Эммануил БЕЛКИН

В первые десятилетия советской власти, когда формировалось мое мировоззрение, антирелигиозная пропаганда была очень сильна. В Бердичеве, где я родился и рос, самая большая, в центре города, хоральная синагога была закрыта, а ее помещение использовалось только для различных митингов и показательных судов над “врагами народа”. Старики-евреи молились в небольших синагогах на окраине города.
Когда я уже учился в начальных классах, отец хотел меня обучить азам иврита, познакомить с еврейской религией и пригласил в наш дом меламеда, но я очень боялся, что об этом узнают мои товарищи по школе, и наотрез отказался от общения с “ребе”. Ведь меня могли исключить из пионеров.
Рос я без дедушек и бабушек и религиозных обрядов почти не видел. Отец и мать в Б-га верили мало, но еврейские традиции уважали.
И вот, когда мне было уже почти двадцать лет, я, убежденный атеист, попал впервые в жизни на первый пасхальный седер в сугубо религиозной еврейской семье. А случилось это весьма необычно и довольно интересно: был я тогда солдатом срочной службы, и наш полк стоял в небольшом литовском городке Таураге, у самой литовско-немецкой границы. Литва уже второй год была присоединена к Союзу, но особых изменений в укладе жизни горожан не чувствовалось. Сохранились частные маленькие магазинчики, небольшие закусочные и булочные. Валютой были не советские рубли, а старые литовские деньги - литы.
Наш пехотный полк выполнял в то время срочное задание - рыл противотанковые рвы и строил другие заградительные сооружения вдоль новой государственной границы. Я был тогда писарем штаба 1-го батальона, и в мои обязанности входило вести точный учет вырытых каждым взводом и ротой кубометров земли. Когда все после тяжелой работы уходили в казармы, я для замеров оставался еще на час-полтора. В часть я возвращался через весь городок и мог доставить себе удовольствие - в одной из многочисленных булочных выпить стакан вкусного какао со свежей сдобной булочкой. На большее денег не хватило бы: солдатам выдавали всего по 10 литов в месяц.
И вот я почти ежедневно вечером заходил в одну и ту же булочную, которая принадлежала евреям. За прилавком чаще всего находилась молодая, очень симпатичная, с большими черными глазами девушка - дочь хозяина. Но говорить с ней было сложно: она не знала русского, а я - литовского. Объяснялись мы кое-как на идиш, который я понимал, но говорить мне было очень сложно. Пользовались иногда немецкими словами, - этот язык я изучал в школе.
Через некоторое время меня заприметили в булочной и, как завсегдатая, встречали очень гостеприимно.
А когда узнали, что я еврей и понимаю на идиш, да еще из Бердичева, то это на всю семью хозяев булочной произвело фурор. В тот день меня немедленно пригласили в дом хозяев. Из пекарни вышли в белых фартуках отец и мать Клары (так звали продавщицу), прибежала ее младшая сестренка, от своих священных фолиантов оторвался старик-дедушка, который, единственный в семье, довольно сносно говорил на каком-то мне едва понятном русско-украинском наречии.
Из беседы с ним я выяснил, что семья Клары в Литву попала только в начале двадцатых годов. Раньше они жили в моем родном Бердичеве. В годы Гражданской войны они, как и многие евреи, боясь погромов, уехали в относительно спокойную Литву, где к евреям относились очень лояльно. Дедушка Клары помнил моего дедушку по матери - купца Исаака Ниренберга. Ему было очень интересно узнать что-нибудь новое о Бердичеве, о том, как живут в нем евреи сейчас.
С тех пор я стал частым и желанным гостем в семье Клары. Ведь я был земляком их дедушки, который пользовался в семье непререкаемым авторитетом.
Клара часто приводила меня в дом и старалась вкусно накормить. А мне после солдатских щей и перловой каши все здесь казалось необыкновенно вкусным. Особенно сдобные булочки - их вкус запомнился мне на всю жизнь. Клара была со мной очень приветлива: не отпускала, пока я не съем все.
Это было весной, и приближалась Пасха. В традиции евреев очень поощряется приглашать к себе на Пасху тех, кто не может сам себе устроить это торжество. Таким бедным евреем на чужбине для семьи Клары оказался я. Но для того, чтобы пригласить меня, дедушке Клары пришлось пойти в наш военный городок. Там по его просьбе на проходную вызвали командира моего батальона капитана Васильева, и тот обещал отпустить меня.
Итак, с официальной увольнительной до 24.00 я, в меру казарменных возможностей наглаженный и начищенный, появился в булочной Клары, когда уже стало темнеть. В доме все было по-праздничному, идеально чисто. Все в нарядной новой одежде, а на Кларе все блестело и благоухало, и она была еще красивее, чем в будни. За большим пасхальным столом Клара усадила меня рядом с собой. Мужчины все были в праздничных ермолках, и мне тоже пришлось надеть солдатскую пилотку. На столе среди многочисленной посуды (она хранилась отдельно, и ею пользовались только на Пасху) и разнообразных яств выделялись старинные серебряные стопочки и большой красивый графин с вином рубинового цвета, фаршированная рыба, ярко-красный хрен и много мацы.
В начале трапезы все было очень тихо и торжественно. Дедушка читал пасхальную молитву, а все остальные ее тихо повторяли. Затем каждый отломил по кусочку мацы и, положив на нее немного “злого” хрена, съел ее. Это чтобы все вспомнили, как трудно приходилось евреям во время пути по Синаю к Земле Обетованной. Потом выпили по стопке вкусного сладкого вина, чтобы почувствовать, как хорошо живется евреям теперь.
После этого традиционного начала можно было уже более свободно есть, пить и говорить. Кушали и вспоминали, выпивали понемногу и мечтали о будущем. Разговор велся, в основном, на идише с отдельными литовскими и немецкими фразами и словами. Я понимал почти все, но все же кое-что мне переводил дедушка.
Клара весь вечер была очень внимательна ко мне. Постоянно подкладывала в мою тарелку самое вкусненькое, но беседа у нас не очень клеилась. Я понимал почти все, а самому говорить было сложно, не всегда находились нужные слова. Зато многое говорили наши взгляды, - уж очень она мне нравилась…
Таким интересным и очень торжественным на всю жизнь запомнился мне мой первый пасхальный седер далекого 1941 года.
С того знаменательного дня мое отношение к еврейской религии круто изменилось.
Еще несколько раз после Пасхи я бывал в этой уже такой близкой мне семье Клары, и мои симпатии к ней становились все сильнее…
Но вскоре грянула война! Литва, и в первую очередь ее пограничная полоса, была захвачена фашистами в течение нескольких дней, и мало кто из евреев Тауреге остался в живых...