бой, прикрывая уходящих еврейских беженцев, но документы остались в руках фашистов. Узнав о его аресте, каждый прошедший этот путь подписался под обращением о немедленном освобождении и присвоении награды Киселеву. Его освободили. Приказ о премировании, как упоминалось, тоже вышел. Но главную награду Киселев получил не от командования. Этой наградой стала благодарность спасенных им людей, память о нем в их сердцах.

Николай Яковлевич умер в 1974 году в Москве. За время его жизни его подвиг так и не получил огласки, ну, и он о нем, конечно, не распространялся. История о выводе евреев из белорусских лесов стала известна лишь благодаря случайной находке. Директор музея Холокоста в Минске Инна Герасимова нашла рапорт-отчет Киселева, направленный им в штаб партизанского движения после выхода из окружения. Чуть позже был снят и документальный фильм «Список Киселева», где история рассказана словами переживших эти события. Через год после премьеры фильма одной из улиц Долгиново, откуда бежали спасенные им евреи, было присвоено имя Николая Киселева. В конце 2015 года в его родном Благовещенске в парке, носящем его имя, был установлен памятник.

Намного раньше отданного должного почета Киселеву на родине его имя было выбито на Стене почета в Саду праведников мемориала Яд ва-Шем в Иерусалиме. А в Тель-Авиве на ежегодных встречах 5 июня – день последнего расстрела узников Долгиновского гетто, – почитая память погибших, вспоминают и Николая Яковлевича Киселева. Человека, которого они называют «спасителем», «ангелом, а не человеком», вспоминая которого, один из них произнес: «Моисей вывел евреев из Египта. Говорят, что вывел не Моисей, а вывел Б-г! Нас тоже вывел Б-г. Б-г был сверху, а Моисей был с народом. С нами был Киселев». Человек, которому выжившие и их потомки искренне благодарны за свои жизни.

Алексей Викторов

Еврей в медвежьей шкуре

Двухметровый еврей Петер Фройхен выжил в битве с белым медведем, выбрался из ледяного плена с помощью своих же замороженных экскрементов и сумел бежать из гестапо, обхитрив целый взвод эсесовцев.

Петер родился в 1886 году в небольшом датском городке Нюкёбинг в зажиточной семье торговца и бизнесмена Лоренца Бенциона Фройхена. Получив прекрасное образование, по настоянию отца он поступил на медицинский факультет Копенгагенского университета. Впрочем, весьма быстро понял, что медицина – не его стезя. Куда интересней ему были истории о первооткрывателях, покорявших бескрайние просторы Арктики. В 1906 году Петер забрал документы из университета и отправился в свою первую экспедицию в Гренландию вместе со своим товарищем – датским этнографом и полярным исследователем Кнудом Расмуссеном.

Добравшись до западного берега острова, Фройхен и Расмуссен провели в поселении эскимосов два года: изучали культуру аборигенов, путешествовали по окрестностям и скрупулезно наносили местность на карту. Вспомнить о Большой земле их заставили лишь закончившиеся запасы провизии. Расмуссен решил возвращаться, а вот Фройхен остался: расставаться с Арктикой ему не хотелось, к тому же он решил испробовать на себе все приемы выживания эскимосов.

Следующие полгода Петер, самостоятельно выстроив себе иглу – ледяное жилище эскимосов – охотился на тюленей, сражался с волками, разодравшими одну за другой семь его собак, и чуть было не стал жертвой белого медведя, в битве за жизнь с которым одержал верх. Шуба из шкуры поверженного медведя с тех пор была неизменной частью зимнего гардероба Фройхена.

Кнуд Расмуссен вернулся на остров лишь в 1910-м, едва узнав в обросшем и возмужавшем аборигене своего друга. Вместе они открыли в северной части острова факторию – торговую базу, обменивавшую продукты промысла эскимосов на ружья, ножи и керосин. Эскимосы, конечно, уже были знакомы с этими достижениями цивилизации, но китобойные суда заходили в их края довольно редко, да и обмен с европейцами был далеко не равноценен. Товары же в лавке Расмуссена и Фройхена менялись по честной цене. Причем в плюсе оставались все: друзья-европейцы так выгодно продавали шкуры и китовый ус в Европе, что вскоре основали новое торговое поселение, названное ими Туле – от латинского Ultima Thule, что значит край света.

Факторией Фройхен и Расмуссен руководили вплоть до 1920 года, до момента ее присоединения к Дании. Позже американцы построили неподалеку авиабазу Туле – самую северную авиабазу США. К сожалению, в январе 1968 года здесь произошла авиакатастрофа: на землю рухнул американский бомбардировщик с четырьмя термоядерными бомбами, что вызвало радиационное заражение местности. Петер Фройхен уже не увидел последствий катастрофы, изменившей до неузнаваемости жизнь в столь любимых его сердцу местах.

В 1911 году здесь, в Гренландии, Фройхен женился на местной девушке инуитке, родившей ему сына и дочь. Семья даже пробовала поселиться в Дании, но после месяца в городской суете вернулась обратно в Гренландию. Весь 1912-й, как и ряд последующих лет, Фройхен провел в экспедициях по острову. Он был готов провести на острове всю жизнь, но в 1920-м от «испанки» умерла его жена. Фройхен тяжело переживал её смерть, и отвлечь от горестных мыслей помогла лишь помощь друга – Расмуссен предложил ему участвовать в новой экспедиции.

Путь шёл вокруг всей Арктики. Во время одного из переходов поднялась мощнейшая снежная буря, и Фройхен отбился от группы. Осознав, что заблудился, он укрылся под санями своей упряжки, намереваясь переждать бурю, а затем нагнать своих товарищей. Буря бушевала всю ночь. Фройхен уснул, а проснувшись, осознал, что находится в снежном плену: упряжку занесло, а внутреннее пространство под ней от дыхания Петера сковало твердой коркой льда. Пробить ее было нечем – весь инвентарь остался в санях. Уже чувствовалась нехватка кислорода, и положение казалось безвыходным. «Я не ел уже несколько часов, но мое пищеварение, на удивление, было в полном порядке. Именно оно навело меня на единственную спасительную мысль! Я часто замечал, что собачье дерьмо, замерзая, становится почти таким же твердым, как камень – гораздо крепче льда. Разве холод не окажет такого же влияния и на человеческие выделения? Отвратительная мысль, но ради эксперимента стоило попробовать. Я опорожнил свой кишечник и из еще теплых фекалий мне удалось вылепить инструмент, похожий на зубило, который осталось только хорошенько заморозить. Я был терпелив. Я не хотел рисковать и поломать его, используя слишком рано».

