Послушать музыку

Прекрасный пример                                                    Ломир алэ инейнем (давайте все вместе)
https://www.youtube.com/watch?v=kSZzrl70z2w&fbclid=IwAR1-XB3r3LGKFoLYqlIICgp72jBO1R5QtuRODx_vXcSfr3WDu_rM_15Hxus

Як «Їхав козак за Дунай» стала піснею сіонізму
https://ukrainianjewishencounter.org/uk/%D1%8F%D0%BA-%D1%97%D1%85%D0%B0%D0%B2-%D0%BA%D0%BE%D0%B7%D0%B0%D0%BA-%D0%B7%D0%B0-%D0%B4%D1%83%D0%BD%D0%B0%D0%B9-%D1%81%D1%82%D0%B0%D0%BB%D0%B0-%D0%BF%D1%96%D1%81%D0%BD%D0%B5%D1%8E-%D1%81/?fbclid=IwAR3-rsKBZaPWWB2vV-S9z0GeCPff6deIbc4o8ccZm23lSpoOuFd7NDhFq6M

КОНСУЭЛО ВЕЛАСКЕС, ИЛИ БРИЛЬЯНТЫ В РИДИКЮЛЕ

      На днях исполнилось 100 лет Консуэло Веласкес, автору бессмертной песни "Бесаме Мучо". Я решил вспомнить старую историю...

Однажды летом, кажется, году в 1981, в моей московской квартире раздался звонок. Я поднял трубку. Звонил приятель из ВААПа (кто не знает или забыл: Всесоюзное агентство по авторским правам, которое среди многих прочих дел занималось и приемом иностранных композиторов и других «деятелей культуры»), назовем его С.

Здесь, наверно, стоит нарисовать декорацию. Или хотя бы задник.

Итак, в тот момент моей жизни я был что называется «богатым и знаменитым». Во многих театрах Союза шли мои произведения, я писал музыку к трем-четырем фильмам в год, меня показывали по телевизору, я зарабатывал много денег. Конечно, все в мире относительно, у меня не было ни своего самолета, ни своего острова, однако, по тогдашним советским понятиям, я был очень «успешным человеком».

Главное — я был занят. Я работал с утра до вечера и делал именно то, что больше всего люблю — сочинял и записывал музыку, встречался с артистами, режиссерами, сценаристами, выступал в концертах. Что и говорить, хорошая была жизнь!

Собственно, в то лето я остался в Москве только из-за работы. Жена с сыном уехали на юг, а я дописывал музыку к какой-то картине, снимавшейся на студии Горького, поэтому сидел в жарком городе и с нетерпением ждал момента, когда это все кончится и я рвану в родной Коктебель...

Итак, вааповский приятель С. говорит:

— Слушай, старикан, тут приехала одна баба-композиторша из Мексики, не хочешь ее принять?

— Отчего же, — согласился я. — Веди. Баба-то хоть симпатичная?

— Симпатичная, — заверил С. — Правда, ей лет 120, но выглядит на 105.

— Это — то, что надо, — сказал я. — Только слушай, у меня жена уехала, так что на кулинарию особенно не рассчитывай...

— Да это ты не волнуйся. Только чайку сделай, а мы какого-нибудь печеньица купим — и все дела. Чего там, часик поболтаем — и вперед, с песней.

— Песня, надеюсь, не Шаинского? — пошутил я.

— Исключительно Журбина! — ответил он.

Тут опять надо немного пояснить. Подобные «приводы» иностранцев ко мне домой были довольно обычным делом. Я полагаю, мое имя входило в некие списки людей - как в Союзе композиторов, так и в ВААПе — к которым рекомендовалось водить иностранцев. Это была циничная с обеих сторон позиция, и все прекрасно знали правила игры. Если приезжал какой-нибудь ведущий, или знаменитый, или крупный функционер западного издательства или авторского общества — его (ее) вели к начальству. Начальство прекрасно понимало -примешь здесь человека хорошо, накормишь, напоишь, сводишь в театр, пообещаешь что-нибудь издать или сыграть — глядишь, а через три месяца ты сам у него (у нее) в гостях, а это уже Лондон, Париж или Нью-Йорк, где и обеды и билеты в театры совсем по другим ценам, да и гонорары совсем другие. А этот (эта), глядишь, отплатит той же монетой, «согласно законов гостеприимства». Здесь можно долго рассказывать, что именно так, в застолье, создавались многие репутации «прогрессивных западных композиторов», именно так советская «секретарская музыка» исполнялась на Западе. Но это все уже давно рассказали и без меня.