«Зубило» не подвело, и через несколько часов, продалбливая себе путь наверх, Петер Фройхен оказался на поверхности. Сориентировавшись по компасу, он направился в сторону одной из временных баз. Идти пришлось пешком: собаки из упряжки были к тому моменту уже мертвы. Добравшись до базы лишь к вечеру, полярник обнаружил, что несколько пальцев на его ноге обморожены. Осознавая, чем это грозит, Фройхен приступил к ампутации, используя лишь нож и плоскогубцы, без всякой анестезии. Ногу все же не удалось сохранить – после экстренного возращения домой ее пришлось ампутировать. Подробности того своего путешествия он изложил в книге «Странствующий викинг».

После выздоровления Петер вместе с детьми отправился в Данию, там читал лекции об Арктике, а в 1927-м выпустил свою первую книгу «Гренландия, земля и народ». Женившись в 1924-м на Магдалене Ванг Лоридсен – дочери датского «маргаринового короля», – Фройхен стал главным редактором журнала для домохозяек Ude og Hjemme, «В гостях и дома». Одержимому странствиями Петеру подобная работа быстро наскучила. Чтобы как-то отвлечься, он начал писать киносценарии об Арктике. Первый же из них – «Эскимос» – в 1932-м купил Metro Goldwyn Mayer. Компания организовала съемки фильма на Аляске – Фройхен, изначально приглашенный главным консультантом, сыграл там к тому же и одну из главных ролей. «Эскимос» получил «Оскара», а Фройхен вскоре возглавил «Датский клуб путешественников», стать членом которого мечтали даже представители королевской семьи.

В апреле 1940-го войска Третьего рейха провели военную операцию против Датского королевства. Она длилась всего несколько часов, после чего страна перешла под немецкий контроль. Так называемая «мягкая оккупация» сменилась на жесткую после того, как датское правительство отказалось ввести смертную казнь за забастовки. Вслед за этим более активно стало действовать и датское движение Сопротивления. Одной из наиболее значимых фигур в Сопротивлении был Фройхен. Он с первых же дней оккупации участвовал в десятках антифашистских кампаний, а также оказывал помощь в укрытии и переправке еврейских беженцев в Швецию.

Сам он не скрывал никогда свои еврейские корни. Напротив, услышав любые рассуждения о величии рейха и необходимости сохранения чистоты арийской расы, Фройхен подходил к агитатору и с высоты своего двухметрового роста вопрошал: «Так что ты там говорил про евреев? Что с ними надо сделать? Ну, я еврей, попробуй сделай!» Леденящий душу взгляд этого детины не выдерживали ни фашистские прихвостни, ни сами немцы.

После того как летом 43-го фашисты разогнали датское правительство и ввели смертную казнь для членов Сопротивления, Петер Фройхен был арестован одним из первых. И приговорен к расстрелу. Говорят, что в его аресте был задействован целый взвод СС. Приговор должен был быть исполнен на следующий день, но немцы явно забыли, с кем имели дело. Петер Фройхен, не раз выходивший живым из различных передряг, бежал из застенков гестапо той же ночью, добравшись до Швеции, а затем и США.

Так он осел в Нью-Йорке. В итоге смерть застала 71-летнего путешественника при подготовке к очередной арктической экспедиции. Петер Фройхен умер 2 сентября 1957 года от внезапного сердечного приступа. Конечной точкой его последнего предполагаемого путешествия значилась его любимая Гренландия. Там-то, на вершине горы неподалеку от Туле, и был развеян его пепел.

Алексей Викторов

Как бабушка зятя Трампа организовала побег из еврейского гетто
https://youtu.be/xqR5q3GpI7o

Их сын умер 27 лет назад. В один день в дверь постучал этот
Парень



https://news-fancy.com/656-ix-syn-umer--let-nazad-v-odin-den-v-dver-postuchal-etot-paren-full.html?tid=14283&source=40&id=7072125&site_id=36794

Личный еврей Гитлера

19.08.2019

Он бесплатно лечил мать Гитлера от рака – и юный Адольф пообещал ему свою вечную любовь. Эдуард Блох действительно выжил в аду Холокоста: фюрер забрал все его деньги, но великодушно позволил бежать в США.

Эдуард Блох родился 30 января 1872 года в крошечном городке Фрауэнберг в Южночешском крае. Он изучал медицину в Праге, затем поступил в австрийскую армию и стал военным врачом. Когда Эдуарду было 27 лет, его направили в Линц, столицу Верхней Австрии, где врач в итоге решил остаться насовсем. Кабинеты и квартира Блоха находились в одном и том же старинном здании на Ландштрассе, так что пациентов доктор принимал с раннего утра. Он быстро заработал славу «лучшего врача для бедняков», поскольку с пониманием относился к людям, работал без тарифа и частенько вообще не получал вознаграждения.

Лечил Блох и семью Алоиса Гитлера, которая в 1897 году переехала из Фишльхама в Леондинг под Линцем. В юности Алоис был подмастерьем сапожника, затем работал таможенным инспектором, а в 58 лет вышел на пенсию. Отец хотел, чтобы и его сын Адольф поступил на государственную службу, но подросток яростно сопротивлялся этой идее. Мальчик мечтал стать художником, постоянно ругался с отцом, а мать Клара тщетно пыталась восстановить мир, всякий раз принимая сторону сына.

В 1903 году Алоис скончался от инфаркта миокарда: это произошло в трактире Gasthaus Stiefler, куда он, по своему обыкновению, зашел с утра пропустить стаканчик. В то время фрау Гитлер было немного за сорок, и она больше горевала не о смерти мужа, а об ответственности, свалившейся на нее в связи с его кончиной.

Адольф был слишком молод и слаб, чтобы работать на земле, поэтому в 1905 году Клара продала дом и сняла небольшую квартиру в Линце. Она с трудом сводила концы с концами благодаря небольшой пенсии, которую ей давали ввиду потери супруга-чиновника. «Когда я впервые пришел в их скромную квартиру, меня поразила чистота, царившая вокруг, – рассказывал Блох. – Дети выглядели опрятно, дома всегда была пусть и скудная, но горячая еда. Клара вела хозяйство превосходно».

В своих мемуарах доктор писал, что биографы «часто демонизируют образ Гитлера-подростка, хотя на самом деле он был тихим, хорошо воспитанным и не в меру серьезным». Мать и сын обожали друг друга, впоследствии в желтой прессе даже появлялись заметки, что «любовь Гитлера к матери граничила с патологией», но Блох старался опровергнуть эти слухи. По его мнению, Адольф был привязан к Кларе, потому что она всегда защищала сына и соглашалась на любые его условия. Так, когда подростку надоело учиться, мать разрешила ему бросить школу, а когда сыну предложили работу, не порицала его за отказ, мотивированный желанием уделять все свое время рисованию.

Как вспоминал Блох, ни с какими серьезными проблемами Адольф к нему не приходил. Например, болезнь легких, якобы перенесенная Гитлером в подростковом возрасте, по словам врача, была выдумкой репортеров и биографов. «Максимум, что я прописывал ему, так это лекарство от простуды. И как любой благовоспитанный мальчик 14-15 лет, он кланялся и вежливо благодарил меня», – говорил врач.

Но в 1907 году произошло событие, из-за которого между 35-летним доктором и семейством Гитлеров наладилась более прочная связь. «Однажды Клара пожаловалась мне на боль в груди. Она думала, что все само пройдет, но становилось только хуже. Я сразу стал подозревать рак, и мои опасения подтвердились», – вспоминал Эдуард.

На следующий день врач вызвал к себе детей фрау Гитлер и объяснил: мама умирает, ей необходима операция, но не факт, что это поможет. «Именно в тот момент я осознал всю глубину привязанности, которая существовала между матерью и сыном. Я объяснил, что у нее есть мизерный шанс на спасение. Но даже этот жалкий клочок надежды дал ему утешение», – говорил Блох. Операцию фрау Гитлер проводил один из самых известных в Верхней Австрии хирургов Карл Урбан. Кстати, после аншлюса он, как и его не менее талантливый сын, пионер в области хирургии головного мозга, был вынужден оставить свою должность из-за политических связей.

Но в 1907-м, когда Клара отходила от операции в больнице, Блох поспешил к детям, чтобы сообщить воодушевляющую новость: «Операция прошла хорошо». Впрочем, очень скоро силы стали покидать фрау Гитлер: она постоянно лежала, а сын бродил рядом, ожидая, когда мать о чем-нибудь его попросит. «Адольф больше Клары был благодарен, когда я делал инъекцию морфия, временно освобождавшую женщину от страданий», – рассказывал доктор.

Утром 21 декабря падчерица Клары, Ангела, пришла к доктору со скорбной новостью: «Мама умерла ночью». «За всю свою карьеру я не видел человека, так убитого горем, как Адольф Гитлер. Когда Клару похоронили за маленькой желтой церквушкой, он остался на кладбище, – вспоминал врач. – Этот худой бледный парень стоял у свежей могилы наедине со своими мыслями в канун Рождества, когда весь остальной мир готовился к празднику».

Через несколько дней дети пришли к доктору в офис, хотели поблагодарить его за помощь. Пока девочки, перебивая друг друга, говорили все, что было у них на сердце, Адольф молчал и смотрел в пол. Когда пришла его очередь, он шагнул к Блоху, взял его за руку и с жаром произнес: «Я буду благодарен вам вечно». Тогда Эдуард счел это просто минутным порывом, но через 30 лет вспомнил их встречу со смешанными чувствами страха и облегчения.

После отъезда Адольфа в Вену до Блоха доходили лишь обрывочные сведения о его жизни: работал на стройке, жил в ночлежке, пытался рисовать. Доктору он дважды отправлял собственноручно нарисованные открытки, которые тот, как и другие похожие подарки от пациентов, хранил в секретере. «Одну открытку я запомнил очень хорошо: на ней был изображен капуцин, поднимающий бокал с шампанским. Под фотографией красовалась подпись: “С Новым годом!” На обратной стороне даритель тоже написал пару строк: “С наилучшими пожеланиями в этот праздничный день. Вечно благодарный вам Адольф Гитлер”», – вспоминал Блох. В 1938 году, спустя две недели после аншлюса, история с открытками получила продолжение. К Блоху пришел человек из гестапо и попросил показать «кое-какие сувениры от фюрера, которые у вас должны быть». Врач отдал рисунки Гитлера «на хранение» и больше никогда их не видел.

Для Эдуарда это все выглядело довольно странно. Никто в Линце не знал, что Адольф воевал и получил крест «За военные заслуги», что несколько раз был ранен и счел предательством поражение Германии. Только в 1920 году, когда в газетах стали появляться статьи о начале политической карьеры фюрера, его антисемитских монологах и жертвах Пивного путча, Блох задумался: а не тот ли это Гитлер, которого он знал мальчиком, безмерно любившим свою мать? Его мысли вскоре нашли подтверждение: прошел слух, что на могилу Клары Гитлер местные нацисты приносят флаги со свастикой, откуда их регулярно убирают.

Но самое страшное было еще впереди. Блох спокойно занимался практикой и подумать не мог, что Гитлер действительно посмеет вторгнуться в Австрию. Но вскоре и врач, и другие евреи Линца поняли: эта буря их не обойдет. В марте 1938 года федеральный канцлер Курт Шушниг вышел в эфир и заявил, что для предотвращения кровопролития он капитулирует. Границы будут открыты. Закончил он свою речь словами: «Б-же, защити Австрию!»

Когда Гитлер приехал в Линц, горожане были счастливы: в отличие от правительства, народ благоволил к фюреру. «На площади царила суматоха. Вскоре прибыла процессия: черный шестиколесный Mercedes-Benz, окруженный мотоциклами. Хрупкий мальчик, которого я не видел тридцать лет, стоял в машине», – вспоминал Блох. Врач стоял у окна и видел, как фюрер на мгновение взглянул на его дом. Именно здесь жил тот, кто диагностировал смертельную болезнь его матери и кому он обещал быть благодарным до конца жизни.