А я — не об этом.

Просто когда приезжали люди попроще из стран поплоше (типа Мексики), то их иногда направляли ко мне. И я не обижался. Иногда были скучные и неинтересные гости, а иногда были милые и симпатичные персонажи, с которыми завязывались отношения, иногда даже дружба. Так я подружился с парой из Франции (потом мы с женой гостили у них в Экс-ан-Провансе), и еще с одним поляком, и с одним немцем...

Но вернемся в лето 1981-го. В назначенное время в мою дверь позвонили, я открыл — на пороге стояли трое. Двое мужчин — один из них мой приятель С., второй — переводчик с испанского, и красивая дама. Возраст ее поначалу был совершенно неясен, только потом, приглядевшись, я увидел морщины и подтяжки. Особенно дезориентировали черные как смоль волосы, практически без седины. В глаза еще бросилась большая необычной формы черная кожаная сумка в ее руках.

— Знакомьтесь! — сказал С. — Это композитор Александр Журбин. — А это — наша гостья из Мексики госпожа Консуэло Веласкес.

Мы пробормотали: «Очень приятно». То есть она пробормотал а по-испански, я по-русски, а переводчик соответственно перевел.

Мы вошли в гостиную и сели за стол. Я налил чаю. Вааповец открыл железную банку с печеньем. Началось то, что американцы называют «small-talk» — по-русски «легкий трен»: «как там погода в Мексике», «а вот в Москве тоже бывает жарко», «а Мехико — большой город?» — «да, Москва тоже очень большая» — «а вы уже были в...», «ну и как вам?» — «а вы были в Мексике?» «Обязательно приезжайте», — «Обязательно приеду!» — соглашался я.

(Думал ли я тогда, что пролетят какие-то пятнадцать лет — и я буду привычно посещать Мексику два раза в год, именно так, как когда-то мы ездили на отдых в Коктебель!)

Минут через пятнадцать разговор вырулил на профессиональные темы.

— А в Мексике есть Союз композиторов?

— Нет, у нас Авторское общество. Но я вообще-то состою в Американском авторском обществе — АСКАП.

— А разве это можно?

— Можно, можно — усмехнулась она. (Опять же, замечу, думал ли я, что через какие-то десять лет я и сам стану членом этого самого АСКАПа!)

Еще минут десять разговор потрепыхался вокруг самой животрепещущей темы среди творческих людей: как нам платят. Я поведал г-же Веласкес о наших трудностях (зажимают, понимаете ли, иностранные «ройялти», берут с них огромный налог), а она тоже пооткровенничала, что в Мексике плохо с выплатой авторских: страна, мол, нецивилизованная, процветает пиратство.

Постепенно и эта тема стала скисать. Я налил еще по чашке чая.

— Ну, а что вы пишете? — поинтересовалась г-жа Веласкес. То есть как бы тоже ритуал — выказать уважение, может, даже чего-то послушать.

Я стал несколько менторским тоном объяснять ей, что вот, написал я то-то и то-то, сейчас работаю над фильмом (а вы не писали для кино? — нет, горестно призналась она), а еще в нескольких театрах страны идут мои мюзиклы (а у вас есть мюзиклы? — да нет, смутилась она), а также моя рок-опера уже сыграна более 2000 раз. Тут давно отработанным жестом я достал свои пластинки и оставил ей автограф. Был заслушан фрагмент из какого-то моего сочинения...

Теперь настала моя очередь спрашивать, и, чувствуя, что несколько «придавил» гостью своим величием, несколько покровительственно я спросил:

— Ну, а вы, так сказать, чем порадуете?

Консуэло тихо сказала, что никаких пластинок у нее с собой нет и что она может только сыграть что-нибудь на рояле. (Ну и самодеятельность! — подумал я. — И где они берут таких горе-композиторов? Надо будет устроить вааповцу головомойку, что он ко мне водит всякое..., небось Хренников или Кабалевский не стали бы терять с ней время...) В это время Консуэло села за инструмент и взяла несколько аккордов. (Черная сумка была поставлена на рояль, прямо перед глазами.) Сначала, как всякий музыкант, она потрогала клавиши в разных регистрах, а потом вдруг заиграла: «Бесаме, бесаме мучо...»

— Да, да! — сказал я, — эту песню мы тоже знаем. Но это ведь аргентинская песня, а не мексиканская?

Госпожа Веласкес что-то сказала по-испански. Переводчик перевел:

— Она говорит, что это ее.

— Что — ее?— не понял я.

— Ну, эта песня, — сказал переводчик.

— Как? — задохнулся я. — Ведь это же как бы народная песня. И потом она существует, кажется, с начала века, а.,.

Переводчик ничего не переводил, а Консуэло смотрела на меня, что-то беспомощно лепечущего; и, кажется, была довольна произведенным эффектом.

Тут только до меня дошло, что у меня дома сидит и пьет чай один из величайших композиторов XX века — автор песни «Бесаме мучо».

Тут опять надо пояснить. Дело в том, что в мире существует несколько мелодий, которые известны всем. Их не так много — десять, ну двадцать. Их список варьируется, и в разные годы и в разных странах может быть разным. Однако последние три-четыре десятилетия он почти не меняется. (Пожалуй, с большой натяжкой в этот список можно добавить пару слащавых мелодий типа «Мешогу» Ллойд Уэббера и песню из кинофильма «Титаник».)

Попробую здесь на свой страх и риск назвать несколько подобных мелодий: «Summertime», «Маck the Knife», «St. Louis Blues», «Yesterday», «La Vie en Rose» «The Falling Leaves», «Лили Марлен», «Подмосковные вечера», «Очи черные».

И, конечно, в этом ряду одно из первых мест занимает «Besame mucho». В каком-то смысле эта песня является визитной карточкой латиноамериканской музыки в мире. Когда вы думаете о французской музыке — скорей всего в голову придет «La Vie en Rose», о русской — «Очи черные». Так вот, испанская (вернее, латиноамериканская музыка) — это прежде всего «Бесаме мучо».

Как правило, эти мелодии написаны какими-то композиторами, но их имена известны лишь знатокам. И действительно, кого волнует автор «Лили Марлен» или «Очей черных»? Эти мелодии давно уже существуют сами по себе и вполне могут считаться народными — не в смысле происхождения, а в смысле распространения. И люди, которые их сочинили, могут быть или действительно композиторами высокого класса (Гершвин, Вапль), или не иметь высшего образования (Маккартни, У. Хенди) и вообще могут быть неизвестно кем (про Фомина, который считается автором мелодии «Очи черные» вообще мало что известно). Человек, сочинивший мелодию, входящую в подобный ряд, является гением. И точка. И нечего гут обсуждать.

Ясно, я не сразу врубился в ситуацию с госпожой Веласкес. Только позже я узнал, что она сочинила эту песню, будучи еще совсем молодой, в 40-е годы, и что с тех пор эту песню бесчисленное число раз исполняли и записывали все самые главные исполнители мира, что г-жа Консуэло Веласкес была одной из самых богатых женщин Мексики, поскольку получала «ройялти» (авторский гонорар) от каждого исполнения этой песни в твердой американской валюте, и что она написала и слова и музыку этой песни, причем слова «Бесаме мучо» — это всего двенадцать стихотворных строчек.

Но это все я узнал потом.

А в тот момент, когда Консуэло сидела и играла свою бессмертную мелодию на моем рояле, я просто потерял дар речи.

Но не надолго.

Когда она закончила, раздался «шквал аплодисментов» (я, вааповец и переводчик старались изо всех сил).

А потом я не оплошал.

Я встал на колени перед сеньорой Веласкес. Я целовал ее руки. Я попросил прощения за мой неуместный снобизм и покровительственный тон. Я сказал, что для меня огромная честь принимать у себя такую великую женщину. И попросил не обижаться на скромный прием.