Доктор не знал, что будет с ним дальше. Годом ранее до него дошли слухи, что рейхсканцлер пригласил в свое шале в Берхтесгадене нацистов из Линца и спросил у них, что происходит в городе, в том числе поинтересовался судьбой доктора. Когда ему ответили, что «этот старый жид все еще ходит по земле», Гитлер сделал заявление, обескуражившее всех: «Доктор Блох – благородный еврей. Если бы все представители этого народа были похожи на него, не было бы никакого еврейского вопроса».

После отъезда фюрера из Линца стало ясно: он не забыл о докторе. Когда на домах евреев появились желтые плакаты с надписью JUDE – «еврей», –гестаповцы разрешили Блоху их убрать. 10 ноября 1938 года было издано постановление: все евреи должны покинуть Линц в течение 48 часов. Глядя, как соседи со слезами на глазах покидают дома, в которых жили десятилетиями, Блох стал звонить в гестапо, чтобы выяснить, не считается ли его случай исключением. И доктор снова стал человеком, которому позволили чуть больше: он имел право и дальше жить в Линце.

Впрочем, оставаться не было смысла: еще за год до этих событий австрийцы стали игнорировать врача неугодной национальности, а теперь, согласно новому указу, Блох имел право лечить только евреев. Но кое-какие исключения фюрер для доктора все же сделал: например, ему оставили «чистый» паспорт без печати в виде буквы J, да еще и выдали талоны на одежду – роскошь, для евреев непозволительная. Более того, в гестапо врачу сказали, что из Берлина поступило распоряжение «помогать доктору Блоху в разумных пределах». «Разумные пределы» не помогли Эдуарду забрать в Америку деньги от продажи дома в Линце, но ему разрешили вывезти 16 марок вместо положенных десяти.

Перед самым отъездом Блох отправил фюреру письмо, которое ему посоветовали написать партийные чиновники «в знак благодарности за добро рейхсканцлера». Врач написал: «Ваше Превосходительство. Прежде чем уехать за океан, я хочу выразить свою благодарность за защиту, которую получил. В материальной нищете я покидаю город, где провел 41 год, но уезжаю, сознавая, что прожил жизнь, за которую мне не стыдно. В 69 лет я начну свою жизнь заново в чужой стране, где моя дочь упорно трудится, чтобы содержать свою семью. Искренне ваш, Эдуард Блох».

Несмотря на рекомендательное письмо из Германии, в котором говорилось, что «благодаря своему характеру, медицинским знаниям и готовности помогать больным доктор Блох завоевал признание и уважение фюрера», в Нью-Йорке врач работы не нашел. Его австро-венгерский диплом в США был недействителен. В последние годы Эдуард Блох часто вспоминал Линц и пациента с громкой фамилией, который отнял у него деятельность и дом, но хотя бы сохранил жизнь. Доктор умер в 1945 году от рака желудка, пережив Адольфа Гитлера всего на один месяц.

ДЕВЯТЫЙ ПОЕЗД.

1 сентября 1939 года на пражском вокзале стоял под парами готовый к
отправке поезд. День был серый, моросил дождь. В поезде к окнам
прилипло множество распухших от плача детских лиц. Толпа женщин и
мужчины на перроне – хорошо одетых, напоминала бы похоронную
процессию, если бы не затравленное выражение лиц.


Вдруг прерывистый женский голос запел еврейскую колыбельную про
деревце, с ветвей которого разлетелись птицы. На платформе нестройно
подхватили всем знакомые слова…

Резкий гудок заглушил на мгновение все голоса.
Поезд так и не отошел от перрона.
Раздались свистки, лай собак. На перрон вышли солдаты с рвущимися с
поводков овчарками, стали разгонять толпу. Они распахивали двери
вагонов и по-немецки приказывали детям выходить. Дети бросались к
родителям, радостные, что не будет разлуки.
Вскоре люди ушли.
Перрон опустел.
Вагоны, откуда высадили детей, так и стояли пустые, с растворенными дверями...
Последний, Девятый поезд –Kinderstransport- с еврейскими детьми
отправить в Англию не успели.
Детей было в нем 250.
С 5:20 утра уже бомбили Польшу.
Накрапывал дождь.
Началась война.
Все, кто был в тот день на этой платформе среди отъезжающих детей и
провожающих взрослых, вскоре будут отправлены в гетто Терезинштадт,
под Прагой. А оттуда – в Аушвиц.

Неизвестно, откуда пошел этот жуткий слух. В толпе обреченных, ждущих
свой очереди перед железными дверями газовой камеры Аушвица,
передавалось из уст в уста (а родители передавали детям): когда
зашипит газ, надо петь.
В легкие при этом попадает больше всего отравленного газом воздуха – и
смерть наступает быстрее…
Надо петь, чтобы умереть... Может быть, и эту колыбельную, недопетую
тогда на платформе дождливым сентябрьским днем, пели тоже…?

Когда мы оглядываемся на свою жизнь, иногда с изумлением видим: то,
что нам казалось не таким уж важным делом, оказалось, пожалуй,
основной причиной нашего прихода в этот мир и существования на земле.

В богатом лондонском пригороде Вест Хемпстед жил молодой, счастливый
веселый лондонец Николас Уинтон. Его отец был видным банкиром, одно
время работал в Москве. Николас, родившийся в 1909 году, получил
прекрасное образование в одной из лучших частных школ. Обожал
фехтование, теннис и горные лыжи. Семья была выходцами из Баварии,
еврейского происхождения, но во время первой мировой даже говорить в
доме по-немецки отец Николаса строго запретил семье, фамилию с
Wertheim нотариально заменили Winton (кто мог их осуждать, когда
королевская династия сделала с началом первой мировой то же самое!).
Несправедливость, творящаяся в мире, конечно, волновала Николаса, но
жизнь была слишком интересна, чтобы очень уж на это отвлекаться.
Вся семья ходила в англиканскую церковь, и в увитом плющом лондонском
доме Уинтонов, размеренно текла жизнь типичной английской семьи «чуть
выше среднего класса» начала века: белые джемперы для крикета,
ракетки, Аскот, Хенли, лодочные прогулки, по вечерам – коктейли и
джаз. Пережившая жуткую войну Англия, бросившись в развлечения и
спорт, пыталась скорее забыть кошмар войны, которую называли
«последней войной на земле»...
А потом случился 1933 год, в Германии совершенно законным путем пришел
к власти некий Адольф Гитлер. С его приходом Германия выбралась из
экономического кризиса, уменьшилась безработица. Новый канцлер дал
народу долгожданную стабильность и внушил им, наконец, гордость за
свой народ и свою героическую историю. В общем, все начиналось хорошо.
Но фюрер вдруг решил, что его планам превращению Германии в сильную и
великую державу мешают евреи…Обожающие толпы, ловившие каждое слово
национального лидера, который позволил им подняться с колен после
унизительного Версальского мира 1918-го, не рассуждая тут же
возненавидели врагов своего лидера и своего процветания!