Консуэло выслушала меня с улыбкой (переводчик, надеюсь, перевел все правильно, включая мою пылкую жестикуляцию). Потом сказала, что она абсолютно не обижается, что она очень рада знакомству, и что все было очень хорошо.

После этого я попросил у нее разрешения, достал магнитофон, и записал ее игру и пение. Потом мы поиграли немного в четыре руки. (Эта запись, хотя и не очень хорошего качества, до сих пор у меня хранится, и я ее даже взял с собой в Америку.)

После этого мы выпили еще по чашке чая, и гости откланялись. Мы расцеловались с Консуэло, и она исчезла, держа в руках черную кожаную сумку...

Через несколько дней я позвонил своему другу-вааповцу.

— Слушай, старикан, — сказал я — ты вообще-то в следующий раз предупреждай. Если бы я знал, что эта тетка — автор «Бесаме мучо», небось чайком бы не отделался. Тут бы уж и икорку с осетриной было б не жалко, когда такой человек...

— Да брось ты! — сказал С. — Знаешь, мы ведь и сами не знали, чего она там понаписала. А то так, ходила себе и ничего не говорила. Ну а мы и не спрашиваем: знаешь, наше дело маленькое. Встретить, проводить, Кремль показать — и все дела. Кстати, вчера, слава богу, спровадили ее домой. А насчет еды — не волнуйся, она была довольна. Она вообще ничего не ест, и, надо сказать, баба со странностями. Знаешь, особенно с этой сумкой.

— А что? — заинтересовался я. (Сумка действительно произвела на меня неотразимое впечатление.)

С. заливисто засмеялся.

— А ты чо, ничего не знаешь?

— Нет, ничего.

— Ах, да, я ж тебе ничего не говорил. Тут с этой сумкой — она у них ридикюль называется — целая история. В общем, провожаем мы ее в Шереметьево. Тут наш таможенник проверяет у нее документы, потом на нее и на нас как-то странно смотрит и говорит:

— Вам, извините, придется подождать.

Вызывает он какого-то другого, видно, начальника, и они вместе с Консуэлой и этой сумкой идут куда-то в другую комнату. Минут через пятнадцать выходят, и он говорит нам и ей, мол, все в порядке, не волнуйтесь, но в следующий раз, пожалуйста, так не делайте. Мы не имеем права пропускать вещи в таком объеме ни в ту, ни в другую сторону.

— Но в чем же дело, что там было? — спросил я, изнывая от любопытства.

— Короче, дело вот в чем. Наша Консуэло — страшно богатая женщина. Но с большой придурью. И она не доверяет ни банкам, ни компьютерам, ни сейфам. Поэтому все свои свободные деньги — около 40 миллионов долларов — она вложила в бриллианты. А эти бриллианты носит с собой. Вот в этом самом ридикюле. А ночью кладет их рядом с подушкой и специальной цепочкой соединяет их с рукой. Такая вот своеобразная сигнализация.

— То есть, — потрясенный спросил я, — ты хочешь сказать, что когда она играла на моем рояле, то на нем лежало 40 миллионов долларов?

— Думаю, что больше, старик! — сказал С. — Бриллианты ведь растут в цене. А она их покупала лет десять назад. А то и раньше.

Больше я никогда не видел Консуэло Веласкес.

Но каждый раз, когда я слышу (или сам играю) песню «Бесаме мучо», передо мной встает образ красивой, стройной черноволосой женщины, входящей в дверь моей квартиры. В руках у нее — черный кожаный ридикюль...

^АЛЕКСАНДР ЖУРБИН

https://m.facebook.com/groups/936401396372325?view=permalink&id=2703961892949591

Играет скрипка, рыдают струны,

Мотив еврейский под ночью лунной

И плачет скрипка из прошлых лет

О тех местечках, которых нет.