…Когда в ноябре 1938-го уже случилась ночь еврейских погромов, Ночь
Битого Стекла (так это по-английски, на других языках ее почему-то
слишком поэтично называют "хрустальной"), Европа все еще не
подозревала, или отчаянно не хотела подозревать, по какой наклонной
плоскости покатилась к новой войне европейская история, все сильнее
набирая ход.

Николас Уинтон, в тот год уже тридцатилетний, делал прекрасную карьеру
в отцовском банке, и решил, как не раз бывало, покататься на лыжах и
встретить новый 1939 год с друзьями в швейцарских Альпах. Один из его
друзей, преподаватель Вестминстерской школы, убежденный лейборист
Мартин Блейк, уехал раньше, и путь его лежал через Прагу.

Именно от него раздался в доме Уинтона ночной звонок. Мартин волнуясь,
прерывистым голосом, говорил о том, что ни о каких лыжных развлечениях
для него, по крайней мере, не может быть и речи. Что в Праге творится
что-то ужасное: из аннексированных гитлеровцами Судет бегут тысячи
людей – семьи, в основном - еврейские, потерявшие все. Мартин звал
друга приехать в Прагу и посмотреть, может можно будет что-то сделать,
чем-то этим людям помочь.
Новости приносят новые свидетельства того, что Гитлер не собирается
останавливаться на аншлюсе Австрии и «возвращении» Судет – и ничего
хорошего ждать беженцам не приходится. Конечно, и в страшном сне никто
тогда не мог представить, что именно уготовано им…
Уинтон приезжает в Прагу и поселяется в отеле Шроубек, на Вацлавской
площади, который и становится центром их операции по спасению
беженцев. Он задействует все свои довольно обширные связи и связи
своего отца, чтобы вытребовать визы и разрешения. Продирается через
бюрократические заслоны, которые прочнее противотанковых ежей. Нацисты
не препятствовали их действиям: у них были в это время более важные
планы. Номер Уинтона в отеле осаждали родители, умолявшие спасти их
детей… Британское правительство разрешает вывезти только тех детей, на
прием которых британскими семьями поданы заявки, и за которые те
внесли 50 фунтов залога для оплаты возвращения домой, когда все
успокоится. Правительства Европы и Америки до самого 1939-го
надеялись, что все это временно, все не так страшно и скоро
«рассосется» и что Судетами гитлеровские амбиции будут удовлетворены…

Они работали по 24 часа в сутки - Блейк, Уинтон, потом к ним
присоединилась Дорин Уорринер, которая в это время читала лекции в
пражском университете. Вместе они координировали все усилия – находили
в Британии семьи, пожелавшие принять детей, организовывали перевод
денег, оформление виз.
Мать Уинтона, Барбара, а также знакомые - Тревор Чадвик, Джефф Фелс
–помогали им, находясь в Британии. Публиковали объявления в газетах,
писали правительствам, организациям.
Всю весну и все лето 1939-го они отправляли детей из Праги как могли –
воздухом, морем, сушей.
Поезд Kindertransport с самым большим количеством детей - Шестой- был
отправлен 1 июля 1939.

Всего от Пражского вокзала с марта по август 1939-го года отошло
восемь составов.

Последний – 2 августа 1939 года, в нем эвакуировали 68 детей.

У каждого ребенка была на шее табличка с номером, по этому номеру
ребенка должна была найти встречавшая его семья. Дети знали идиш,
немецкий, чешский, но по-английски -ни слова. Младшему из детей было 3
с половиной года, старшему – 14. Разрешался один чемодан с вещами. В
каждом лежали фотографии родителей и родных. Это единственное, что у
детей впоследствии останется от родителей.
Каждый обещал на перроне сыну или дочке, что они очень –очень скоро встретятся.
Поначалу от оставшихся в Праге родителей детям в Англию шли письма, в
1942-м последние письма прекратились…

Самый большой состав, которым должно было быть отправлено 250 детей –
был Девятый…Он от перрона так никогда и не отошел.

Когда жена Николаса Уинтона в 1988 году, случайно, нашла на чердаке
коробку с фотографиями и документами о Kinderstransport, потрясенная,
она связалась с ВВС. Он во время войны служил в военно-воздушном флоте
и последующие события его жизни, которые он считал гораздо более
значительными, совершенно заслонили для него довоенный эпизод со
спасением детей.

И вот в 89-м его пригласили на ВВС, принять участие в передаче,
которая будет посвящена детям войны. Больше он ничего не знал. Когда
ведущая Эстер Рантцен обратилась в зал студии и попросила встать, если
кто-нибудь в зале обязан своим спасением, своей жизнью Николасу
Уинтону, вокруг него встали все...
Потрясенный старик оглядывался, не верил своим глазам и утирал слезы.