****
 Горит, пылает амбар закрытый,

Там рвутся струны, скрипач убитый

И мальчик Мотл стоит босой,

Ещё ребёнок, уже седой

‘’’
 Припев:

Играй, скрипач, рассказывай, кричи из небытья,

О пепле и пожарищах, что память-душу жгла

И чудом уцелевшие, мы пронесём с собой,

Тот лоскут обгоревший под жёлтою звездой

***
Шесть миллионов не постаревших,

Недолюбивших, жить не успевших...

Рыдай же, скрипка, лишай всех сна,

У безымянных есть имена

***
Святую память они хранят,

Мы дали клятву, что никогда

Не будут больше нам струны рвать,

Мы научились броню ковать

***
Припев

Играй, скрипач, рассказывай, кричи из небытья,

О пепле и пожарищах, что память-душу жгла

И чудом уцелевшие, мы пронесём с собой,

Тот лоскут обгоревший под жёлтою звездой.


--
Неля Хриненко

Судьи встали и начали танцевать: хасид из Израиля произвел фурор на украинском песенном телешоу
Участник украинского песенного шоу "Поют все!" из Израиля прошел в финал. Своим выступлением в эфире от 3 октября Шломо Низин удивил и впечатлил судей настолько, что получил максимальные 100 баллов и завоевал себе место в финале. Теперь он будет бороться за приз в размере 500 тысяч гривен (порядка 67 тысяч шекелей).

"У меня нет предположений, как пройдет мое выступление, — сказал Шломо Низин перед тем, как выйти на сцену, — это другая страна, другой мир, где меня никто не знает. Но я хочу посмотреть, что из этого получится". 

Учитывая происхождение конкурсанта, судьи предполагали, что он выберет для исполнения еврейскую песню "Хава Нагила", однако певец выбрал известную композицию Фрэнка Синатры "I love you, baby" и погрузил зал в романтическую атмосферу и даже сподвигнул судей и зрителей шоу подняться со своих мест и начать танцевать.

Участник украинского песенного шоу "Поют все!" из Израиля прошел в финал. Своим выступлением в эфире от 3 октября Шломо Низин удивил и впечатлил судей настолько, что получил максимальные 100 баллов и завоевал себе место в финале. Теперь он будет бороться за приз в размере 500 тысяч гривен (порядка 67 тысяч шекелей).

"У меня нет предположений, как пройдет мое выступление, — сказал Шломо Низин перед тем, как выйти на сцену, — это другая страна, другой мир, где меня никто не знает. Но я хочу посмотреть, что из этого получится". 

Учитывая происхождение конкурсанта, судьи предполагали, что он выберет для исполнения еврейскую песню "Хава Нагила", однако певец выбрал известную композицию Фрэнка Синатры "I love you, baby" и погрузил зал в романтическую атмосферу и даже сподвигнул судей и зрителей шоу подняться со своих мест и начать танцевать.


"У меня сложилось впечатление, что через ваши глаза с нами общался Бог. Когда вы пели, я почувствовала такое тепло, такую ​​любовь и преданность. Видно, что вы действительно живете музыкой, голосом, что вы так любите людей и все, что происходит вокруг вас. Спасибо вам огромное за это настроение", — сказала после выступления Низина эксперт проекта, украинская певица TAYANNA.

Певец признался, что хотел подарить зрителям незабываемые эмоции и погрузить в романтическую атмосферу.

"Мне кажется, что когда я выхожу на сцену, на время становлюсь другим человеком. Я хочу как можно большему количеству людей подарить эмоции", — сказал в интервью журналистам проекта Шломо Низин.

Стоит отметить, что 37-летний Шломо Низин родом из Украины, он одессит в пятом поколении. В Израиле Шломо исполняет еврейскую музыку, играет на клавишных инструментах и на гитаре. Но до этого, по словам музыканта, он не принимал участия в вокальных шоу. 

5 песен Владимира Высоцкого, в которых он поет об евреях
https://isralove.org/load/5-1-0-3440?utm_source=copy

Андреа Бочелли - La rapsodia ebraica
https://www.youtube.com/watch?v=lHOSum07thk

Песня называется: "Русского и еврейского мне намешали в одном флаконе..." Полагаю, что вы, как и я, прежде эту песню не слышали.

"Еврейские Глаза". Авторская версия.