Журналисты ВВС разыскали в разных странах многих из спасенных Уинтоном
детей. Они прилетели в Лондон на выпуск передачи “Это - жизнь”,
посвященном Уинтону. Он спас 669 детей. Вместе с детьми и внуками,
которых бы не было, их теперь больше пяти тысяч. Все они считают его
своим вторым отцом.
Такая теперь у Уинтона на старости лет семья!
Когда у Уинтона спросили, счастлив ли он, он ответил: нет.
Почему? Потому что часто думает и видит сны о том последнем, Девятом
Поезде, который так и не отошел от пражского перрона и о тех детях…

Когда в 1989 году Николаса Уинтона с женой Гретой пригласили почетными
гостями Яд Ва-шем, Николас решительно пресек все разговоры на тему, не
включить ли его в число Праведников – неевреев, которые рисковали
собой, спасая евреев во время Холокоста :
“Я категорически не могу дать на это согласие. Я никогда не рисковал
ради спасения этих детей жизнью. Это не геройство. К тому же, мои
родители евреи, хотя и христиане, а сам я агностик и нерелигиозен. Я
не получил еврейского воспитания. Я всю жизнь я не считал себя евреем.
Я и сейчас точно не знаю, как ответить на этот вопрос. Но здесь,
сейчас, в Яд Ва-шем, думаю, я еврей…”

PS в 2002 году Королева Великобритании, прикоснувшись церемониальным
мечом к плечу Николаса Уинтона сделала его Рыцарем Британской империи.
«Rise Sir Winton!»
В 2014 Уинтон был награжден чешским Орденом Белого Льва, и на вокзале
в Праге Уинтону открыт памятник.
Не знаю, присутствовал ли он сам на его открытии, но вполне мог бы.
Николас Уинтон умер в 2015 году в возрасте 106 лет. Его последнее
интервью полно глубоких печальных мыслей...Он сказал, что все чаще
думает о девятом поезде...

Вот такая история.
И все думается: ну на день бы раньше, всего на день - и успели бы его
отправить —Девятый поезд...!
Семьи и Уинтон зря ждали его прибытия в Лондон 1 сентября 1939, на
Ливерпульском вокзале.
Не успели...
Я об этом много думаю, ищу информацию, пишу...
И когда гудят пригородные наши электрички на Лондон, кажется, что...
Впрочем, это неважно.

Сталин Папка Виссарионова. (ПОТРЯСАЮЩИЙ ДОКУМЕНТ!)
Впервые упоминание об этой папке появилось в мировой печати в 1956 году (ранее об этом писали только небольшие русские эмигрантские издания). Американский журнал «Лайф» напечатал статью Александра Орлова под заголовком «Сенсационная тайна проклятия Сталина».

В нем содержалась совершенно невероятная версия причины уничтожения им армейской элиты СССР в 1937 году, чем многие объясняли потом катастрофическое для нашей страны начало войны. Орлов (его настоящее имя Лев Фельдбин) был генералом НКВД, участвовал в войне в Испании, но потом, опасаясь ареста и расстрела, остался на Западе. Он утверждал, что заговор военных – Тухачевского, Якира и других в Красной армии действительно был и они на самом деле собирались свергнуть диктатора, опираясь на документы царской охранки о том, что Сталин был ее осведомителем.

«Я содрогнулся от ужаса…»

В феврале 1937 года Орлов лежал в Париже на больничной койке, когда к нему приехал его двоюродный брат Зиновий Канцельсон – заместитель начальника НКВД Украины. Зиновий признался, что он замешан в заговоре военных и держал в руках документы, свидетельствовавшие о провокаторской работе тогдашнего вождя СССР.

«Я содрогнулся от ужаса на больничной койке, – вспоминал Орлов, – когда услышал историю, которую Зиновий осмелился рассказать мне». Оказалось, что в свое время начальник НКВД Ягода, готовя знаменитые московские процессы, приказал помощнику начальника отдела своего ведомства Штейну проверить архив охранки. Там Штейн и нашел папку, в которой заместитель директора департамента полиции Сергей Виссарионов хранил особо важные документы. В папке имелась анкета с приколотой к ней фотографией Сталина, а также его собственноручные донесения в охранку на революционеров.

Штейн забрал взрыво­опасную папку и немедленно вылетел в Киев, где вручил ее своему другу – главе НКВД Украины Балицкому. Балицкий посвятил в тайну своего зама – Канцельсона. Тщательно проверив содержание документов, они передали папку генсеку ЦК Украины Косиору и командующему Красной армии на Украине Якиру.

Арестовать Сталина!

Якир вылетел с документами в Москву к Тухачевскому. Посовещавшись с другими близкими им военачальниками, они решили собрать в Москве совещание и арестовать Сталина. Однако круг посвященных в заговор оказался довольно широк и «красные маршалы» не в полной мере знали об иезуитской системе доносов и прослушивания, которая уже тогда пронизывала все сферы жизни в СССР, и о нем тут же доложили Сталину.

Все замешанные в заговоре лица были схвачены и расстреляны еще до суда. Позднее был расстрелян и Косиор, а потом и Ягода, и Ежов, руководившие расстрелами. Расстрелян был и Зиновий Канцельсон, а Штейн покончил жизнь самоубийством.

Охваченный паникой Сталин приказал уничтожить не только самих заговорщиков, но и практически все руководство Красной армии. Он знал, что делал До сих пор многие гадают, по какой причине Сталин унич­тожил элиту Красной армии, когда мировая война была уже на носу и он не мог не понимать, что эти репрессии сильно подрывают ее боеспособность. Однако перед лицом позорного разоблачения как предателя и провокатора и потери власти вообще у диктатора не оставалось другого выбора.

В изданной в 1983 году на Западе книге «Тайная история сталинских преступлений» Орлов написал: «Когда станут известны все факты, связанные с делом Тухачевского, мир поймет: Сталин знал, что делал… Я говорю об этом с увереннос­тью, ибо знаю из абсолютно несомненного и достоверного источника, что дело маршала Тухачевского было связано с самым ужасным секретом, который, будучи раскрыт, бросит свет на многое, кажущееся непостижимым в сталинском поведении». Вот почему были уничтожены все, кто хоть что-то знал о папке Виссарионова, а потом и все те, кто их уничтожал.

Некоторые даже считают, что именно по этой причине был убит и Троцкий, тоже узнавший о службе Сталина в охранке. Уцелел, правда, сам Орлов, который благополучно умер в своей постели в 1973 году в США. Он вошел со Сталиным в сделку, написал ему письмо, в котором поклялся молчать, но предупредил, что если его и членов его семьи тронут, тогда будут опубликованы все известные ему секреты о тайных операциях ОГПУ. В частности, тайном вывозе из Испании в СССР золотого запаса этой страны, за что он был награжден орденом Ленина. Разоблачение этой тайны могло нанести на международной арене большой ущерб советским властям, а потому Сталин и не тронул Орлова. А тот молчал и раскрыл секреты только после смерти диктатора.

Зачистка архивов

Конечно, подлинные документы, разоблачающие Сталина как агента царской охранки, обнаружить, наверное, уже никогда не удастся. Генсек принял беспрецедентные усилия по чистке архивов. А потому некоторые его сторонники называли папку Виссарионова выдумкой или антисоветской провокацией.

Однако практически все историки уже давно обратили внимание на многие темные места и нестыковки в биографии «молодого Сосо Джугашвили». Есть противоречия даже в его личных анкетах, которые до сих пор никто не может объяснить, не согласуется число его арестов и ссылок и т. д.

Известно, что Сталин специально собирал и уничтожал все документы, касающиеся его арестов и связей с полицией. Это относится и к фотографиям вождя того периода, которые известны только «по фотокопиям неустановленного происхождения». Не получили возможности поработать с архивными материалами о раннем периоде жизни Сталина даже писатели Максим Горький и Михаил Булгаков, которые готовились создать о нем хвалебные произведения.

Страх разоблачения своего позорного прошлого постоянно висел над Сталиным дамокловым мечом, даже тогда, когда он достиг вершин власти.

RESUME.RU

Гениальный Зиновий Гердт: актерские байки

https://isralove.org/load/1-1-0-2695?utm_source=email

Любовный треугольник Рахманинова. Кому посвящал концерты великий композитор

https://aif.ru/culture/person/lyubovnyy_treugolnik_rahmaninova_komu_posvyashchal_koncerty_velikiy_kompozitor

Слово не воробей: «Здесь я решаю, кто еврей»

http://hadashot.kiev.ua/content/slovo-ne-vorobey-zdes-ya-reshayu-kto-evrey

ОДИН В МОРЕ ВОИН



В 1942 году в Чёрном море погибли 768 еврейских беженцев, пытавшихся перебраться из Румынии в Палестину. Выжил только Давид Столяр. В США он стал успешным бизнесменом, одно время даже конкурировавшим с таким монстром, как Nike.

В декабре 1941 года в порту Констанцы на борт ветхого судна под названием «Струма» взошел 19-летний Давид Столяр. Он был одним из тысяч евреев, бежавших из Румынии, где власти уже несколько лет поощряли, а иногда и организовывали кровавые еврейские погромы.

Давид родился в Кишиневе – в то время город принадлежал Румынии. Его родители Яков и Белла случайно познакомились в поезде, когда бежали из Одессы после большевистской революции. В 1927 году они уехали во Францию, а через три года вернулись в Румынию, потому что Яков получил прибыльную должность на текстильной фабрике. В 1932 году родители Давида развелись, и он уехал вместе с матерью в Париж. Когда Белла снова вышла замуж, он переехал к отцу в Бухарест, где учился в лицее. Каждое лето он ездил в гости к матери. Лето 1939 года для него тоже началось в Париже, однако было прервано взволнованным письмом отца – тот требовал немедленно вернуться из-за наступающей в Европе войны. Белла тоже посчитала, что Давид будет в большей безопасности в Бухаресте.

В июне 1940 года немецкие войска заняли Париж, Беллу и ее приемного сына арестовали и отправили в концлагерь. Тем временем в Румынии уже вовсю действовали законы, направленные на устранение евреев из жизни страны. По этим законам Давида исключили из политехнического лицея. В 1940 году румынские власти отправили Якова Столяра и его сына в лагерь принудительного труда. Используя все свои деньги и связи в Бухаресте, Столяру удалось добиться освобождения сына. Он достал для него паспорт и купил билет на судно «Струма», направлявшееся в Палестину. Столяр-старший считал, что так его мальчик окажется на максимально возможном расстоянии от нацистов. Билет на «Струму» достался и невесте Давида – Илзе Лотрингер. Пара планировала сыграть свадьбу в Эрец-Исраэль.

Судно, построенное в Ньюкасле еще в 1867 году и изначально рассчитанное только на 150 пассажиров, было переоборудовано для перевозки почти 770 человек на крошечных деревянных койках в три яруса. К услугам пассажиров работал лишь один кран с пресной водой. Спасательных жилетов на борту не было. «Струма» была зафрахтована молодёжной сионистской организацией «Бейтар», членом которой был Давид Столяр.

Корабль должен был пройти через пролив Босфор в Средиземное море и прибыть в порт Хайфы. Однако не прошло и несколько километров пути, как начались проблемы с разваливающимся двигателем. Пассажирам пришлось отдать 250 обручальных колец, чтобы прибывшие на борт механики починили мотор. После починки он какое-то время работал, но на подходе к Босфору сломался окончательно. Турецкий буксир доставил «Струму» в гавань Стамбула, где капитан судна надеялся все же починить двигатель. Беженцам, у которых не было виз, было строжайше запрещено выходить в город. Местные власти приказали поднять над «Струмой» карантинный флаг – вскоре на корабле действительно вспыхнула дизентерия. «Нас не считали за людей», –рассказывал Давид Столяр. Вода и еда на корабле быстро закончились. «Струму» мог ожидать страшный голод, если бы на борт к пассажирам не прорвался Шимон Брод, бизнесмен и лидер еврейской общины в Турции. Он наконец договорился с властями о поставке на судно еды и питьевой воды.

«Струма» стояла на рейде 72 дня. В это время политики безуспешно пытались решить судьбу корабля. Британцы, в угоду своим арабским союзникам во Второй мировой войне, не хотели принимать еврейских беженцев в Палестине. В свою очередь, Турция опасалась стать убежищем для евреев, которые не смогли попасть на Святую землю, и не желала их присутствия в своих границах.

В конце февраля 1942 года турецкие власти нашли «окончательное решение» вопроса «Струмы»: решили отбуксировать старый корабль в открытое море, без топлива, еды и воды. Пассажиры попытались оказать сопротивление. «Полиция приказала нам спуститься на нижнюю палубу, где нас было, как сардин в банке. Мы сопротивлялись и бросили нескольких полицейских в море, – вспоминал Столяр. – Потом прибыло подкрепление. Нас избили дубинками. А затем они просто отрезали якорь и отбуксировали нас». Без малого 800 пассажиров оказались брошенными на произвол судьбы. «Теперь мы поняли, что нам больше некуда идти», – передавал чувства заложников «Струмы» Давид Столяр. Их судно с так и не отремонтированным двигателем дрейфовало на ветру, отдавшись воле течений Черного моря.

Через несколько часов после отбуксировки корабль был торпедирован, по одной из наиболее возможных версий, советской подводной лодкой Щ-123, принявшей «Струму» за вражеский корабль. Мощный взрыв потопил судно в считанные минуты. Погибли 103 ребенка, 269 женщин и 406 мужчин. Выжил только один Давид Столяр.

По его воспоминаниям, перед рассветом он проснулся от того, что оказался выброшенным мощной волной в воду, а когда он сумел выплыть на поверхность, вокруг него были лишь обломки корабля и порядка ста пассажиров судна, пытавшихся спастись в ледяной воде, так же как и он. Вскоре Столяр и еще несколько человек уцепились за кусок от деревянной палубы, который не давал им утонуть. Но один за другим люди замерзали и соскальзывали в воду. Последним, с кем он говорил, был Лазар Диков, старший помощник командира корабля. Прежде чем скрыться под водой, он сказал Давиду, что взрыв произошел перед рассветом во время его дежурства. «Это была торпеда», – заверил старпом.

Ледяная вода сковала тело Давида. Ему было трудно дышать, не то что оставаться на плаву. Однако он верил, что помощь скоро придет, потому что хорошо видел берег и не сомневался, что береговая охрана в курсе произошедшего. Тем не менее спасательная лодка появилась на месте крушения корабля только через 24 часа. Едва живого Давида доставили в порт Шиле, а затем в военный госпиталь в Стамбуле. Неделю спустя его заключили в тюрьму. Столяра обвинили в «незаконном въезде в Турецкую республику». За решеткой молодой человек пробыл 71 день. Его выпустили, когда Британское правительство при посредничестве Шимона Брода решило позволить ему въехать в Палестину. Из Стамбула на поезде Столяр добрался до Алеппо, а оттуда машина, организованная все тем же Бродом, доставила его в Тель-Авив.

Давид Столяр вступил добровольцем в британскую 8-ю армию и сражался в Египте и Ливии в составе одного из штурмовых подразделений Королевских саперов, занимавшемся организацией проходов в минных полях для своих наступающих войск. После окончания войны Давид узнал, что его мать в 1942 году попала в Освенцим, где была убита в газовой камере вместе с приемным сыном. Оставшийся в Бухаресте отец выжил и после войны приехал к сыну в Эрец-Исраэль. В 1945 году Давид женился на еврейской девушке по имени Адрия, которую встретил в Египте. В 1948 году во время Войны за независимость Столяр служил в качестве сапера в Армии обороны Израиля. Среди командиров он прославился тем, что вызывался на самые опасные задания. Причину его бесстрашия они не знали. О «Струме» Столяр предпочитал никому не рассказывать.

В начале 1950-х Столяр вместе с женой и малолетним сыном переехал в Токио по делам торговой фирмы, на которую работал. В 1961 году Адрия умерла от рака горла. Ей он тоже ни разу не открыл историю своего спасения. В 1968 году Столяр женился снова на Марде Эмсли –американке, занимавшейся дизайном обуви. После короткого периода жизни в Европе пара переехала в родной для Марды штат Орегон и обосновалась в городке Бенд. Впоследствии они основали компанию по производству обуви Koala, которая в первые годы своего существования опережала Nike по продажам. В конце 1970-х годов Столяр вместе с женой открыл пекарню в Орегоне, а затем они вместе создали школу по выпечке хлеба и кондитерских изделий, которая пользовалась популярностью в их штате.

Давид и Марда обожали путешествовать, поэтому постоянно перемещалась по миру: супруги жили на Тайване, в Париже, в Камбодже. Марда Столяр описывала своего мужа как «элегантного и благородного джентльмена» с великолепной деловой хваткой и любовью к дорогим европейским рубашкам. По ее словам, он впервые рассказал ей о трагедии «Струмы» через два года после их свадьбы. Марда считала, что рассказ ее мужа должен стать достоянием общественности. С большим трудом она уговорила его начать разговаривать с журналистами о «Струме». После этого Столяр попал в центр общественного внимания. Голливудские продюсеры просили его принять участие в написании сценария об истории «Струмы», но он отказался. Столяр не хотел возвращаться в памяти к той февральской ночи. Она и так преследовала его во снах – и заставляла с криками просыпаться.

Каждое интервью давалось ему нелегко. Больше всего его пугал вопрос журналистов: «Благодаря чему вы выжили?» Он отвечал, что его спасло теплое пальто, которое подарил ему отец. Помогла и физическая выносливость, приобретенная в «Бейтаре». Или говорил так: «Я чувствую, что выжил благодаря удаче. Это была чистая удача». Но за этим вопросом журналистов стоял другой вопрос, который он задавал себе сам: «Почему другие умерли, а я нет?» На это у него никогда не было ответа. Зато было постоянное чувство вины.

Все изменилось в последние 20 лет его жизни. После 1995 года Столяр перестал бояться общаться со СМИ, дал множество интервью мировым изданиям и принял участие в съемках фильма о себе в Израиле. В 2012 году по просьбе муниципалитета израильского Холона он написал заметки о своей жизни. Отрывки были зачитаны на церемонии памяти трагедии «Струмы» и при открытии монумента, посвященного гибели еврейских беженцев в Черном море.

Давид Столяр умер в своем доме в штате Орегон 1 мая 2014 года. Свое прерванное молчание о страшном конце «Струмы» он объяснял так: «Время гнева прошло. Для меня теперь пришла пора оплакать, залечить, принять и передать мои воспоминания следующему поколению. Чтобы оно запомнило и не забыло».

Алексей Сурин

Кто вы, партизан Гринюк?

http://evreimir.com/174840/kto-vy-partizan-grinyuk/

Похищение «Джоконды». К 500-летию со дня смерти Леонардо да Винчи

https://www.chayka.org/node/10207

Эту историю рассказал один иерусалимский гид (назовем его Хаим) в компании друзей на ежегодной встрече таких же гидов. Произошла онa лет двадцать с гаком назад. Дали ему от турбюро важного клиента из США, провести приватную экскурсию по иерусалимскому коридору. Хаим встретил его в аэропорту, это оказался известный американский бизнесмен Марвин Гольд. Погрузив тяжелые одинаковые чемоданы в багажник, они 

Читать далее: https://isralove.org/load/14-1-0-2747?utm_source=copy